Страница 34 из 139
Окрылённая надеждой, она шагнула в проход, а её сердце билось: «Рамут, Рамут!» Навью-целительницу Ждана нашла на крылечке лесного домика – та сидела на ступеньках, пуская дым бакко колечками и задумчиво глядя на Севергу-сосну. С годами на прекрасном волевом лице синеглазой навьи всё более проступало сходство с её воинственной родительницей, особенно в суровых складочках у твёрдо сжатого рта, и лишь взгляд сиял не навьим, но белогорским светом – светом исцеления и любви.
– Рамут, дорогая моя, спаси Лесияру! – без предисловий и приветствий кинулась к ней Ждана. – Только самоцвет... Только сердце твоей матушки способно её спасти!..
Ноги подвели её, подогнувшись, но твёрдые руки навьи не дали ей упасть.
– Погоди, погоди, Ждана... Успокойся, – мягко молвила Рамут, обдав её терпким запахом бакко. – Что стряслось?
– Государыня Лесияра... Её сердце останавливается, – только и смогла выдохнуть Ждана, оседая на ступеньки.
Рамут вытряхнула трубку и спрятала в карман, поднесла Ждане ковшик с водой из источника на полянке. В её движениях не было суеты и бестолковой спешки, только чёткая, спокойная необходимость. Уже давно в этих краях не гремели битвы, но собранность военного лекаря всегда оставалась при навье.
– Вот так, выпей и переведи дух. – Одна её рука поддерживала ковшик, вторая – затылок Жданы. – Я сделаю всё, что в моих силах.
Не тратя более времени на слова, Рамут шагнула в проход, а скованная внезапной слабостью Ждана осталась на полянке. Её затуманенный солёной пеленой взор блуждал по озарённым солнцем сосновым вершинам, пока не остановился на суровом древесном лике, исполненном тихорощенского покоя. Одеревеневшие ноги плохо слушались, суставы не гнулись, но кое-как Ждана доковыляла до сосны и обняла её по-человечески тёплый, живой ствол.
– Северга... Прошу тебя, помоги, – зашептала она, прижимаясь мокрой щекой к коре. – Твоё великое сердце должно сотворить это чудо... Должно спасти мою Лесияру!
Не Лаладе молилась она, не Ветрострую или Светодару... Она молилась Северге, чей покой хранила эта тихая, укромная полянка.
– Ты, смертный воин! – ты сильнее всех богов, – роняла она тёплые слезинки на смолистые морщины, пропитанные лесным солнцем. – С силой твоей неугасимой любви не сравнится любовь всех нас, вместе взятых... Кто ещё поможет, ежели не ты?.. Только на тебя вся моя надежда...
Сосновые ветви ожили и подняли её в воздух, и Ждана увидела древесный лик прямо перед собой. Знакомые глаза-льдинки смотрели пристально, со знакомым стальным холодком Нави и тёплым светом Тихой Рощи одновременно – странное, удивительное сочетание, от которого сердце Жданы рванулось из груди со смесью исступления, восхищения и боли.
– Я люблю тебя, моя княгиня, – проскрипел сосновый голос. – Но твоё место – не здесь. Ты должна быть сейчас с ней, а не со мной.
– Прости, что побеспокоила тебя, – гладя деревянные щёки дрожащими пальцами, улыбнулась Ждана сквозь слёзы. – Прости, что разбудила... Благодарю тебя...
– Не за что меня благодарить, – скрипнула сосна, спуская её наземь. – Ступай.
Проход вернул Ждану в опочивальню княгини. На ходу смахивая слёзы, она шагнула в комнату, где они с супругой провели столько сладких и нежных часов вместе... Тут же солнечная радость встрепенулась в ней и расправила крылья: Лесияра явно чувствовала себя намного бодрее – полулежала в постели, опираясь спиной на подушки, и сама держала голову.
– Самоцвет сей великой силой обладает, – говорила она, по-родительски сердечно сжимая и поглаживая руку сидевшей у постели навьи. – Но, увы, судьбу он изменить не может... Коли жить суждено – и соломинка спасёт, а коли час пробил – и чудо не поможет.
Радость, едва расцветшая, тут же съёжилась, будто схваченный морозом бутон. Ждана шагнула к постели и присела с другой стороны, вглядываясь в сурово-сдержанное, но печальное лицо Рамут. Уловив её напряжённый, вопрошающий взгляд, навья подняла прохладно-синие, чистые, правдивые глаза. На не заданный, но повисший в воздухе вопрос она ответила, горьковато качнув головой.
– Я сделала всё, что могла, – молвила она. – Небольшое улучшение в самочувствии государыни есть, но полного исцеления я не вижу... Сколько это улучшение будет длиться, я не знаю. Ничего не могу предсказать.
– Не оправдывайся и не объясняйся, дорогая Рамут, – сказала Лесияра. – И не трать попусту ни время, ни силы... Мой путь лежит в Тихую Рощу. Думаю, благодаря тебе и твоему чудесному камню я смогу дойти туда на своих ногах. Вот за это я тебе очень признательна.
Будто безжалостным топором перерубленные, повисли смолкшие струнки надежды в душе Жданы. Горьким пеплом заносило её, и под его толщей ни руки не двигались, ни ноги...
– Ждана... Ладушка, иди ко мне, – донёсся до её слуха любимый голос.
Она сникла в раскрытые объятия супруги. Последнее чудо самоцвет всё же сотворил: в руках Лесияры и впрямь снова появилась сила, и Ждана, ласково окутанная ею, не смогла сдержать слёз.
– Лада моя... Что же мне делать, как жить без тебя? – шептала она, вороша серебряные пряди волос княгини. И снова встрепенулась, заглядывая ей в лицо: – Нет, я не верю, что тебе пора к соснам... Я ведь вижу, тебе лучше! Камень помог! А скоро ты и совсем поправишься и встанешь. Пусть только Рамут ещё немного полечит тебя сердцем своей матушки... У неё получится, я знаю!
– Всё, что она может – это лишь придать мне сил, чтоб я смогла сделать последние несколько шагов к своей сосне сама, а не на носилках, – защекотал лоб Жданы вздох Лесияры. – Мать Лалада не даст мне солгать: моё сердце полно любви – к тебе, к моим детям и внукам, к моей земле и моему народу... Но оно устало, радость моя. Вышел его срок.
– Тогда и мой срок вышел, – мёртво прошелестели губы Жданы. – Незачем мне жить на свете без тебя...
Лёгкие поцелуи бабочками заскользили по её лбу.
– О нет, горлинка моя... Твоя материнская любовь и поддержка ещё многим нужна. С кем Златослава разделит радость встречи с суженой? Кто поведёт её к святилищу на венчание светом Лалады, как не ты? Кто подскажет в нужный миг, кто даст мудрые советы о семейной жизни? А Дарёна? Она, конечно, сама уж скоро дочку поведёт к Лаладиному венцу, но и ей матушкино доброе слово ещё пригодится... Да и сыновья твои хоть и взрослые ребята, но и им матушка нужна. Живая и близкая. – Помолчав немного, Лесияра добавила тепло и веско: – И Белые горы в тебе нуждаются тоже, ладушка. Счастлива та земля, по которой ступают ноги величайшей и прекраснейшей из женщин.
– Матушка Лесияра! – Вбежавшая в опочивальню Златослава кинулась к княгине и, плача, уткнулась ей в плечо. – Скажи, что это неправда... Ты не уйдёшь в Тихую Рощу?
Лесияра, одной рукой обнимая Ждану, а другой – младшую дочь, не успела ответить на вопрос: в покои ворвался пёстрый вихрь, шурша юбками и звякая золотыми запястьями. Княжна Любима, сверкая алмазными капельками в больших серовато-зелёных глазах и тяжёлыми серёжками в ушах, застыла перед ложем.
– Мне сказали, ты собралась в Тихую Рощу, государыня матушка, – ломким, дрожащим голосом проговорила она, и её яркие и пухлые, как вишенки, губы тряслись от готовых вырваться рыданий. – Это, должно быть, какая-то злая шутка... Я рада видеть тебя живой и здоровой.
– Это не шутка, милая, – молвила княгиня, с грустной нежностью любуясь дочерью – молодой, нарядной красавицей.
Словно покойная супруга Златоцвета воскресла и встала перед Лесиярой... Лишь ростом Любима превосходила родительницу: Златоцвета была маленькой, хрупкой и хроменькой, а дочурка выросла статной и высокой, и не хромала, а плавала лебёдушкой.
– То есть как – не шутка? – Голос Любимы совсем осип и сел, слёзы градом хлынули по щекам.
Увы, у Лесияры не было третьей руки, и Ждана, совладав со своим горем, уступила место в её объятиях Любиме. Княжна сама недавно стала матерью, но её привязанность к Лесияре оставалась такой же неистовой, жадной и немного собственнической, как и в детстве.