Страница 33 из 139
Вздох прошелестел ветерком по горнице: это Ждана уронила руку, которою подпирала щёку. Тлели отголоски песни в её зрачках тревожными угольками.
– Откуда столько тоски, доченька? – проговорила она. – Как у тебя только сложилось такое?
– Не знаю, матушка, само как-то вышло, – ответила Дарёна, держа сложенную горстью руку под ложкой, дабы Боровинка не уронила кашу себе на колени. – Что ты встревожилась, родная? Не обо мне ведь песня сия... Песни, что я слагаю, кто угодно петь может – всякий, кому слова на душу лягут, кто себя в них увидит.
– И всё равно рано тебе ещё такое петь, – хмурясь, молвила Ждана.
– Прости, что опечалила тебя, матушка, – отозвалась Дарёна кротко, вытирая краем передника измазанные кашей щёчки дочери. – Сегодня же День Поминовения... Я думала, что к месту моя песня будет.
Почти беззвучно шевельнулись губы княгини Лесияры, и не долетели её слова до слуха супруги – полуслова, полумысли.
– Кому рано петь... А кому – самая пора, – проронила седовласая белогорская правительница.
Роковым пророчеством прозвучала эта песня. Спустя годы аукнулся удар, что нанёс княгине одержимый Вуком Радятко: сердце Лесияры, задетое оружейной волшбой, время от времени отзывалось короткой болью, но правительница женщин-кошек не хотела тревожить этим супругу и молчала. Лишь изредка искажалось её лицо судорогой, когда в груди острой молнией вспыхивал отголосок той раны; Лесияра старалась не показывать этого Ждане, отворачиваясь, если это происходило при ней, и уже в следующий миг овладевала собой. Но она чувствовала: сердце отбивало последние удары.
Случилось это весной, последовавшей за тем самым Днём Поминовения. Отгуляла, отшумела Лаладина седмица, отплясала круговерть венков и лент, кому-то принеся судьбоносную встречу, а кого-то оставив ни с чем – ждать новых гуляний. Пышным цветом распустился княжеский сад, усыпая вешним снегом лепестков тенистые дорожки, и сладкий яблоневый хмель пропитывал воздух днём и ночью. Лесияра с Жданой прогуливались, любуясь душистым нарядом деревьев.
– Смотри-ка, лада. – И Ждана кивнула в сторону открытого окна, из которого им махала Златослава.
Их с княгиней дочка ещё не вошла в пору для поисков суженой, но на весенние гуляния всё равно рвалась – хотя бы посмотреть. Скучно ей было рукодельничать с горничными девушками в светёлке... От Жданы она взяла янтарно-карие глаза, а от родительницы-кошки – пшенично-русые волосы, нрава же была весёлого и озорного; не успела начальница дворцовой стражи Яромира отдохнуть от проказ княжны Любимы, как подоспела достойная смена. Сейчас Златослава уже подросла и не баловалась – строила из себя невесту.
Вскинув глаза к окошку, Лесияра улыбнулась младшей дочке. Стремясь наверстать время, упущенное со старшими, княгиня старалась как можно больше бывать с нею; она всё чаще перекладывала часть дел на советниц, чтобы освободить несколько часов в день для семьи. Мысль о том, что это – её последние годы, Лесияра старалась не облекать в слова даже в своей голове, но прощальная, щемящая нежность то и дело подкатывала к сердцу вечерами у дочкиной постели. Последние глотки жизни – самые большие, самые жадные и ненасытные...
Светлый весенний день рассёк жестокий клинок боли. Ясное небо, усеянная лепестками дорожка, цветник, белоснежная крона яблони – всё раскололось пополам, а солнце раскалённым шаром обрушилось на голову. Побледнев и ухватившись за плечо Жданы, Лесияра прохрипела:
– Ладушка... Отведи-ка меня к той лавочке.
– Что с тобой? – В медовой глубине очей супруги всплеснулся испуг, она с отчаянной силой обхватила княгиню за талию, стараясь не дать ей упасть.
Каким-то чудом Лесияра продержалась прямо и не пошатнулась на глазах у дочери. Каждый шаг отдавался в груди гулким грохотом, боль вонзалась в рёбра, наносила удар за ударом, но княгиня стойко, без единого звука сносила всё – только с лица сбегала краска. Лишь когда окошко светёлки скрылось из виду, она с хрипом рухнула на скамеечку под яблоней и откинулась затылком на ствол.
– Ладушка... Ждана... Позови кого-нибудь из Старших Сестёр, – прошелестели её мертвенно посеревшие губы. – И пусть вызовут Огнеславу из Заряславля... Мне надо отдать распоряжения...
Несколько советниц, по счастью, находились во дворце. Когда они обступили государыню, у той на лице уже не было ни кровинки, закрытые глаза ввалились, черты разом заострились и осунулись. «Всё», – тихо шептала яблоня, роняя лепестки ей на плечи... «Всё кончено», – вторил ей ветерок, с грустной лаской перебирая серебряные пряди волос княгини, но Ждана цеплялась за клочок надежды. Она не хотела верить ни яблоне, ни ветру.
– Что с тобою, госпожа? – спрашивали Сёстры.
Прижатая к груди рука Лесияры красноречиво указывала на очаг, в котором затаилась смертельная беда. Кошкам удалось снять боль светом Лалады, но ослабевшая княгиня не могла подняться, и её на руках перенесли в опочивальню. Ждана неотступно следовала за ними, а когда супругу уложили, присела рядом и сжала её похолодевшую руку.
– Лада... Лада моя, всё будет хорошо, – шептала она, не веря самой себе. – Сила Лалады тебя исцелит!..
– Лалада зовёт меня к себе, любовь моя, – шевельнула Лесияра бескровными губами. Её взор из-под полуприкрытых век мерцал усталой нежностью.
– Нет, – глухо от вмиг сдавившего горло кома сказала Ждана. – Нет, даже не думай! Не смей! Как же я останусь без тебя? Как же Златослава?
Веки Лесияры затрепетали, глаза начали закатываться, из горла вырвался хрип.
– У государыни сердце останавливается! – воскликнула Мечислава. – Расступитесь!
Её широкие, привычные к оружию ладони легли на грудь Лесияры и впустили внутрь сгусток золотистого света. Главная военная советница княгини была ещё и лучшей целительницей – после своей госпожи, конечно; именно она голыми руками обезвреживала оружейную волшбу, что впилась в сердце белогорской владычицы. На пальцах отважной военачальницы даже остались шрамы в память о той жуткой и переломной для хода всей войны ночи.
Свет Лалады помог – Лесияра вновь задышала ровно, но её веки оставались измученно сомкнутыми.
– Лада, лада моя, – только и могла шептать помертвевшая Ждана, прижимая к губам руку супруги. – Прошу тебя, молю тебя, выкарабкайся... Останься... Ты нужна мне... Нужна нам всем!
Лечения Мечиславы хватило ровно настолько, чтобы Лесияра смогла дождаться прихода княжны-наследницы.
– Матушка! – Огнеслава склонилась над княгиней, нежно касаясь шершавыми руками кузнеца лица родительницы. – Держись... Сейчас я помогу тебе.
Новый сгусток света – и Лесияра открыла глаза. Взгляд её стал совсем далёким, он будто видел за плечом дочери незримый чертог, в котором царила бесконечная любовь.
– Дитя моё, – до неузнаваемости тихо проронила она, накрывая руку княжны своею. – Ты наследница белогорского престола, тебе и править дальше нашей землёй... В Заряславле ты до сих пор управляла мудро и хорошо – верю, что и Белые горы целиком тебе можно доверить. Все наставления я написала подробно, свиток тебе даст письмоводительница моя, Липаня.
– Государыня матушка, погоди с жизнью прощаться! – Светло-русая оружейницкая коса Огнеславы соскользнула с её плеча, упав на грудь родительницы, и княжна взволнованно откинула её себе за спину. – Ты ещё и сама править сможешь! Мы поставим тебя на ноги, вот увидишь...
– Полно, дитятко, – устало улыбнулась Лесияра. – Ты и сама видишь, что всё уж... Отбегали мои ноги своё, отгуляли. На покой пора.
Смолкла Огнеслава, посуровев лицом и сжав губы, а Ждана в безумной, напряжённой надежде вперила в неё жадный взор: что-то она скажет? Неужели согласится с этим страшным, обречённым «всё уж», неужели сдастся? Только на целительный дар женщин-кошек и уповала Ждана, только они и могли спасти её ладу... Хотя почему только они?
– Как же я сразу не вспомнила! – встрепенулась она, и Огнеслава живо обернулась на её голос. – А «сердце матери»? Чудесный самоцвет обязательно должен помочь!.. Он спас Радимиру, вырвал её из когтей погибели, когда помощи ждать было уж неоткуда... Это единственное средство!