Страница 28 из 139
Дом был готов к первому снегу, и зиму навья провела уже в собственном жилище. Когда по земле зашагала дева-весна, наполняя почки на деревьях клейким соком, пришла пора заняться садом. Навья возилась с ним сама, применяя полученные от Берёзки умения, а Огнеслава распорядилась предоставить ей для этого столько саженцев, сколько потребуется. «Получится ли?» – тревожилась Гледлид всякий раз, сажая новое деревце, но чудо в груди раскрывало сияющие крылья и творило волшбу спокойно и уверенно. Всё росло не по дням, а по часам. Сразу всё отведённое под сад пространство навья заполнять не стала, чтоб будущей супруге было где развернуться.
– Славно у тебя вышло, – похвалила заглянувшая в гости Огнеслава. – Впору уже и хозяюшку сюда приводить.
– Не знаю только, захочет ли она сюда прийти... – Гледлид, вздохнув, присела около небольшого цветника под окном, погладила молодой розовый кустик, и он выпустил несколько новых листиков.
– Это уж как её сердце решит, – улыбнулась княжна.
Они прогулялись к сверкавшей на солнце реке. Огнеслава всматривалась в противоположный берег, на котором раскинулся сад её сестры.
– Тут нешироко, можно и мостик перекинуть, – сказала она. – Пока деревянный, а со временем, быть может, и основательный, каменный поставим, коли потребуется.
Сжимая руку Берёзки и касаясь дыханием её губ, в её глазах Гледлид уже не читала больно ранящего, давящего на сердце отчаянием «я не могу». Между тем Светолике-младшей исполнилось три года, и она бегала хвостиком за старшими сестрицами, обожала черешню, а однажды Гледлид обнаружила её в собственном саду пробующей первый в его жизни урожай. Навья возилась в цветнике, когда сзади послышался подозрительный шелест. Так не мог шуршать в листве ветер; определённо, где-то возилось живое существо. Обернувшись, она разглядела за черешневым деревом кого-то низенького, в белой рубашке. Гледлид осторожно подкралась к дереву и, чтобы не напугать юную гостью, присела на корточки. Малышка ещё не носила портков, и солнце озаряло её пухленькие голые ножки в маленьких кожаных чунях. На коже трогательно розовели круглые пупырышки комариных укусов. Сияя золотой макушкой, дочка Берёзки рвала черешенки с самых нижних веток, до которых могла дотянуться; завидев навью, девочка на мгновение замерла с испуганно приоткрытым, красным от сока ротиком.
– Это что за незваная гостья ко мне пожаловала? В чужом саду всё вкуснее, да? – Гледлид подхватила Светолику на руки и подняла к верхним веткам, где черешенки висели тяжёлыми гроздьями. – Впрочем, угощайся. Кушай на здоровье, детка. Может быть, скоро этот сад станет твоим... Если, конечно, твоя матушка согласится.
А малышка звонко засмеялась, обняла навью за шею и чмокнула в щёку, оставив на ней отпечаток вымазанных соком губ.
В конце дня Гледлид отправилась к той пещере, около входа в которую когда-то жарко возносила молитвы к Миле. Пронизанный янтарными закатными лучами лес звенел вечерней песней птиц, ковёр из синих колокольчиков раскинулся везде, сколько было видно глазу. И посреди этого ковра уже знакомая девушка-жрица выпускала из ладоней золотое кружево сияющего узора. Гледлид застыла, заворожённая зрелищем; золотые завитки тянулись меж стволов мерцающей сетью, и лес дышал, точно живой, откликаясь на их касания. Заметив Гледлид, девушка сомкнула ладони, и узор растаял в воздухе.
– Знаю, зачем ты пришла, – сказала она.
Навья протянула ей корзину свежесобранных черешен:
– Вот... Это тебе.
– Благодарю за угощение, – засмеялась девушка. – Меня зовут Любуша.
– Гледлид, – представилась навья.
– Идём. – Любуша взяла её за руку и повела в пещеру.
Чертог золотистого света, порог которого Гледлид в прошлый раз не решилась переступить, оказался намного просторнее, чем казалось снаружи. Из расселины в стене бил родник, наполняя водой природное углубление. С потолка свисали каменные выросты, мерцая вкраплениями самоцветов, а золотое сияние шло как бы ниоткуда, пронизывая пространство пещеры струнами лучей.
– Это воды священной реки Тишь... В ней растворён свет Лалады. – Любуша зачерпнула пригоршню воды из каменной купели и вылила обратно, и капли, падая с её пальцев, сверкали золотыми искрами. – Знаю, есть у тебя ладушка-зазнобушка. Ты можешь назвать её женой и обвенчаться с нею по нашему обряду, потому что в тебе Лаладин свет уже поселился. Случилось это в тот миг, когда камень волшебный твоих глаз коснулся... Великая сила в нём заключена – сила обеих богинь-сестёр. Когда-то камень этот был сердцем... Сердцем, что познало великую любовь.
Золотой свет отражался в глазах девушки, наполняя их тёплым сиянием сродни тому, которое Гледлид видела у Берёзки.
– Сними одёжу и окунись в воды Тиши, навья. Да наполнится и твоё сердце любовью и светом.
Гледлид повиновалась. Вода оказалась тёплой, даже горячей, и в груди у навьи разлилось жжение. Дыхание стеснилось, но Любуша надавила ей на макушку, заставляя окунуться с головой. Вынырнув, Гледлид втянула воздух в лёгкие, и он хлынул внутрь, точно сладкое хмельное зелье. Искорки радости озаряли душу, вмиг опьяневшую от прилива какой-то небывалой, неземной благодати...
– Мать Лалада, прими в круг свой дочь новую, – прозвенел голос девушки, отдаваясь под сводами пещеры хрустальным эхом. – Проведи её тропой любви к чертогу своему...
Она коснулась губами мокрого лба навьи и выпустила её на берег. Поддерживая её под руку – Гледлид шатало, – служительница Лалады вывела её на колокольчиковую полянку, где навья и провалилась в объятия необоримой, сладкой, склеивающей веки истомы.
Пробудилась Гледлид, как ни странно, в собственном саду, под черешневым деревом. Полная отголосков золотого света, она смотрела на догорающий закат, после чего провела тихую, счастливую бессонную ночь. Но бессонница эта не изнуряла, не отнимала сил, и утром Гледлид чувствовала себя такой свежей, словно крепко проспала много часов подряд.
Работа над словарём пословиц и сборником сказок ещё шла, а историй собственного сочинения у Гледлид набралось уже сотни три. С одобрения Огнеславы она сдала их в набор: в дополнение к прочим мастерским в Заряславле открылся Печатный двор. Местные мастерицы освоили привезённый навиями станок и способ изготовления высококачественной бумаги, и выпуск книг нового вида уже начался. Гледлид теперь участвовала и в работе заряславской печатни: она входила в Книжный совет, решавший, какие труды будут выпущены в свет. Закончив дневные дела, навья заглянула в усадьбу княжны.
Сбор урожая черешни шёл вовсю. Кормилица Бранка поднимала малышку Светолику повыше, чтоб та могла достать до самых спелых, налитых солнечным светом плодов, а Берёзка сидела в тени деревьев возле полной корзины. Время от времени она клала в рот черешенку и сплёвывала косточку. Она показалась Гледлид задумчивой и грустной: солнце тяжёлым золотом повисло на её опущенных ресницах.
– Здравствуй, родная, – шепнула Гледлид, присаживаясь рядом и щекоча дыханием её щёку.
Берёзка сморгнула грусть, и в её глазах разлился уютный вечерний свет. Она всё ещё носила траурный наряд, лишь сорочка, рукава которой виднелись из-под чёрного летника, стала белой, а вдовий платок она сменила на узорчатую головную накидку.
– Здравствуй, лисёнок. – Ласковый шёпот коснулся уха Гледлид.
О, если бы этот взгляд остался таким же тёплым, когда прозвучат судьбоносные слова, которые навья готовилась произнести!.. Гледлид увлекла Берёзку за собой в проход, и та, ступив на мягкую траву перед домом, с любопытством осмотрелась.
– Это здесь ты теперь живёшь?
– Да, это мой дом, милая. Этот сад я вырастила сама – благодаря твоим урокам. А место оставила, чтоб и ты могла тут хозяйничать и сажать всё, что тебе захочется. Тогда это будет уже наш сад.
Дрогнувшие губы Берёзки не воспротивились поцелую, и Гледлид с острым наслаждением ощутила тёплое кольцо её объятий. Глаза колдуньи были немного ошалевшими, туманными, но больше не отталкивали навью мучительным «не могу» – в них разлилась истома вечернего сада и таяло медовое золото заката, а в смоле зрачков семечками застыли крошечные отражения Гледлид.