Страница 13 из 139
Время пролетело быстро, вот уж Злата заплела две косы и покрыла голову, а Орляна подрастала. Она хотела стать мастерицей золотых и серебряных дел, как и родительница.
Купава... Какая она? В том, что она добрая, Искра не сомневалась, но очень хотелось увидеть её лицо, услышать голос. Её платочек Искра бережно хранила, порой зарываясь в него ноздрями, чтобы ощутить запах. А ещё у неё были маленькие изящные ножки: отпечаток на земле женщина-кошка могла накрыть одной ладонью. Наверно, совсем юная девочка-подросток. В сердце Искры шевелилось родительское чувство к ней – тёплое, покровительственно-ласковое. Может, она осиротела? Война унесла многих кошек, у которых остались семьи. Супруги, дочери.
Неслышимый голос луны звал Искру прочь из постели, душа рвалась к яблоне. Встав и одевшись, она открыла проход и перенеслась на знакомую полянку, чтобы обнять ствол и долго говорить с Лебедяной, но это место оказалось уже занятым. У подножия яблони стоял на коленях кто-то маленький и хрупкий, обнимая дерево и содрогаясь от тихих всхлипов, звук которых пронзил сердце Искры. Дунул ветерок и принёс ей запах, который она сразу узнала... Пропитанный им платочек лежал у неё за пазухой. Без сомнения, яблоню обнимала Купава: у такого изящного существа и ножка должна быть маленькой. Длинная тёмная коса спускалась вдоль спины, кончиком касаясь земли. Постояв несколько мгновений в молчании, Искра негромко и ласково спросила:
– О чём ты плачешь, Купавушка?
Послышалось тихое и серебристое «ах!» Купава обернулась, и Искра увидела огромные блестящие глаза и ручейки слёз на щеках. Цвета глаз в сумраке нельзя было разобрать.
– Ле... Лебедяна? – пролепетала Купава, дрожа от суеверного страха.
– Нет, милая, она была моей женой, – сказала женщина-кошка, помогая ей подняться с колен. – А я – Искра. И письмо на берёсте оставила здесь я. Прости, ежели напугала тебя... Ушедшие писем не оставляют, их пишут живые. Приходя к яблоне, я видела, что за ней кто-то ухаживает, но никак не могла застигнуть его за работой.
В лунном свете ей удалось рассмотреть Купаву лучше. Та оказалась вполне взрослой белогорской девой, просто очень невысокой и тоненькой – неудивительно, что Искра сперва приняла её за юную девочку. Под её вышитой рубашкой парой крупных наливных яблочек круглилась грудь, да и глаза были уже не детские, полные пронзительной печали. Треугольное личико с острым подбородком придавало ей робкий и кроткий вид.
– Так о чём или о ком ты плакала, моя хорошая? – снова спросила Искра.
– О Лебедяне, – вздохнула девушка. – Я только из берёсты узнала, что под корнями лежит прах...
– Почему ты решила ухаживать за яблоней? – Приподняв остренькое лицо Купавы за подбородок, Искра глубоко заглянула в её влажные очи.
– Я просто бродила по лесам, – ответила та. – И увидела её. Мне подумалось: откуда взялась яблоня здесь, где кругом одни только сосны? Самой собой, её кто-то посадил. А раз посадил, значит, надо ухаживать... А то она совсем одна тут стоит, бедняжка.
Родом Купава была из-под Заряславля, родилась в семье мастерицы-стекольщицы. Война унесла её избранницу, по которой девушка всё ещё горевала.
– Мы должны были сыграть свадьбу, но моя лада сложила голову в бою, погибла от оружия навиев. Вот... – Купава вытянула вперёд узенькую кисть с тонкими пальчиками, в лунном свете засверкал перстень с синим яхонтом. – Только колечко и осталось мне от неё. Её звали Лютвиной... Непростой был нрав у неё, жёсткий и буйный, как ветер в осеннюю непогоду. Но порой проглядывали и солнечные деньки, когда она бывала ласковой. Перед её уходом на войну мы поссорились, а поговорить и помириться не успели: убили её в первом же бою с навиями. Я звала её, просила хотя бы во сне ко мне явиться, но она не приходила... Тогда я пошла к девам Лалады, и они мне сказали, что душа того, кто убит навьим оружием, через сны разговаривать не может. – Девушка тяжело вздохнула, с её ресниц сорвалась слезинка, и она смахнула её пальцем. – Получается, что уж никогда нам не поговорить с ней... А та ссора так и жжёт, так и гложет сердце, не изглаживается из памяти. День и ночь вспоминаю, что мы друг другу говорили... Исправить уж ничего нельзя, прощенья не попросить. Не откликнется лада, не скажет, что не сердится... Что любит.
Ротик Купавы задрожал, и она прикусила губу, стараясь не расплакаться. Искре хотелось обнять её, прижать к груди, согреть, разделить скорбный груз, который девушка носила на сердце со дня гибели своей избранницы, но она не решилась.
– Думается мне, что твоя лада не сердилась на тебя, – сказала она, доставая платочек и вытирая им мокрые щёки Купавы. – Возьми... Это ты обронила. Хотела тебе вернуть, но всё никак не получалось тебя увидеть.
Узнав свой платочек, Купава улыбнулась.
– Ох, благодарю тебя... Растеряха я. – И добавила, кинув мерцающий лунными отблесками взор на яблоню: – О ладе своей я уж сколько лет слёзы лью... Захотелось и о твоей ладушке поплакать.
– Когда берёсту нашла, испугалась? – Искра всё-таки осторожно обняла Купаву за хрупкие плечики, которые зябко поёживались под её рукой.
– Немножко, – призналась та, грустно улыбнувшись одними глазами. – Но, наверно, больше удивилась, чем испугалась. Всё гадала, как такое возможно. Прах под корнями лежит, а кто же тогда письма пишет? Чуяла сердцем, что всё-таки живой рукой писано... Но когда тебя сейчас увидала, на миг подумала, будто и правда с усопшей разговариваю. Давно твоей лады не стало?
Искра рассказала свою историю. Купава, слушая, льнула к ней, и женщине-кошке до нежной щекотки в груди хотелось её оберегать, греть объятиями – такую хрупкую и маленькую, беззащитную.
– Отчего же ты по ночам гуляешь, милая? – усмехнулась она. – Ночью тебе в своей постельке лежать надобно, а не в лесу плакать...
– Наверно, оттого же, отчего и ты, – ответила Купава, и её тёплый вздох коснулся шеи Искры. – Печаль сердце грызёт, покоя и сна не даёт. Уж которую весну я без лады встречаю, но всё равно словно вчера это случилось. И всё корю себя, что поссорилась с нею тогда... Не уходит боль злая, горючая. Временами как будто отпускает, дела-заботы отвлекают, а потом опять тоска как навалится – света белого не вижу. А сегодня луна такая – хоть вой на неё...
Они вместе подняли взгляды к луне. Тонкая ручка Купавы лежала в руке Искры, синей звездой горел перстень – подарок Лютвины. Кольцо Лебедяны покоилось в шкатулке вместе с её любимым ожерельем из ярко-алых лалов, и никому после ухода владелицы к Лаладе не полагалось его надевать.
– Я поблагодарить тебя хотела, – проронила Искра, сжимая тонкие пальцы Купавы. – За то, что за яблонькой ухаживаешь. Я тут часто бываю, с Лебёдушкой разговариваю, да только, видать, в разное время с тобою... О тебе тоже думала, поглядеть на тебя хотелось. Свела Лебёдушка нас – две тоски, два горя, два сердца осиротевших.
Присев под деревом, они проговорили почти до самого рассвета. Уж луна зашла, звёзды побледнели на небосклоне, и густая ночная тьма поредела, став прозрачно-синей, а они всё изливали друг другу душу. Купава о своей Лютвине рассказывала, а Искра – о Лебедяне, и две печальных ноши, сливаясь воедино, отчего-то становились легче. Искра вкладывала своё сердце в изящные ладошки большеглазой кудесницы, и оно в них расцветало, как прихваченный морозом, но оживлённый белогорской волшбой сад. В свою очередь, Купаве она подставляла плечо, на которое та, измученная тоской, могла опереться. Искра рассказывала о своей встрече с Лебедяной, а Купава как будто дремала. Её ресницы были устало сомкнуты, но на самом деле она внимательно слушала. Воздушные пальцы вспорхнули, как бабочки, и стёрли со щеки женщины-кошки покатившуюся скупую слезу. А ведь девушка, кажется, даже совсем не смотрела Искре в лицо в этот миг...
– Ты устала, милая, – ласково шепнула Искра, склоняясь над нею и отводя с её лба прядку тёмных волос. – Ступай-ка ты домой и приляг хоть ненадолго.
Когда-то они и с Лебедяной сидели точно так же ночь напролёт, не в силах оторваться друг от друга. И точь-в-точь как Лебедяна, Купава сонно пробормотала: