Последние халдеи

После звонка, когда Викниксор, пощелкивая себя по виску, вышел из класса, Японец поднялся и заявил:

- Пойду бить морду Сапожнику.

- Кому? - закричали мы.

- Сапожнику! Сапогу! Травоядному дьякону. Халдейскому Рафаэлю!

Целая серия новоизобретенных кличек посыпалась вдруг по адресу Василия Петровича. Сжимая тщедушные кулаки, Японец отправился разыскивать "Рафаэля". Но оказалось, что Василий Петрович сразу же после урока в третьем отделении ушел домой. К счастью для Японца, он на несколько минут опоздал со своей местью.

Ему оставалось ворчать, бубнить и ждать четырнадцатого числа, когда на классном собрании решались наши судьбы.

Наконец наступило четырнадцатое число. После ужина в нашем классе появился отделенный воспитатель Алникпоп и скомандовал:

- Встать!

С "Летописью" в руках торжественным, медленным шагом в класс вошел Викниксор.

- Классное собрание четвертого отделения считаю открытым, - объявил он и сел, положив толстую "Летопись" перед собой. - Александр Николаевич секретарь, я - председатель. Повестка дня следующая: первый вопрос перевыборы комиссий, второй - поведение класса и разряды и, наконец, текущие дела.

Алникпоп отточил карандаш и сел писать протокол.

Без особого интереса мы начали выбирать хозяйственную комиссию, потом санитарную комиссию, потом гардеробного старосту.

Кто с ужасом, кто с нетерпением, кто с надеждой - мы ждали следующего акта этой церемонии.

- Поведение класса, - объявил Викниксор. И в наступившей тишине он стал перелистывать страшные страницы "Летописи".

- Коллективных замечаний нет. Ага... Замечательно! Будем подсчитывать индивидуальные.

И он начал читать вслух хорошие и плохие замечания, и каждое замечание отделенный воспитатель Алникпоп отмечал плюсом или минусом в алфавитном списке класса.

- Шестое число, - читал Викниксор. - "Тихиков добровольно вымыл уборную"...

Отыскав фамилию Тихикова, Алникпоп поставил плюс.

- Дальше, - читал Викниксор. - "Николай Бессовестин после прогулки не сдал кастелянше пальто". Верно, Бессовестин?

- Верно, - сознался Бессовестин.

Алникпоп вывел минус.

- Седьмое число. "Воспитанник Королев..." Это какой Королев? Из вашего отделения или из первого?

- А что такое? - поинтересовался Кальмот.

- "Воспитанник Королев работал на кухне".

- Я! я! - закричал Кальмот. - Как же! Конечно, я...

- Извини, пожалуйста, - сказал Викниксор. - Я ошибся. Тут написано: "Королев ругался на кухне".

- Ругался? - сказал Кальмот и почесал затылок. Мы засмеялись невесело и неискренне, потому что у каждого на душе было очень скверно.

- Восьмое число, - читал Викниксор. - "Воспитанник Громоносцев разговаривал в спальне". "Воспитанник Пантелеев опоздал к обеду"... Девятое число. "Воспитанник Еонин намалевал отвратительную карикатуру на своего наставника".

- Ложь! - воскликнул Японец.

- Еонин, - сказал Викниксор. - Будь осторожнее в выражениях. Это замечание подписано Василием Петровичем Сапожниковым.

- Сапожников - негодяй!.. - закричал Японец.

Викниксор покраснел, вскочил, но сразу же сел и сказал негромко:

- Не надо истерики. У тебя всего одно замечание, и, по всей вероятности, мы переведем тебя в третий разряд.

- Ладно, - сказал Японец, засияв и зашмыгав носом.

- Вообще, ребята, - сказал Викниксор, - у вас дела не так уж плохи. Класс начинает заметно хорошеть. Например, десятого числа ни одного замечания. Одиннадцатого одно: "Старолинский ушел, не спросившись, с урока". Двенадцатого... Эге-ге-ге!..

Викниксор нахмурился, почесал переносицу и деревянным голосом стал читать:

- "Воспитанник Еонин во время урока приклеил воспитателя к стулу, причем оборвал костюм последнего".

Мы не успели ахнуть, как Викниксор перелистнул страницу и стал читать дальше:

- "Воспитанник Воробьев подстрекал товарищей к хулиганству и безобразию". "Воспитанник Офенбах мычал, делая вид, что сидит тихо". "Воспитанник Джапаридзе рычал на уроке". "Воспитанник Пантелеев гудел". "Воспитанник Финкельштейн гудел". "Воспитанник Еонин вскакивал и гудел громче всех".

Викниксор остановился, перевел дух и сказал громко:

- Это что же такое?

Потом он опять перевернул страницу и продолжал декламировать страшным голосом:

- "Воспитанник Громоносцев, слепив из бумаги твердую шишку, кинул ее в воспитателя". "Воспитанник Старолинский кидался бумажными шишками". "Воспитанник Офенбах нанес воспитателю увечье, при этом дико смеялся". "Воспитанник Финкельштейн смеялся". "Воспитанник Еонин злорадно смеялся и все время старался попасть воспитателю в рот". "Воспитанник Воробьев попал воспитателю в рот". "Воспитанник Бессовестин кидался". "Воспитанник Ельховский шумел". "Воспитанник Тихиков говорил гадости".

Викниксор читал и читал. Алникпоп не успевал ставить минусы. Мы сидели холодные ко всему и были не в силах кричать, возмущаться, протестовать. Мы ждали только, когда наступит конец этому подробному протокольному описанию нашей бузы.

- "Воспитанник Еонин назвал воспитателя неприличным словом". "Воспитанник Офенбах дважды выругался". "Воспитанник Воробьев издевался". "Воспитанники четвертого отделения коллективно приклеили воспитателя к стулу, после чего устроили нападение и нанесли тяжкие увечья, сопровождавшиеся смехом и шутками". Что это такое? - повторил Викниксор и с шумом захлопнул "Летопись". - Устраивать обструкции на уроках Сапожникова?! Может ли быть что-нибудь безобразнее? Василий Петрович работает в школе Достоевского целый месяц, и за это время у него не произошло ни одного столкновения с воспитанниками. Это идеальный человек и педагог.

- Идеальный халдей! - закричал Японец.

- Тихоня!

- Жулик!

- Пройдоха! - закричали мы.

Надо было ожидать, что Викниксор рассердится, закричит, заставит нас замолчать. Но он проговорил без гнева:

- Объясните, в чем дело?

Вышел Янкель.

- Расскажи, - сказал Викниксор, - что случилось?

- Видите ли, Виктор Николаевич, - начал Янкель, - Василий Петрович действительно пробыл у нас в школе целый месяц, но за этот месяц он ровно ни шиша не сделал.

- Выражайся точнее, - сказал Викниксор.

- Ни фига не сделал, - поправился Янкель. - На уроках он спал, и класс что хотел, то и делал. Рисовать никого не учил. Даже краски и карандаши никогда не приносил на урок. И вдруг на прошлой неделе он потребовал, чтобы мы нарисовали его собственную персону.

- Что-о?! - удивился Викниксор.

И Янкель подробно рассказал историю с Японцем. Рассказывал он смешно, и мы улыбались и хихикали.

- Прекрасно, - сказал Викниксор и защелкал себя по виску. - Но все-таки, ребята, это решительно не дает вам права устраивать вакханалии, подобные описанной здесь. - Викниксор похлопал по крышке "Летописи". - Весь класс переводится в пятый разряд, - объявил он. - В субботу экскурсия вашего класса в порт отменяется...

Мы взвыли:

- Виктор Николаевич! Несправедливо!

- Простите!

- Пожалуйста, Виктор Николаевич!

Викниксор поднял руку. Это обозначало: "Кончено! Разговор исчерпан".

Но тут, засверкав стеклами очков, выступил Александр Николаевич Попов, наш отделенный воспитатель.

- Виктор Николаевич, - сказал он. - Довожу до вашего сведения, что случаи, подобные этому, имели место и в других отделениях. Например, во втором отделении Сапожников записал четырех воспитанников за отказ рисовать его профиль. Третьего дня мне жаловался Володя Козлов из первого класса, будто бы Сапожников грозил сослать его в Лавру - за это же самое, за отказ рисовать профиль. Простите, но этот человек или ненормальный, или негодяй.

Викниксор насупился, помрачнел и барабанил по коленкоровой крышке "Летописи". Уши его шевелились. Это случалось всегда, когда он чересчур волновался.

- Прекрасно, - сказал наконец Викниксор. - Сапожников будет снят с работы. С этой минуты он уже не числится больше в наших штатах. Побарабанив еще немного, Викниксор добавил: - Приговор отменяется.