Страница 4 из 51
— Вы еще скажите, что трава была зеленее! Тоже мне — старички.
— Насчет травы не скажу, но остроты были острыми, — скаламбурил Митя. — Помню, кто-то повесил на двери столовой плакат с надписью: «Студент МОЛМИ, не будь профаном, заешь котлету дисульфаном!» — были такие желудочные таблетки.
— А еще мальчишки написали на доске с меню: «Каков стол, таков и стул», — добавила Саша. И оба рассмеялись.
Девочки были в восторге.
Вслед за бутылкой шампанского из запасов, непрестанно пополняемых благодарными больными, появился хороший коньяк.
Дмитрий никогда не брал денег с оперированных больных. «Знаешь, — говорил он жене, — когда мне суют конверт с деньгами, я чувствую себя, как старая дева на нудистском пляже».
Сашенька смеялась: «Откуда тебе знать, что чувствует старая дева?» — «Путем перевоплощения в заданный образ, — отшучивался муж и серьезно добавлял: — Рыба портится с головы. Если завотделением станет брать деньги — пиши пропало: начнется сплошная обираловка».
Но с презентами в виде дорогих вин, коньяка ничего нельзя было поделать: приносили в кабинет, оставляли в полиэтиленовых пакетах в уголочке. В результате дома скопилась целая коллекция диковинных напитков. «Эх, если бы взмахнуть волшебной палочкой и превратить все это разнообразие в дензнаки», — говорила Сашенька каждый раз, открывая бар. А Дмитрий считал возможность такого превращения антигуманной, уж лучше этой палочкой играть на бутылках, как на ксилофоне, озвучить прекрасные напитки мелодичными звуками, ну а потом, разумеется, выпить…
Девочкам было разрешено, как полноправным студенткам, пригубить по наперсточку коньяка, хотя они дружно кричали — врали, конечно же, — что уже пили и водку, и виски, и коньяк.
Потом Лиля показывала в лицах некоторых педагогов «Щепки».
У нее пока не очень-то получалось, но все равно было смешно, особенно когда она изображала Панкову…
Поздно вечером, уже лежа в постели и дожидаясь мужа, принимающего душ, Сашенька подумала, что так и не успела рассказать ему о необычной пациентке и ее матери. Самое подходящее время сейчас поделиться с ним своими впечатлениями о проделанной операции — не для девичьих ушей это.
Вошел муж.
В темно-бордовом махровом банном халате, купленном ею ко дню его рождения, он был похож на настоящего киногероя из зарубежных фильмов. Саша взглянула на него и подумала, что ничего не хочет и не станет сейчас рассказывать. Проблемы сегодняшнего дня стремительно вылетели из головы…
Она приподняла край одеяла, он сбросил халат и скользнул в теплоту нагретой ею постели, холодный и еще чуть влажноватый после душа.
— Пьяненький? — спросила она игриво.
— Я люблю тебя, — серьезно ответил он, потянулся и поцеловал ее в уголок рта, любимое сокровенное местечко. — Я люблю тебя, — повторил он и принялся целовать ей шею, грудь, губы, приговаривая после каждого поцелуя: — Ты у меня самая, самая…
Как всегда, в полседьмого Митя проснулся, ругнув себя мысленно — мог бы еще поспать, так нет же, срабатывает чертов рефлекс. Он боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Сашеньку, лежал притаившись и смотрел на жену. Какое счастье, что она у него есть… А ведь не зайди он тогда на Моховую, где шестикурснику, уже не первый год переместившемуся на Пироговку, нечего было делать, мог и не встретить ее. Сейчас он уже не помнил, почему понадобилось ему заскочить на кафедру анатомии, с которой они расстались по окончании второго курса. Вошел в вестибюль, подошел к гардеробу, начал снимать пальто, и вдруг — тоненькая, воздушная блондинка в сестринском халате, перетянутом в талии так, что глаз нельзя отвести, рукава халата засучены выше локтя, руки, покрытые золотистым загаром, с непередаваемой пластикой пригладили волосы и спрятались в карманах халата.
На дворе стояла осень, середина ноября, а от нее веяло летом, солнцем, свежестью.
Он быстро сунул пальто гардеробщице и, не дожидаясь номерка, шагнул к девушке.
— Молодой человек, возьмите номерок! — крикнула гардеробщица, перегнувшись через барьер и протягивая пластмассовый жетончик.
Митя метнулся, схватил номерок и ринулся вслед девушке, которая успела уйти из вестибюля к лестнице, ведущей вверх. Он догнал ее и спросил:
— Простите, не скажете, где здесь кафедра анатомии?
— Пойдемте со мной, я как раз туда направляюсь.
— Сдавать зачет? — поинтересовался Митя.
— Да… Как вы догадались?
— Ну-у… ноябрь… пора сдавать анатомию костей конечностей, — ответил Митя, не задумываясь.
— Так вы врач?
— Почти. Я на шестом курсе.
Девушка, шедшая на ступеньку впереди Мити, обернулась:
— А вы уже забыли, где кафедра анатомии, или вы из Второго мединститута?
— Каюсь. Можете казнить меня, анатомировать и опустить в чан с формалином. Я просто хотел познакомиться, — сказал Митя и опустил голову, словно ожидая удара топором палача.
Он и получил этот удар: девушка ребром ладони легонько коснулась его шеи и произнесла:
— Вы обезглавлены, сударь. Теперь я буду разговаривать только с вашей бессмертной душой. Меня зовут Сашей. А как звали ваше бренное вместилище?
— Я душой и телом — Дмитрий, просто Митя, и очень надеюсь, что повинную голову меч не сечет.
— Я подумаю. Может, окроплю вас живой водой. А сейчас мне надо бежать, а то уже декан вызывал — я пропустила зачет, когда сдавала группа, вот приходится…
— Декан умоляет в приказе опять
Ответить скорее конечности.
Нельзя же, конечно, беспечно сдавать
Конечности до бесконечности! —
весело выпалил Митя.
— Ой, что это? Как здорово! Вы придумали?
— Нет, я на такое не способен. Это придумали наши предшественники лет тридцать тому назад, они же написали песню, которая стала гимном нашего института. Теперь все это — фольклор…
Сашенька потянулась в постели, открыла глаза и сразу же улыбнулась.
«Какое счастье, — подумал Дмитрий, — что Татоша похожа на мать — словно два близнеца, два моих солнышка».
Татьяна никогда не заводила будильник.
Будильником в их доме был отец, неисправимый «жаворонок».
Когда бы он ни лег спать, всегда вставал точно в половине седьмого и успевал принять душ, побриться, приготовить кофе и разбудить мать, если у нее был утренний прием.
В первый момент она подумала, что наступило воскресенье.
В воскресные дни отец обычно давал женщинам выспаться, а сам в это время читал накопившуюся за неделю литературу.
Но сразу же вспомнила, что она студентка, что вчера немного засиделись, что у папы сегодня неоперационный день, и он договорился прийти чуть позже, и что можно валяться и наслаждаться жизнью.
Так она и сделала — понаслаждалась несколько минут, а потом ей стало скучно…
В квартире тишина — значит, папа уже ушел, а у мамы сегодня вечерний прием и она спит. Можно поплескаться в ванной в свое удовольствие…
Танька набросила халатик и пошла в ванную.
Из-за притворенной двери в кухню доносились голоса. Ура! Папа еще дома. Танька осторожно приоткрыла дверь в их семиметровое святилище, место споров и вдохновений.
Мать и отец сидели за столом и что-то оживленно и одновременно говорили друг другу. Отец, как всегда, насмешливо, а мать — чуть похохатывая.
— Что происходит? Анекдоты травите? — спросила Таня.
— Выспалась? — оглянулась мать. Лицо ее показалось Таньке удивительно красивым и просветленным.
— Угу, — промычала дочь, запихивая в рот оладушек с яблоком из горки, лежащей на блюде.
— Не хватай! Зубы почисть! — сказала Сашенька.
— Сами горячие едите, а мне одни холодные останутся. Не разбудили, — и с подозрением поглядела на родителей, — секретничаете?
— Пожалуй, она достаточно взрослая, как ты думаешь? — задумчиво спросила отца мать.