Страница 29 из 51
— Врачи — без границ.
— Нет, правда, как ты сделал?
— Отвяжись, Татоша, — вмешалась Сашенька, — не приставай к великому блатмейстеру.
Танька рассмеялась:
— Папка-блатмейстер звучит как белокожий негр.
— Все. Дискуссии и дифирамбы закончены. Всем спасибо. Пора укладывать вещи. Расписание электричек лежит в спальне на моей тумбочке.
Танька с грохотом отодвинула свой стул и бросилась обнимать отца.
Всю дорогу в электричке до Тучкова, откуда в Рузу шел автобус Дома творчества, Танька с беспокойством оглядывала молодежь с лыжами и спрашивала Лилю:
— Ты уверена, что там нам дадут лыжи?
— Уверена, уверена, — успокаивала ее Лиля, настоявшая на том, чтобы не брать с собой лыжи. — Ты уже пятый раз спрашиваешь! Я у бывалых актеров специально узнавала — есть там лыжи! — И снова утыкалась носом в женский детектив. Она потребляла их в большом количестве, не переставая возмущаться примитивностью языка, которым они написаны.
Танька рассеянно проглядывала газеты, купленные в киоске у Белорусского вокзала. Политика ее интересовала лишь в той степени, в какой необходимо было, чтобы оставаться в курсе событий, не боясь попасть на зубок отцу. Однажды она назвала бывшего спикера Думы Селезнева Уткиным, и тогда отец целое воскресенье подкалывал ее, предлагая на выбор ряд фамилий вроде Ныркова или Крякина. Да и Сашенька не чуралась политики и поддерживала Митю, когда он пускался в обычные для воскресных завтраков рассуждения о тенденциях любой власти к репрессивности.
Танька сложила газеты, поглядела в окно на мелькающие ели защитной посадки, заглянула через Лилькино плечо в ее книгу, прочитала фразу: «Ребенок властно толкался в ее животе, напоминая о своем существовании» — и вдруг, не задумываясь, спросила подругу:
— Тебе папа ничего не говорил?
— Говорил, — оторвалась от романа Лиля. — А что?
— Значит, ты все уже знаешь и молчишь?
— Я ничего не знаю, но молчу, потому что дядя Митя просил меня не задавать тебе вопросов. Вот что он мне говорил, — с обидой пояснила Лиля.
— Ой, Лилька, так ты научилась молчать! Вот это да, — развеселилась Таня.
— Не молчать, а держать паузу. Это разные вещи. В театре иная пауза важнее реплики, — с чувством собственного достоинства произнесла Лиля.
— И долго ты будешь держать паузу? — с улыбкой спросила Таня.
— Пока ты сама не захочешь мне рассказать.
— И тебя не гложет любопытство? А может, я не стану рассказывать ничего. — Таня немало была удивлена Лилькиным поведением.
— Куда ты денешься, расскажешь. Ты же мне сама поведала о неком каскадере…
— Ладно, считай, что ты убила двух зайцев — и папину просьбу выполнила, и театральную паузу выдержала. Ну да, ну да, все упирается в каскадера… знаешь, я беременна…
— Господи! Что же ты молчала?
— Может, я тоже держала паузу, что — нельзя?
— Да ну тебя… И давно?
— Около двух месяцев.
— С ума сойти. Так это — твой каскадер? А где он? Уже выздоровел до такой степени… — Лилька осеклась, увидев, как напряглось Танькино лицо.
— Его в моей жизни больше нет, поэтому конкретное местопребывание данного кинодеятеля меня не очень интересует, — ответила Таня.
И без того вытаращенные Лилькины глаза стали еще больше.
— И ты так спокойно говоришь об этом?
— А что я, по-твоему, должна делать — выйти из поезда и лечь под колеса?
— Ну, Танька, тихий омут. Рассказывай!
…Время до Тучкова пролетело незаметно.
Автобус Дома творчества быстро заполнился, и они поехали, вырвавшись из Тучкова на расчищенную дорогу, пролегающую среди заснеженных полей и перелесков.
Миновали мост над едва угадывающейся под снегом неширокой рекой. Старожилы дома оживились, стали показывать друг другу памятные места и объяснять, что здесь летом располагается пляж Дома творчества композиторов.
Наконец приехали…
Сам Дом творчества на Таньку особого впечатления не произвел. Несколько древних, чуть ли не довоенной постройки корпусов вперемежку с немного более современными коттеджами и новый вычурный корпус в единый ансамбль не складывались, и только спасали все обильный снег и врывающиеся на территорию высокие сосны. Зато лыжи оказались хорошими, можно даже сказать, отличными. Производства Сортавальской фабрики, что на западе Карелии, а значит, почти в Финляндии, отлично смазанные, с хорошо подогнанными ботинками и легкими, современными палками.
И комната досталась девочкам удачная — в новом корпусе, с туалетом и душем за мутной синтетической занавеской, в первый момент вызвавшей брезгливость.
Стремительно закончив все формальности, разложив скудные пожитки, девочки получили лыжи, подогнали их и, выскочив на главную лыжню, побежали через прозрачный лес к реке, не зная дороги и не спрашивая ее, всем нутром чувствуя, где их ожидает главная достопримечательность.
На крутом спуске к реке для самых смелых высился самодельный трамплин. Танька, с детства приученная к лыжам и потому страха не ведающая, без колебаний отправилась к трамплину.
— Ты что, подруга, офонарела? — спросила ее Лиля, преграждая дорогу.
— Я с таких трамплинов много раз прыгала…
— Вот что: у меня с собой сотовый, я немедленно звоню дяде Мите, он найдет способ забрать тебя отсюда! — заявила решительно Лиля.
— Чего вдруг тебе вздумалось приглядывать за мной? — вскинулась Танька.
— Не с твоим пузом с трамплина прыгать!
— Каким еще пузом? Нет его, ничего пока не видно!
— Ну и врач из тебя выйдет — любо-дорого посмотреть! — возмутилась Лилька. — Ты что, не понимаешь или хочешь намеренно рисковать?
— Да нет, Лилюша, просто я еще не привыкла к своему новому состоянию.
— Привыкай, — назидательно и притворно хмурясь, заявила Лиля.
Танька поняла, что подруга не позволит ей даже одного прыжка совершить, и уныло поплелась к спуску, где с десяток девушек в ярких костюмах пытались слаломить.
После ужина девочки отправились в свою комнату отдыхать и договаривать то, что не досказали друг другу в электричке. К концу задушевной беседы Лилька пристала с традиционным вопросом:
— Скажи мне, наконец, любишь ты его или это блажь, влечение, не знаю, что там еще?
Таня не скрывала, как ей трудно привыкнуть к мысли, что больше никогда не увидит Михаила, не испытает того восторга близости с желанным мужчиной, который открыл он ей.
— А вдруг у меня не повторится такое? — спросила она.
— Ты не ответила — любишь его? Хочешь с ним быть всегда-всегда, всю жизнь, просыпаться утром и видеть его рядом с собой, засыпать под звук его дыхания, каждый день завтракать за одним столом, ходить в гости, ездить на его съемки, потом вместе смотреть кино и еще многое-многое другое вместе, вместе, вместе, вместе?
— Знаешь, мне такое и в голову не приходило. До визита этой… жены мне казалось, что вот она, любовь, мне было хорошо с ним в постели, а потом… потом, глядя на ее вульгарную физиономию, слушая ее наглые слова, я подумала, что не может быть такого, чтобы я любила человека, который выбрал эту женщину… Я путано говорю, но ты меня понимаешь?
— Конечно. У меня именно так случилось до встречи с Лехой. Правда, он не был женат, но все остальное — точно так: постель — и больше ничего. Это пройдет, Танька, поверь мне…
— Хорошо тебе говорить — у тебя не осталась от него такой памяти. — И Танька указала на свой живот.
— А кто тебе велит воспринимать ребенка как память о нем? Ребенок — это отдельный, самостоятельный, новый мир — твой и твоего маленького человечка. Он — твой. И никаких Михаилов, никаких каскадеров! Держись, все еще будет у тебя.
— Это твоя актерская интуиция говорит? — съехидничала Танька.
— Представь себе, и она тоже.
…Неделя пронеслась незаметно.
Подруги вернулись в Москву отдохнувшие, румяные, веселые.
Прошли те самые две недели, которые Михаил взял на раздумья. И хотя для Тани все было предельно ясно, она все-таки ждала его — ей очень хотелось услышать, как он станет объяснять визит жены, ее идиотское предложение. Она надеялась, что он ничего об этом не знает, просто вызнала баба каким-то образом о его связи на стороне и решила сама принять меры.