Штормовая волна

— Миссис Уитворт не пожелала его видеть. Она отвернулась от него, словно они незнакомцы. Дрейк говорит, она изменилась до неузнаваемости. Почти помешалась, по его словам. И, конечно, смотрит на Дрейка свысока. Ох, что же... Был ли этот брак плох или нет, Дрейк не мог ничего заметить, пока не стало слишком поздно. Я не говорил тебе о визите двух констеблей?

— Они приходили к тебе? Когда? Из-за чего?

Демельза слушала рассказ Сэма с замиранием сердца, частично терзаясь ужасными подозрениями, связанными с этим визитом, частично думая о Россе — о том, мог ли кто-то еще дать против него показания. Если так, не вынудили ли его признаться во время ее отсутствия? У нее внутри все перевернулось. Если корнуольские власти допросили даже Дрейка, то лондонские, куда более эффективные и суровые, в конце концов доберутся до Росса...

— Я подумал, если леди Уитворт подозревала...

Демельза не сразу сумела вновь сосредоточиться на рассказе Сэма.

— Ты о чем?

— Ну, миссис Уитворт... Морвенна — она ведь говорила, что любит Дрейка. А потом так жестоко и недружелюбно его отвергла. Вот я и подумал, раз леди Уитворт подозревала, что Дрейк мог приложить руку к смерти мистера Уитворта, Морвенна могла заподозрить то же самое.

— Думаешь, поэтому она его и отвергла?

— Может и так.

Демельза задумалась, а затем решительно покачала головой.

— Как бы то ни было, если Морвенне был небезразличен Дрейк, она хорошо его знала. А всякий, кто хорошо знает Дрейка, никогда не заподозрит его в чем-то подобном.

Они сделали еще несколько шагов. Как скоро Росс уезжает из Лондона? Может, через несколько дней, возможно, уже уехал — если ему позволили... И как, задумалась Демельза, он отреагировал, прочтя ее записку? Сейчас их отношения были непредсказуемы больше, чем когда-либо. Все что они говорили, делали или думали упиралось в нескончаемую преграду уязвленного самолюбия и непонимания.

— Извини, Сэм, что ты сейчас сказал?

— Я просто хотел спросить, когда ты была в Техиди, ты ее не видела?

— Мы с ней были там в разное время. Росс ездил туда два или три раза, но он почти не знает Эмму. Хочешь, чтобы я разузнала?

Сэм хрустнул пальцами.

— Не нужно. Она замужем, и я молюсь о том, чтобы брак был счастливым. Пусть лучше будет так.

— В Лондоне говорят, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Кажется, это случилось и с моими благими намерениями — и насчет себя, и насчет братьев, —горько произнесла Демельза.

Сэм взял ее за руку.

— Никогда не говори так, сестра. Никогда не жалей о том, что сделала по доброте душевной.

Через два дня Демельза прошла пять миль, чтобы увидеться с Дрейком. После слишком малоподвижной жизни в Лондоне она надеялась, что прогулка поможет успокоить противоречивые чувства. Демельза также услышала, что Джуд Пэйнтер очень плох, и поэтому решила навестить его по пути. Не хватало только, чтобы еще кто-нибудь умер.

В заросшей орешником долине бурлил красный ручей и дымила Уил-Грейс. Лязг оловянных дробилок, рев ослов, скрежет телег (можно ли после этого назвать Лондон самым шумным городом?), едущих мимо Уил-Мейден вниз, к церкви Сола и в долину. На пустоши паслись козы, довольствующиеся тем, чем не могло питаться никакое другое домашнее животное. Но Демельзе нужно было зайти к Нэнфанам — приболела Шар.

Добравшись до дома Пэйнтеров, она с облегчением увидела, что Джуд сидит в кровати и выглядит чуть лучше. Конечно, он похудел — словно бульдог, замаринованный в спиртовом растворе — но зато как обычно был полон недовольства и ел всё, что предложат. Пруди признала, что чувствует он себя плоховато, но дело, по ее словам, только в приступе подагры и желчи, да и те лишь оттого, что он напился в прошлую субботу у Твиди, а затем перепутал дорогу домой и упал в деревянный пруд Паркера, и очень жаль, что не подох прямо там, положив этому конец.

Деревянными прудами называли запруженные части ручья, где вымачивали древесину. Дерево там становилось страшно скользким, и Джуд язвительно прокомментировал это такими словами:

— Но поплохело мне еще до того, как пить дать. Неа, миссис, и не потому, что я надрался. Шел я домой трезвым и медленно, как улитка. На башке шляпа, на носу шарф для тепла, я топал домой не быстрее улитки, потому как мне поплохело от работенки, которую я делал цельный день для вдовы Трембл. Ну и толстухой же она была, ейный гроб с трудом поместился в яму. Говорят, она и в гроб не влазила, пришлось ей бока уминать. Так она и останется скрюченной до самого Судного дня! И кто знает, что скажет Господь, когда увидит женщину, лежащую в гробу наперекосяк? Вот уж он удивится, это точно. Вот стыдоба! Ну и видок будет! Смотри, Пруди, как бы и с тобой такое не приключилось, когда придет твой черед.

— Только прежде я увижу в гробу тебя, — заявила Пруди.

— Ага, вот была б ты на моем месте, трезвая, как стеклышко, али еще трезвее, и переходила б через тот мостик! Он не больше десяти шагов, и тут я, значит, ставлю ногу, и, мать честная, а доска-то как хрясь! Я и поскользнулся, поехал, значится, вниз, прям как по обледенелому гусиному дерьму. И шаг за шагом — чем дальше, тем больше съезжал, пока ноги совсем не разъехались, а я шлепнулся в воду. Ох, до чего ж глубоко! И наглотался-то, а смердит там помойкой. Это просто счастье, что у меня хватило сил добраться до дома! И с тех пор я так и не встал на ноги!

— Да ты и прежде на них не держался, — сказала Пруди. — И никогда не будешь. До второго пришествия уж точно. Да и опосля. Пока всходит солнце, Джуд Пэйнтер не будет твердо стоять на ногах. Таким уж ты уродился, ага!

Демельза провела там двадцать минут, узнала последние местные сплетни, а потом удрала на более благотворный свежий воздух. Пруди вышла следом и получила обычные полгинеи. Пруди рассыпалась в благодарностях, но задолго до того Демельза уже отошла достаточно далеко, и до нее долетали только обрывки ссоры, вновь разгоревшейся в коттедже.

Она прошла через Грамблер и мимо ворот Тренвита — теперь все делали круг, чтобы не пересекать землю Уорлеггана. Поэтому Демельза двинулась к бухте Тревонанс, Плейс-хаус был вне поля зрения, за холмом. Волы вспахивали поле, и Демельза услышала, как мальчишки погоняют их ритмичными выкриками.

— Давай, Бурый, давай, Орешек. Ну-ка, Дикий, ну-ка, Граф. Давай, Бурый, давай, Орешек. Ну-ка, Дикий, ну-ка, Граф.

Они продолжали нараспев. Демельза остановилась и немного понаблюдала за ними. Над морем повисла гряда облаков, похожая на шерстяное одеяло.

Она спустилась с холма к мастерской Пэлли.

Дрейк подковывал лошадь, а рядом ожидал фермер. Дрейк быстро улыбнулся Демельзе, а фермер прикоснулся к шляпе.

— Я быстро, — сказал Дрейк.

— Не торопись, — ответила она и прошла в дом.

Они выпили чаю и долго разговаривали, а потом Демельза собралась уходить. Дрейк рассказал ей больше, чем кому бы то ни было прежде, частично потому, что целых два с половиной месяца не видел любимую сестру, а частично потому, что с момента его последней и окончательной трагедии прошло уже семь месяцев.

Болезненно переживая собственные воспоминания, Демельза выслушала его с глубоким сочувствием.

— Теперь я никогда не женюсь, — сказал Дрейк, — но уверен, что Сэм женится. Сейчас я уже ничего не чувствую. Как и прежде, я тружусь. Тружусь в поте лица. Наверное, когда-нибудь я разбогатею! — засмеялся он. — Может, это и неплохо для тех, кто хочет иметь деньги — разочароваться в любви. Не о чем больше думать.

— Ты ведь не думаешь о том, чтобы зарабатывать деньги.

— Не думаю. Я просто работаю, и они сами прибывают!

— Дрейк, ты помнишь Рождество прошлого года? Ну так вот, в этом году Кэролайн хочет устроить праздник в Киллуоррене, а не в Нампаре. Но всё остальное будет так же. Если она устроит прием, и мы пойдем, то обещай, что тоже придешь, как в прошлом году.

— Если вы пойдете?

— Ну... это еще не точно. После Лондона многое изменилось. Не знаю, как теперь Росс отнесется к рождественскому приему.