Страница 42 из 51
— Так и я о том, Даша. Диктуйте адрес, а то телефон у меня есть, а адреса нету.
— Нет, я к вам приеду. Прямо сейчас. Давайте адрес.
— Может, так и лучше, — нерешительно сказала женщина. — Поглядите на мальчика…
— Как вас зовут?
— Зоя Михайловна.
— Диктуйте, Зоя Михайловна. Записываю…
Пока Клава искала бумагу и карандаш, входная дверь хлопнула — Даша убежала на работу. Отлегло от сердца.
«Слава богу, — подумала Клава. — Поеду, разберусь, авось удастся отвести беду».
Через сорок минут она позвонила в обитую старым черным дерматином дверь на втором этаже пятиэтажной хрущевки.
Ей открыла пожилая женщина с усталым и добрым лицом.
— Зоя Михайловна? — спросила Клава. — Вы мне звонили.
— Вы не Даша?
— Нет. Я Клава, — и сказала, как придумала еще в дороге: — Бабушка.
Зоя Михайловна ввела ее в крохотную двухкомнатную квартирку, заставленную старой мебелью, в основном кроватями и кушетками так, что нужно было протискиваться, и провела на кухоньку, такую же маленькую. За накрытым клеенкой столом сидел мальчик лет четырех, с огромными, печальными голубыми глазами, бледным до прозрачности лицом, длинными, давно не стриженными русыми волосами, до того похожий на Гошу, что у Клавы затряслись губы и кольнуло в сердце.
— Поздоровайся с бабой Клавой, Вася.
Мальчик встал, поздоровался.
— Иди в комнату. Можешь включить телевизор. На обеденном столе не рисуй.
Мальчик взял со стола альбом для рисования, коробочку цветных карандашей и вышел бочком, бросив не по-детски внимательный взгляд на Клаву.
— Может, чайку вскипятить? Разговор-то долгий.
Клава кивнула и села к столу, оглядывая опрятную, но бедную обстановку кухни, и приготовилась слушать.
Мать Васи Верка была детдомовской. С грехом пополам кончила школу. Директор детского дома выбила ей в полном соответствии с законом комнату в коммунальной квартире, как раз напротив той, где жила Зоя Михайловна, дала приданое и устроила на работу. Первый год регулярно звонила, да Верка и сама заглядывала в детдом, потом звонки стали реже, а Верка нашла новых друзей, молодых, веселых, симпатичных парней и девчат со стройки, на которой работала.
Все бы хорошо, только соседи по квартире попались склочные: вечно к чему-нибудь придирались, устраивали скандалы.
Как-то Вера, встретив на лестничной площадке Зою Михайловну, пожаловалась ей.
— Я этих людей давно знаю. Они еще до вселения Веры зарились на эту комнату, да только не перепало им. Вот злость свою на ней и вымещали, — сообщила Зоя Михайловна Клаве.
Зарабатывала Вера прилично, со временем приоделась, стала заглядывать в хорошую парикмахерскую, и оказалось, что она премиленькая. На дискотеке ее приглашали незнакомые парни, назначали свидания, но свои, со стройки, их решительно отшивали. Верка была достаточно опытной для своих лет — с невинностью и наивностью распрощалась еще в детдоме, как не следил за ними Аргус, педагог по воспитанию, — и не прочь была походить с теми, кто клеил ее на дискотеке. Но ребята со стройки бдели, и в конце концов она стала ходить с одним из них. Это был высокий, стройный двадцатитрехлетний парень, отслуживший в армии, побывавший в Чечне, вопреки уверениям министра, что первогодков туда не посылают, и вернувшийся без иллюзий, немного приблатненным. Миша играл на гитаре, пел, подражая Высоцкому, и лихо бил чечетку. А еще он покуривал травку.
С этого все и началось.
Для хорошей травки нужны были хорошие деньги. Он стал подрабатывать натурщиком у знакомых художников. Фигурой Бог наградил его отменной, приглашений позировать хватало. Но расходы на наркоту росли, денег требовалось все больше и больше. Тогда он уговорил работать по субботам натурщицей и Верку.
Так она познакомилась с Гошей, который писал тогда в основном ню.
Большой, красивый, ласковый Гоша поил ее крепким вкусным чаем, а когда ей становилось холодно, укутывал в теплый, ворсистый мохеровый плед, словно невзначай касаясь груди, отчего по всему телу бежали странные мурашки, ощущение, которого Верка не испытывала, трахаясь, как она выражалась, со своими ребятами.
Гоша не спешил укладывать ее на знаменитый матрац в углу мастерской. В ней нарастало желание, недоумение, нетерпение, и когда он все же во время четвертого сеанса отнес ее туда прямо в мохеровом пледе, она обо всем забыла и не предохранилась…
Гоша закончил картину через месяц с небольшим, щедро расплатился с ней, они распили бутылочку шампанского и прилегли на матраце… Оказалось, прощались, ибо больше он не звонил. Когда она приехала к нему без звонка, он грубо выставил ее, но она успела заметить стоявшую на крохотном подиуме другую девушку, закутанную в тот же плед. Верка раскричалась, въехала Гоше пару раз по физиономии — он только уклонялся и улыбался, — приехала домой и впервые закурила травку вместе со своим Мишей. От третьей затяжки она с непривычки «улетела»…
Наутро не могла вспомнить, когда ушел Миша. Болела голова, подташнивало. Вера решила, что заболела, и отправилась к врачу в поликлинику брать бюллетень.
Там она узнала, что беременна, и уже на втором месяце.
Что делать?
Аборт?
В детдоме им очень красочно объясняли, что в результате ранних абортов возникает бесплодие.
Она точно знала, что это от Гоши, потому что только с ним позволила себе однажды не предохраниться.
Идти к Гоше?
Абсолютно бессмысленно: Верка давно поняла, что таких, как она, натурщиц у него не одна. К тому же он женат, имеет дочь…
Оставалось одно — рассказать Мише. Нет, не признаться, а просто сообщить, что забеременела от него — он никогда не интересовался, предохраняется она или нет.
Верка не ожидала, что он обрадуется, услышав эту новость.
В эту ночь они впервые за все время близости по-настоящему любили друг друга. Он — от счастья, что будет отцом и оставит после себя след на Земле, а она — из благодарности за такое его отношение.
Будущее казалось безоблачным.
Ей удалось удержаться и не курить травку до самых родов. И позже, в течение нескольких месяцев, пока кормила грудью, Вера стойко держалась, категорически отвергая все попытки Михаила угостить ее косячком. А когда молока стало мало и она перевела ребенка на искусственное питание, не устояла и стала вместе с Мишкой покуривать.
— Вот тогда я первый раз встряла, не утерпела, — сказала Зоя Михайловна.
— Это вы правильно сделали, — заметила Клава. — Детдомовские, они на первый взгляд только кажутся отчаянными, а на самом деле более беспомощных и беззащитных людей поискать.
— Донимали ее соседи по любому поводу — то не так на кухне убралась, то пеленки не там сушит… Скандал за скандалом. Когда Мишка дома, не смели и носа из своей комнаты высунуть, а когда Вера одна — обязательно к чему-нибудь да придерутся. Вот и стала она с моего разрешения чуть что — с маленьким ко мне…
— Болел?
— Животиком мучился. Да и то сказать, чем они со своим Мишкой мальчонку кормили! А уж курили… Словом, настояла я и добилась, чтобы взяли Васеньку в ясли. И Михаил ходил, добивался, он, ничего не скажу, любил мальца, заботился, какие-то справки приносил, ходатайства разные, когда, конечно, не накурившись был. Все обещал, распишемся с Веркой… Словом, взяли Васеньку на пятидневку. И до чего здоровенький мальчонка оказался — ну, кажется, чего такого особенного в яслях-то? Питание — смехота, условия — никакие, нянек не хватает, памперсов этих нет, дорогие слишком, вот они обделаются и орут… А Васенька поздоровел, толстенький стал, румяный, просто чудо. Значит, порода в нем такая, крепкая…
— Я так понимаю, что вы и сами к нему привязались? — спросила Клава.
— Чего скрывать… И относила в ясли, и приносила по субботам домой чаще я, да не к ним, а к себе. А потом, когда время пришло в детский садик определять, Мишка помер.
— Что так?
— Это у них, у наркоманов, обычное дело, передозировка называется. Сколько раз участковый приходил, лекции им читал, предупреждал, что можно и Богу душу отдать, грозил родительских прав лишить, только все зря: они сейчас пообещают завязать, а уж на другой день в два горла накурятся до потери сознания. Потом совсем ополоумели, колоться стали…