Любить, чтобы ненавидеть

— Помимо прочего, это очень удобно: Яша — Гоша, — сострил он.

Клава не преминула заметить:

— У вас всегда только «Мукузани»?

— А вам не нравится?

— Нет, что вы, наоборот! Просто в Москве трудно найти настоящий грузинский розлив — жулье всякое научилось подделывать даже этикетки.

— Меня снабжает мой старый друг.

— Это хорошо, когда есть друзья, — вздохнув, заключила Клава.

Прощаясь, Яков Петрович предупредил Гошу:

— Если моя жена захочет что-нибудь по-своему менять, не обращайте внимания, не спорьте, не убеждайте, а делайте все, как считаете нужным. Она прекрасная женщина, хорошая мать и хозяйка, но вкус… как это лучше сказать… не очень развит.

— Будем развивать, — улыбнулся Гоша, почувствовав себя раскованно.

После поездки в Средневолжск у Кати появилась надежда, пусть и без излишней уверенности, что рано или поздно они с Андреем смогут объединиться, не врать, не таиться, не придумывать бесконечные предлоги и версии для коротких встреч. Этому способствовала уютная домашняя обстановка квартиры старших Бурлаковых. Все там было старинное, подлинное, не купленное в антикварном магазине, а прожившее вместе с хозяевами долгую жизнь, состарившееся вместе с целым поколением своих владельцев: шифоньер орехового дерева с большим зеркалом, ночной столик с мраморной столешницей, мраморный же умывальник, к которому ловко были подведены водопровод и слив, уходящий в канализацию. Легкая истертость столового серебра говорила об их заслуженной старине. Ничего вычурного, во всем рациональная простота и рачительность.

Они провели там два дня — субботу и воскресенье. По насыщенности и теплоте взаимоотношений эти дни превзошли все предыдущие встречи.

Андрей собирался через несколько дней в командировку в Москву на один день — Аркадий Семенович созывал всех руководителей дочерних фирм и филиалов на какое-то срочное совещание.

— Я буду всего один день, утром следующего дня должен вернуться первым рейсом. У нас с тобой остаются только поздний вечер и одна ночь. Как ты к этому отнесешься?

— С восторгом! — Катя обняла Андрея.

— Я-то в самолете хоть часик придавлю, а тебе утром на работу — вот что меня заботит.

— Не волнуйся, Жанна Ивановна что-нибудь придумает, чтобы взбодрить меня. Зато после работы буду спать в свое удовольствие. Дождусь твоего звонка, поотключаю все телефоны и завалюсь.

— Ах ты мой стойкий оловянный солдатик! — Андрей с нежностью смотрел на Катю, не отрывая глаз.

— Что ты так внимательно меня рассматриваешь, словно видишь в первый раз?

— Просто не могу до сих пор поверить в свое счастье…

Клава с Сашенькой вернулись в Москву с комфортом, их довез до самого дома Яков Петрович. Из чувства гостеприимства и благодарности она пригласила его в дом, представила Даше. Потом попросила у нее разрешения продемонстрировать гостю мастерскую маэстро, чем привела его в неподдельный восторг.

— Я убедился, что сделал правильный выбор — ваш муж, безусловно, талантливый художник.

Даша про себя подумала, что если бы Яков Петрович увидел творческие поиски Гоши на ниве абстрактного искусства, то неизвестно, как бы отнесся к этому.

— Вы знаете, я даже заказал ему портреты моих дочерей, правда, не очень представляю, как мои малышки станут позировать, они такие непоседы.

Даша удовлетворенно вздохнула — вся так называемая абстракция мужа лежала свернутой в дальнем углу мастерской. Вряд ли, взглянув на нее, гость решился бы отдать своих малюток на растерзание Гоше.

Она пригласила гостя за стол, но тот вежливо отказался, поскольку дел у него было невпроворот. На том и распрощались.

Последующие несколько дней были посвящены сборам для переезда на дачу. Собственно, этим занималась Клава, время от времени привлекая на помощь Сашеньку. Вечерами Даша критически оглядывала растущий ворох вещей и недовольно ворчала:

— Ты что, навсегда переселяешься на дачу? Я же буду по воскресеньям приезжать. Если что-нибудь дополнительно понадобится — привезу.

На что Клава неизменно отвечала:

— Все, что мне требуется, должно быть под рукой. Зачем мне ждать твоего приезда, волноваться, лишний раз звонить? И мне беспокойство, и тебе лишние хлопоты.

— Непоколебимая ты женщина, — приговаривала Даша, но не спорила, потому что знала: бесполезно это.

Наконец наступил долгожданный день: погрузили чемоданы и сумки в машину, Сашеньку усадили на заднее сиденье, Клава устроилась рядом с Дашей, и отправились.

На даче Даша не стала задерживаться, знала, что Клава сама справится, погуляла с Сашенькой, подставила лицо июльскому солнцу и отправилась обратно в Москву.

Вернувшись поздним вечером с дачи, Даша оглядела враз опустевшую квартиру и вздохнула с чувством облегчения, знакомым даже самым заботливым и любящим матерям: она свободна. Вот только что с этой свободой делать, она не представляла…

Дворник Сергей Иванович, степенный, средних лет человек, проснулся, как заведено, в пять утра, принял душ, тихонько, чтобы не будить жену и дочь, вскипятил себе чай на кухне, выпил, не спеша оделся, благо по летнему времени всего и было одежды что брюки да футболка, и ровно в шесть спустился во двор, зажатый двумя старыми домами, чтобы взять из сарая свой нехитрый инвентарь. Он не выспался, потому был хмур и не радовался тихому, ясному, летнему утру, когда воздух еще не испортили выхлопные газы машин, снующих днем даже здесь, в укромном уголке, образованном переплетением старинных московских Бронных улиц. Сергей Иванович зевнул. Вчера мотоцикл этого наглеца, что повадился приезжать без глушителя к дамочке из соседнего дома, два раза будил его… Он подошел к сарайчику, в котором хранил свои дворницкие принадлежности. На дужке замка висел огрызок цепи. Дворник задумчиво подергал его, подумал, что это, скорее всего, цепь, которой этот наглец приковывает свой мотоцикл к его замку, но никаких подозрений у него не возникло. Он отпер замок, достал метлу, закрыл дверь, запер ее и побрел из тесного, мрачного двора-колодца на улицу. И тут что-то необычное в расположении мусорных баков, обычно стоящих рядком в темном, всегда сыром проезде во двор, привлекло его внимание. Сергей Иванович подошел и замер: за баком лежал, скрючившись, человек. Под его головой краснела лужа загустевшей крови. Чуть в стороне валялись какие-то бумаги и, как показалось дворнику, паспорт. Сергей Иванович испуганно попятился, оглянулся, облизал языком внезапно пересохшие губы, взял себя в руки, приблизился к человеку, заставил себя прикоснуться к его лбу и отдернул руку. Лоб был ледяным. Растеряв всю свою солидность, Сергей Иванович побежал домой и стал названивать в районное отделение милиции, не заботясь о спящих домочадцах. Услышав его взволнованные слова «В нашей подворотне труп», вышла жена в халате и забросала его вопросами, но он отмахнулся и поспешил вниз встречать оперативников.

Пока стремительно разворачивалась рутинная процедура — ограждали место убийства, делали фотографии трупа, старший из двух оперативников, капитан, рыжеватый, с резким лицом, внимательно и крайне осторожно просматривал документы, одновременно задавая Сергею Ивановичу вопросы:

— Документы ты доставал?

— Эти бумаги-то?

— Ну да, документы, — с этими словами капитан положил паспорт, удостоверение и несколько сложенных вчетверо листов бумаги в прозрачный пакетик.

— Нет, что вы, товарищ капитан, разве можно… Они рядом валялись.

— Мотоциклетный шлем откуда здесь взялся?

— Так его он. Я этого парня тут не первый раз вижу. Обычно на мотоцикле приезжал… грохотал на всю округу…

— Подожди, ты уверен, что и раньше его видел?

— Конечно, уверен. Наглый такой, свой мотоцикл вон к замку на двери моей сараюшки приковывал цепью… Я ему говорю, мол, захотят увести, так мою дверь вместе с твоим мотоциклом уведут, а мне потом колготись, ищи…

— И часто он приезжал?

— Не так, чтобы очень, только последние месяца два, нет, почти три не появлялся, я было вздохнул… А вчера опять приехал…