Любить, чтобы ненавидеть

Она повела его в комнату.

У низкой, застеленной пушистым шотландским пледом тахты она опять обняла его, шепнула:

— Только не говори ничего, — и опустилась на тахту.

Андрей пристроился рядом и стал целовать ее глаза, нежную шею, потом грудь сквозь тонкую шелковую ткань летней блузки. Рука его легла ей на бедро, скользнула под легкую юбку, задержалась на мгновение и стала ласково поглаживать восхитительно гладкую кожу…

Собрав остаток воли, Катя выскользнула из его объятий, встала, сказала:

— Подожди минутку.

Несколько мгновений он смотрел на нее, не понимая, в чем дело, потом сообразил, поднялся, и тогда она быстро сдернула плед, достала из постельного ящика подушку, простыни — и все это у нее послушно расстелилось, улеглось по своим местам. Потом она повернулась к нему, посмотрела в глаза и стала медленно раздеваться.

Юбка, а вслед за ней невесомые трусики упали на пол, Катя переступила через них и, будто перед прыжком в пропасть, закрыла глаза и остановилась перед Андреем в мягком, падающем из прихожей свете, удивительно красивая, словно древняя статуэтка. Но это продолжалось лишь несколько секунд, потом она изогнулась, нырнула под простыню и натянула ее до подбородка в запоздалом смущении.

Восхищенный удивительным зрелищем раздевающейся прекрасной женщины, он стал быстро сбрасывать с себя одежду. Наверное, даже в армии по тревоге Андрей не делал этого столь стремительно. Но в последний момент вдруг смутился. Потому что его естество повело себя совершенно непристойно. Но Катя приподняла простыню, и он нырнул в спасительное укрытие…

Он никогда не думал, что можно так любить и так беспрерывно хотеть женщину. Желание вновь и вновь накатывало на него, накрывало, как морская волна, они сливались, потом долго лежали, не разжимая объятий, шли в ванную, плескались, как маленькие, и под струями теплого душа желание вновь пробуждалось, но они не спешили его удовлетворить, а закутавшись в махровые простыни, перемещались на кухню, что-то съедали, запивая вином, и говорили, говорили, а потом возвращались на тахту и все начиналось сначала…

Под утро они оба, как сраженные незримым ударом, заснули. Первой проснулась Катя и изумилась — рядом с ней бесшумно спал любимый человек, о котором она неотступно думала все последние дни. Он был невыразимо красив, во всяком случае, ей так казалось, его запах, запах чистого, здорового мужского тела уже успел стать для нее родным, и ничего в Андрее не вызывало у нее раздражения — это был ее мужчина, весь, до последней клеточки ее, тот самый, который грезился ей, тот, от которого, как она и мечтала, перехватывало дух. И от этой мысли ей вдруг сделалось тревожно и необъяснимый страх поселился в душе.

Ночью они говорили обо всем на свете и не могли никак наговориться, словно до этой встречи находились в долгой разлуке и теперь спешили поделиться друг с другом всем, что за это время с ними произошло.

Ни разу ни Андрей, ни Катя не обмолвились о том, что он женат, будто Дануси не существовало вовсе. А может быть, она и не существует?

Вчера вечером Андрей мельком взглянул на портрет Кости, висящий над письменным столом. Но ничего не сказал. Катя заметила его взгляд.

— Это мой покойный муж, — тихо прокомментировала она.

— Покойный? — опешил он. — Такой молодой, красивый…

— Он разбился в автокатастрофе… то есть мы разбились. Только он погиб, а я почему-то выжила…

Андрей крепко обнял ее.

— Сколько же ты выстрадала… — тихо сказал он.

В его словах было столько искреннего и тактичного сочувствия, что Катя невольно вспомнила, как Степ задал тот же вопрос, впервые придя к ней, а позже, когда они стали близки, несколько раз требовал, а точнее, настоятельно просил, чтобы она убрала портрет. Сначала Катя просто отвечала, что не может и не хочет этого делать, но когда однажды Степ стал настаивать, вскипела, выставила его вон и впервые велела больше не приходить к ней. На этом их отношения могли бы и закончиться, но Степ в течение нескольких недель настырно звонил, встречал ее после работы, посылал сообщения на мобильник, и она, устав от его настойчивости, как-то нехотя и неуверенно, но все-таки простила его, махнув на обиду рукой.

Проснувшись, Катя с превеликой осторожностью встала, бросила взгляд на часы и охнула: было без четверти одиннадцать. Никакая, даже самая убедительная выдумка не оправдает ее опоздания, тем более что только вчера она нахально прогуляла из-за Даши почти целый день. В панике Катя наклонилась к Андрею и стала осторожно будить, целуя его в закрытые глаза:

— Андрей, я проспала… я не пошла на работу…

Он открыл глаза, притянул ее к себе, хотел поцеловать.

— Не надо, Андрюша… — взмолилась Катя. — Ты не слышал, что я тебе сказала? Я безнадежно опаздываю на работу!

— Тем более! — воскликнул он, не отпуская ее от себя.

Катя вырвалась и побежала в ванную.

— Придется идти в поликлинику и химичить бюллетень, — крикнула она оттуда.

— Отличная мысль! — отозвался Андрей.

Катя выскочила из ванной полуодетая и заметалась по комнате.

— Хочу успеть к своей участковой, а то придется идти к дежурному врачу.

— А чем дежурный хуже? — не понял он.

— Тем, что у него не выклянчишь больничный. А с участковой проще, она всегда входит в положение.

— А я тем временем пошурую, с твоего разрешения, в холодильнике и приготовлю что-нибудь поесть.

— Ты умеешь готовить? — удивилась Катя, на ходу напяливая на себя кофточку.

— Вы меня обижаете, сударыня. Впрочем, вернешься от своего эскулапа — убедишься сама.

— Ну тогда холодильник в твоем распоряжении.

Она вернулась от врача и с торжеством выложила на стол бюллетень, освобождающий ее от работы на три дня.

— Думаю, на три дня твоих припасов нам хватит, — сказал Андрей, прочитав Катин трофей.

— Ты собираешься пробыть в Казани еще три дня? — Она бросилась ему на шею.

— В какой Казани? — не сразу сообразил Андрей. — Ах да, я же там в командировке… Конечно, собираюсь, наказание ты мое!

— Может, останешься еще на один день? А потом — суббота и воскресенье, — с надеждой спросила Катя.

Андрей отрицательно покачал головой, глаза у него сделались грустными и растерянными. Катя поняла: в их счастливый мирок заглянула Дануся.

На следующий день позвонил Степ.

Катя ждала звонка матери и потому сняла трубку, не подумав.

— Катюх, я тебе три дня названиваю…

— Мы об этом не договаривались, — перебила она его и покосилась на Андрея.

Тот совершенно по-домашнему сидел на тахте и с увлечением смотрел телевизор. Катя пошла на кухню.

— Я же говорил тебе, Катюх, — мы уезжаем на гастроли. Завтра.

— Счастливого пути.

— Ты что, смеешься? Меня долго не будет в Москве, — возмутился Степ.

— Ну и на здоровье. Не вижу в этом проблемы, — стараясь говорить спокойно, ответила она.

— Что-то я тебя не пойму! — повысил голос Степ.

— Пожалуйста, не звони мне больше никогда.

— Как не звонить?

— О Господи, сколько можно повторять? Так, очень просто, не звони и все. Это понятно? Все в жизни имеет начало и конец.

— У тебя кто-то есть? Твой толстобрюхий хозяин?

— Все. Прощай! — Катя повесила трубку.

— С кем ты так резко разговаривала? — поинтересовался Андрей.

— Так, с одним настырным поклонником, — отмахнулась она и сразу же перевела разговор на другую тему: — А скажите, сударь, зачем вам понадобилось снимать номер в гостинице?

Андрей, поразмыслив, неожиданно рассмеялся:

— Я не мог быть совершенно уверен, что все так получится, чудо мое расчудесное…

— Ах ты мой конспиратор! — бросилась к нему Катя.

Дни и ночи слились в один волшебный миг, призрачный, как сон, мимолетный, как ветерок.

Андрей уехал, и теперь неизвестно, когда состоится следующая встреча. Катя решила, что грустить не станет, а загрузит себя работой до предела, встретится с мамой, сходит к отцу на репетицию новой постановки, в которой он впервые выступает в новом качестве — режиссера.