Клянусь!

— Когда?

— Да прямо сейчас, скорым, прямым.

— А собраться?

— А чего собираться, вам-то?.. Сами уверяли меня: омнеа мэа мекум порта (все мое ношу с собой)… Вот вам купейный, деньги, — протянул он конверт. — Остаётся ещё только на посошок. — Налил коньячку. — Ну, семь футов под килем. — Опрокинули, закусили маслинами. — И ни слова, что там внутри, никому! Потом сам лично приеду за ним. Давно в Севастополе не бывал. А ведь и там, по Чёрному, сколько походить довелось. — Сжал по-моряцки, «крабом» мне руку. — На вокзал «жигуль» отвезёт. Он уже ждёт. Тот же, зелёный, на котором мотались с утра.

«Жигуль» ждал меня не у проходной, а метрах в двухстах — у только что установленных металлических турникетов, с дополнительной новой охраной. И пришлось бесценный, до предела набитый документами чемодан нести на себе.

— Что везём, куда едем? — встретил меня длинный, как жердь, но, видать, жилистый, крепкий морпех.

Ей-ей знал Пудовкин, знал, чёрт побери, кому особое поручение это доверить. И секунды не потребовалось мне, чтобы почувствовать, с какого конца начать, что отвечать. Само с языка сорвалось, так и слетело…

— Еду куда? — на этом, а не на том, что везу, сосредоточил я всё внимание морпеха. — Скажу — позавидуешь, самому захочется. В Севастополь еду, в город-герой Севастополь!

— Старшина! — моментально отреагировал на моё признание солдат и крикнул — Ваши тут, из Севастополя!

Старшина, сразу бросив курить, поправляя на себе берет, камуфляж, подошёл. Конечно, не мог не заметить такой же, как у него, флотский рябчик под моим воротником, а чуть ниже, на груди, — наградную колодку. С поклонным движением головы пожал мою руку, а также водителя «жигулей», тоже уже подошедшего к нам.

— Два года там, у вас, в Казачьей бухте в бригаде морской пехоты генерал-майора Романенко отслужил, — похвастал морпех. — А теперь вот прислали сюда.

Узнав из моих документов, что я ещё и депутат Севастопольского горсовета, да при этом и Верховного Совета Автономной Республики Крым, попросил у меня визитку.

— Вернусь в Севастополь, обязательно вам позвоню. — И когда спросил, что это за чемодан такой мы везём, что в нём, я ясно почувствовал, осознал, что нагромождать ложь относительно содержимого чемодана, как велел Пудовкин, здесь, сейчас никак не получится, ну совершенно нельзя. И неожиданно легко и свободно признался нашему севастопольскому старшине:

— В наш крымский Верховный Совет, в Севастопольский горсовет, в штаб Черноморского флота везу. Это документы о возвращении Севастополя, Крыма России.

Надо было видеть, как сразу собралось, посерьёзнело и без того, невзирая на молодость, мужественное, сильно загрубевшее от знойного солнца, от солдатской службы лицо.

— Вот что значит одно только название, только слово одно — Севастополь! — не успев еще как следует отъехать от КПП, восхитился хозяин отвозившего меня на Курский вокзал зелёного «жигуленка».

Около года хранился у меня в гараже, маскировочно заваленный мусором, этот важнейший для нас, крымчан, севастопольцев, моряков-черноморцев, до предела вздувшийся от бумаг чемодан. Покуда, как и было обещано, за ним не приехал сам Евгений Константинович Пудовкин — моряк-балтиец, капитан 1 ранга, депутат Верховного Совета Российской Федерации от Ленинграда. Это он своими энергией и упорством, смышлёным и изощрённым умом, какой-то особой — и утончённой, и агрессивной манерой воздействовать на людей, подчинять их себе сумел со своей комиссией привести Верховный Совет к принятию наиважнейших государственных постановлений о российском Крыме (21 мая 1992 г. № 2809-1) и российском Севастополе (9 июля 1993 г. № 5359-1).

И он-то, Евгений Пудовкин, возможно, и есть наиболее губительная для «самостийной и незалежной» из всех известных и неизвестных «персона нон грата».

После расстрела в Москве Белого дома без прежних российских Верховного Совета и Съезда народных депутатов, без убитых и брошенных в тюрьмы героев, да с таким президентом-отступником и самодуром, а также раболепствующими перед ним адмиралами и генералами нам, крымчанам, севастопольцам, чтобы вернуться на Родину, оставалось рассчитывать лишь на себя: на взрыв гнева, ярости в наших сердцах, на решительность своей местной вновь избранной власти, на героя-избавителя, что, наконец, возглавит её и поведёт всех нас за собой.

И такой шанс скоро представился: выборы первого крымского президента. А вскоре и парламента. Предыдущий, преобразованный из бывшего областного Совета, под руководством бывшего первого секретаря обкома КПСС Николая Багрова как раз и добился для Крыма поста президента. Хлопотал о нём «бывший первый», разумеется, для себя. Но не дремал и «бывший второй» — Леонид Грач. Переизбранный руководителем крымского рескома новой, воссозданной на Украине компартии, он считал, что президентом на полуострове должен стать он. Так, возможно, бы и случилось: по инерции вполне могли бы избрать кого-то из них. Если бы не волна русского, российского патриотизма, особенно круто взмывшая в исконно российском Севастополе, во всём российском Крыму. Она на время отнесла со стремени на обочину всех тех, кто прямо, без обиняков не выступал против раздела Черноморского флота, против окончательной передачи его главной базы, Севастополя, всего Крыма Украине, кто, в конечном итоге, не делал всего, чтобы поскорее вымести с полуострова всех ненавистных украинских оккупантов — наших заклятых врагов. Отнесла в сторону эта волна и Багрова с Грачём — с их разрешением крымских проблем только вечными уступками наглым сепаратистам-самостийщикам, с их безродным надуманным интернационализмом (почему-то всегда за счёт России и русских), с их лицемерным осуждением «русского шовинизма» вместо того, чтобы открыто поддержать русских в их ответном противостоянии украинскому, татарскому и еврейскому национализму.

В чёртовой дюжине претендентов на пост главы Автономной Республики Крым нашлись и такие, которые просто не могли восприниматься всерьёз — по своей очевидной случайности, легковесности и корысти. И, напротив, в силу своих ответственности и бессребреничества двое сами сняли свои кандидатуры ради другой, более проходной. Из оставшихся таким образом в списках и предстояло избрать того, кто избавит крымчан от власти враждебных нам западенцев. Да такого, чтобы в случае необходимости мог взяться за дело круче крутого и чтобы, кроме всего прочего, что столь необходимо любому правителю, был бы в придачу ещё отчаян и хваток, как бультерьер, вынослив, как вепрь, и изворотлив, как змий.

Таким-то как раз (несмотря на свой возраст, а, вернее, как раз в силу его, а также особенностей моей биографии) я себя и видел, и считал. И только для достижения именно этой конкретной, жизнью поставленной перед нами, севастопольцами, крымчанами, цели: объединения с Родиной. Для других, повседневных, рутинных, общепринятых целей, были, скорее всего, кандидаты посноровистей, подготовленней. Но не для этой. И я знаю, что говорю. И плевать хотел на возможные ухмылки, издёвки так называемых профессиональных политиков, именно по этой причине в наших конкретных крымских условиях просто топивших всё в полумерах и болтовне, вместо того, чтобы решительно действовать. Что своими поступками и подтвердили потом. Я же не только внутренне уже решился на всё, но и в главных чертах чётко себе представлял, как, став главой автономии, сразу же, чтоб не успели мне шею свернуть, запущу, насколько удастся, административные и общественные силы, все подконтрольные мне механизмы, все аргументы: от исторических и правовых до информационных и силовых, на всех, от местного до международного, уровнях. И поднял бы я это всё вовсе не против братов-украинцев и собственно Украины, а против её новых обнаглевших панов, антироссийского руководства, против наглого присвоения ими исконно российских земель и живущих на них русских людей. И, хотел бы кто-либо того или нет, этот запущенный мной механизм, эта наша крымская — изнутри, российско-русская шальная атака начали бы в себя засасывать всех: Киев, Москву, СНГ, весь русофобский «цивилизованный» мир, а в пику им и всех наших сторонников. Засосали, что бы ни мычал с перегару пущинский боров, что бы ни вякал подмятый им под себя адмирал. И повернуть события вспять было бы уже невозможно. Новое крымское Приднестровье (Абхазия, Южная Осетия, Карабах, что там ещё?..) уже прогрызало бы зубами в Россию дорогу себе и другим. И Крыма Украине было бы больше никогда не видать. Разве что только в едином государстве с Россией. И каждый на полуострове — все, кроме, разве что, заезжих матёрых хохлов да антирусски натравленных крымских татар, с воодушевлением поддержали бы меня, лишь бы снова оказаться в России. Объявлялись уже и добровольцы — и пожилые, и молодые, и не только мужчины, готовые и на рельсы лечь, и баррикады строить, и первыми перекрыть собой Перекоп, и насмерть стоять до подхода первых частей, первых боевых кораблей. И как бы ни отнеслись к этому ЕБН, вся предательская, реформаторская сволочь России, Крым бы с этой минуты был бы уже пo сути российским, сбросил бы с себя ненавистные путы бандеровщины. Хотя и в Россию бы вернулся не сразу, как и Приднестровье, побыл бы покуда один. Но сдать полуостров снова хохлам, как бы того ни добивались они, даже весь ельцинский прокаженный режим, было бы уже просто невозможно. Даже ЕБН, пусть формально и мог бы сместить флотских начальников, в корне изменить ничего уже бы не смог. Просто не получилось бы из этого уже ничего. Для обеих сторон потянулась бы долгая бодяга переговоров, в которой бы верховодили мы, москали, на своём российском родном полуострове. Так же, как русские, россияне верховодят теперь в Приднестровье, в Абхазии, в Южной Осетии, всё бы в конечном итоге зависело, как и поныне зависит, от воли России.