Ледяной Ирис

- Сейчас моя семья – последние, кто остался из четырёх великих родов. А значит, мы должны отправиться в столицу и потребовать, дабы нам выдали последних дочерей рода Шинджу: если хотя бы одна из них станет моей женой, войны будут закончены.

Ребёнок пытался быть взрослым; пытался он продемонстрировать эту же взрослость и своему «возлюбленному», желая то и дело зайти дальше простых объятий и поцелуев. Сибори под предлогом заботы об этом ребёнке отказывался, на деле не испытывая к нему никаких чувств.

К середине зимы войска семьи Шукима подошли к столице.

========== Глава XXXXV: “Всё, что будет после меня” ==========

Безликий стоял на городской стене, не сводя пристального взгляда с огней вдалеке. Эти огни, ещё не добравшиеся до города, до того приближались, но сейчас замерли: та армия, что шла на столицу, не торопилась. Они знали: войска Шинджу разгромлены, и сейчас в городе лишь жалкие остатки их прежней армии, - и потому, верно, не сомневались в своей грядущей победе. Да и был ли у них повод для сомнений?

- И что нам делать, господин? – неуверенно спросил своего командира один из уцелевших солдат. – Мы ведь не удержим их, если они прорвутся в город.

- Значит, нужно не дать им и подойти к стенам, - спокойно заметил Безликий. Солдат всплеснул руками:

- Вы-то дух, воскреснете, в случае чего! А нам-то что делать?! Мы смертны, знаете ли.

- Сражайтесь так, словно вы бессмертны; это последний шанс, ясно вам? – пусть лица Безликого не было видно, по голосу становилось ясно: мужчина нахмурился.

Огни вдалеке сияли так безмятежно, и, верно, будь он ребёнком, он бы заворожено глядел на этот блеск, как на каких-нибудь кружащихся в саду у озера светлячков. В детстве ему часто доводилось играть в саду отца, в прежнем их доме, далеко к западу от столицы. Ныне их старый дом заброшен: давно, давно они покинули его. А отец… отца уже нет в живых, и не следует надеяться, что он поможет и поддержит. Нужно идти по избранному пути, и не отступать от него – ни на шаг. Он – последний, кто может защитить столицу. А может ли?

- А есть ли он у нас, этот шанс? – воскликнул другой солдат, будто подслушав мысли Безликого. – Наш правитель мёртв, одна из его дочерей исчезла! Не посадим же мы на трон оставшуюся девицу!

Безликий промолчал: ему нечего было сказать.

Совсем недалеко, на горизонте, тянулась городская стена, кажущаяся в сгущающемся полумраке большой чёрной гусеницей. Сибори смотрел на эту гигантскую гусеницу, не веря, что они уже столь близко. Через сколькое пришлось пройти на этой дороге, сколькое пережить? Воспоминания медленно тянулись, неторопливо сменяя друг друга – так же, как облака на ночном небосводе. Совсем недавно, меньше года назад он покинул деревню, ставшую родной, отрёкся от прошлого, решив: в нём нет нужды. Разорвал ту цепь, которой сковывала его любовь к Шигэру. Добился бы он чего бы то ни было, если бы остался, не нашёл в себе сил пойти на тот страшный шаг?.. Наверное, нет. И всё же отчего тогда нет радости от ощущения близкой победы, как было раньше, нет прежнего счастья?

На плечо легла чужая ладонь, и Сибори подскочил: разом вспомнились ему все безумные видения, что являлись ему после гибели Шигэру, вспомнились все кошмарные сны. Резко обернувшись, он почти столкнулся лбами с Ичиру. Нет, то не призрак, показалось.

- Не могли бы вы не подкрадываться так неожиданно? Я… немного задумался, простите.

- Я ведь уже говорил, - ладонь мягко поглаживала плечо: мальчишка всеми силами пытался играть в их своеобразной «паре» ведущую роль, демонстрировать свою взрослость, какой на самом деле в нём отродясь не имелось. – Ты можешь звать меня по имени.

- Если ты так пожелаешь, - лис устало зажмурился, представляя: не этот ребёнок прикасается к нему, а другой, давно мёртвый, человек. Если бы Шигэру был здесь, если бы ждал его назад – ведь было бы намного приятнее сейчас думать о том, сколь близок финал этого пути.

- Ты злишься на меня, Сибори?

Мальчик был единственным, кто звал лиса по имени с тех пор, как отошёл на ту сторону Отражённых Небес Шигэру. Озадаченно моргнув, лекарь посмотрел на своего «возлюбленного»:

- С чего ты взял? Нет, конечно же.

- Ты уже давно не говорил со мной, не приходил ко мне, - почти шёпотом проговорил подросток, обнимая лиса за плечи. Столько детскости было в этих словах, что хотелось прижать к себе этого ребёнка и гладить по голове, а не пытаться всеми силами увидеть в нём взрослого юношу. Сибори накрыл ладонь подростка своей:

- Я боялся, что ты осудишь меня из-за того, что… вышло с твоим братом.

Ичиру закрыл глаза, утыкаясь носом в плечо лекаря и шепча:

- Я думал, что я силён, понимаешь? Я думал, что смогу отпустить брата, если он не желает жить калекой. Но… но я приказал идти на столицу. Ты ведь понимаешь, что я просто хочу отомстить? Моего брата убили, и мой долг – пролить кровь тех, кто это сделал. А они… они бежали сюда.

Сибори слушал, меланхолично кивая в такт словам: он не собирался всерьёз разбираться с откровениями открывающего ему душу мальчишки. Да и зачем ему сдался этот мальчишка? Только как прикрытие. И тем неожиданнее прозвучали следующие слова:

- Я уже сказал солдатам: если со мной что-то случится, ты останешься после меня.

- О чём ты говоришь?! – на сей раз Сибори был удивлён совершенно искренне. Он не планировал подобного, тем более – не мог ожидать. Ичиру ткнулся губами в его щеку:

- Они верят тебе. Ты многих из них вернул едва ли не с той стороны Отражённых Небес, и потому… они приняли моё решение. Семья моего брата не может наследовать престол, если я погибну; отцу давно пора отойти от дел, да и болезнь сильно подточила его здоровье. Так кто останется, если я встречу смерть в завтрашнем бою? Одни девицы, ни на что не годные!

Резкость высказывания не смутила Сибори: здесь и в самом деле упорно растили из женщин бесполезных кукол, какие в лучшем случае приносили семье наследников, в худшем – мёртвым грузом висели на шеях у своих братьев и отцов, если им не успевали до срока найти супруга или у них не могли появиться дети. Что дурного в том, чтобы сказать правду?

И снова – холодные объятия, которые наивные мальчишка принимал за изъявление любви; и снова – пристальный взгляд, устремлённый на спящую столицу.

========== Глава XXXXVI: Перелом ==========

Безликий молча стоял в опустевшем дворце. Он смотрел по сторонам, запоминая те мгновения, когда он ещё мог быть свободным, когда столица ещё не пала. Он знал: за ним идут. Внизу уже слышались шаги и звуки битвы: враги приближались.

Может ли быть, что это конец?.. Да, наверное. Остаётся надеяться лишь на одно: достаточное число рвавшихся в город погибнет, пытаясь пробиться через жалкие остатки армии Шинджу. Быть может, даже свершится его месть – та, ради которой он вдохновлял своих людей, вёл их на заведомо проигранную битву…

Готов ли яд? Да, он здесь, в его руках. С трудом оторвав взгляд от небольшой чаши, Безликий перевёл взгляд на съёжившуюся в углу Куроми.

- Они скоро пробьются сюда. Госпожа, вам нужно выпить это.

- Я не хочу умирать! – тонкий, дрожащий голос девушки разбивался о стены. Сейчас Чёрная Жемчужина отнюдь не казалась прекраснейшей среди живущих на островах дев: её лицо было ныне бело не той аристократичной бледностью, что так ценится в женщинах, а бледностью по недоразумению ещё живого мертвеца.

- Госпожа, сами подумайте, что лучше: выжить сейчас и всю жизнь мучиться, будучи женой нелюбимого человека, ненужной игрушкой, от которой, возможно, сразу же после объединения островов решат избавиться, или же умереть сейчас? Чего желал бы ваш отец?! Позволил бы он вам предать собственную гордость, предать свою семью лишь ради пары лишних лет несчастливой жизни?!

Куроми молчала, и лишь судорожно дёргала тонкими пальцами рукав. Девушка сжимала ткань с такой силой, словно от этого зависела её жизнь, и тонкий шёлк рвался под таким напором. Наконец, она приблизилась и несмело взяла чашу. Чёрная Жемчужина знала: в этой чаше – её смерть. Умереть, но не сдаться, не склониться перед врагом – разве не это настоящая сила? Зажмурившись, девушка быстро осушила чашу – до самого дна. Лишь ещё пару мгновений она держалась на ногах, затем тяжело опустилась на пол, будто подрубленное деревце. Безликий смотрел на неё, смотрел на опустевшую чашу, расколовшуюся на две неровные половины – и жалел, что в ней больше не осталось яда.