Страница 14 из 34
Что-то они слишком много говорят для голосов в голове, подумалось на мгновение. А затем мелькнула искорка света – всего одна свеча, совсем крохотная, но её хватило, чтобы Шантия дёрнулась, замычала и потянулась почерневшими пальцами к последней надежда увидеть небо. Нет, не свеча, то случайно оторвавшийся лучик солнца, такой же далёкий от родных краёв, как она теперь – от моря…
- Вы просто бросили её здесь?! На три дня?!
Три дня?.. Всего лишь. Так далеко, бесконечно далеко до пятнадцати. Сложно всё-таки подражать героине старой песни.
- Кто-нибудь, дайте ей воды! И пусть немного поест.
Наверное, всё-таки сон, ведь наяву её оставили, забыли в подземелье. Шантия закрыла глаза – и тут же её ударили по лицу, а после – вытащили тряпку. Нужно держаться. Нужно говорить – пусть даже всё не по-настоящему. Она пыталась прошептать «Я невиновна», а получалось только шевелить саднящими губами. Нет, не Исари. Просто рыба, напоровшаяся крючком на жабры и выхваченная на берег.
О зубы стукнулась плошка. Измученная пленница не думала о том, откуда взялась вода; жадно глотала, давилась, проливала – и готова была слизывать пролитое с пола. Вот странность: случалось ей глотать и солёную морскую воду, и чистейшую родниковую, но самой вкусной показалась именно эта, ледяная, смешанная с землёй. А голоса между тем продолжали говорить, и теперь она уже могла узнать обоих: стражник-коротышка и Киальд.
- Вы самовольно посадили под замок женщину, принадлежащую моему брату. Быть может, я отдал вам приказ арестовать её и забыл? А?! Кто отдал приказ?!
Коротышка мямлил что-то неразборчивое, пытаясь оправдаться. Нет, не ответит, не скажет, и нужно собраться с силами, рассказать о Вениссе, о Гиндгарде, о песне…
- Я.
Угрюмый воин, так похожий на бешеного пса, не пытался отступиться. Он приближался – и Шантия зажмурилась: только не снова он, только не снова… Руки сами собой потянулись к потемневшему порезу на шее. Там, во снах, уже не единожды края царапины расширялись, углублялись – и, будто со стороны, видела она своё собственное изуродованное тело, и раскрывшееся горло, рассечённое до позвонков.
- Главный здесь – я. А ты слишком много себе позволяешь для слуги.
Гиндгард ухмыльнулся и потянулся к ножу на поясе.
- Для слуги! Щенок! Мы тебе что, хлюпики с Золотых Рек?! Отсиживаем надутые и важные задницы, сосём вино и друг друга ебём от нехватки баб?!
Шантия вжалась в стену. Холодно, страшно, всё ещё хочется есть. Сколько раз страшный варвар повторял: люди все сделаны из мяса. Вот бы откусить кусочек от крепкой руки… Наваждение почти сразу спало, и пленница зажала рот руками. Что за мысли?! Откуда?! Чьи они?!
А между тем Гиндгард надвигался на брата своего господина, продолжая ухмыляться. Отступи, беги – закричать бы, да сил нет…
- С каких пор, - он остановился совсем рядом и уставился юноше в глаза, - голубая кровь делает тебя лучше? Мои предки не подтирали жопы королям, но знаешь что? Я могу разрубить тебя надвое вот этим ножом и сломать руку одним мизинцем.
Беги, беги, беги же, мысленно умоляла Шантия. Разве не видишь, что говоришь с чудовищем, с животным, которое не понимает слов?!
- Я так понимаю, ты бросаешь мне вызов?
Как, как он может оставаться таким спокойным, когда совсем рядом скалится зверь, готовый к прыжку? Не сразу пленница заметила, что давно задерживает дыхание – лишь когда заломило в груди, она сделала слабый вдох.
- А то? Будешь драться со мной, сосунок? Из-за ведьмачьей шлюхи?
Звучит как сказка: битва из-за дамы. Вот только наяву кровь и смерть – это совсем не романтично, да и бой состоится – если состоится – не за руку и сердце, а за голову. Киальд прищурил светлые глаза:
- Своими речами ты оскорбил моего брата, своего правителя, того, кому присягнул на верность. Я буду драться не за женщину, но за него, и готов повторить эти слова в присутствии лордов. А ты готов ответить?..
Они смотрели друг на друга – и отчего-то представилось Шантии, что не люди перед ней вовсе – нет, два чудовища, одинаково страшных в своей ненависти, огрызаются и примеряются, как бы половчее перекусить сопернику глотку.
- Ты сам напросился, щенок. Завтра в полдень. Не забудь позвать своих подлиз: я напою их твоей кровью!
Стражник-коротышка, кажется, перепугался всерьёз: никаких больше фальшивых охов и стонов, лишь нервно дёргающиеся губы да сжавшиеся на рукояти меча пальцы. Нет, не нападёт. Слишком слаб.
Киальд, как ни в чём ни бывало, скомандовал:
- Отведите женщину в её спальню и прикажите подать ей еды. Лучше заприте: Гиндгард… нетерпелив. А ещё пошлите гонца моему брату. Кажется, нам грозят некоторые… беспорядки.
Коротышка почтительно закивал – наверное, даже слишком усердно. Киальд посмотрел на пленницу, грязную, с застывшей на шее и руках кровью, а после – коснулся напрягшегося плеча. Ударит?..
- Не бойся. Я не причиню вреда женщине.
А после – ушёл. Всё тонуло в тумане без звуков и голосов: неясно толком, почему её подняли наконец-то с пола, почему так много света, что будет дальше…
Тот, кто благороднее прочих варваров, уже завтра будет драться с могучим зверем – насмерть. Это страшно, это должно быть страшно, повторяла Шантия.
Страшно не было. Просто очень хотелось есть.
========== Путь отчаяния. Глава VII ==========
Когда думаешь, что вот-вот умрёшь от голода, кажется: нет в мире ничего более страшного. А после – держишься за живот, в который словно зашили живьём чудище с острыми зубами, и только лишь успеваешь удивляться – куда девается время? Кажется, ещё мгновение назад пробивался сквозь заиндевевшие окна солнечный свет, а нынче, открыв глаза, видишь лишь слабую искру от догорающей свечи?.. Понимаешь – кто-то пытается порою зайти, стоит у дверей, колотится в них, то тянет на себя, то толкает; Шантия, едва заслышав грозные звуки, забивалась целиком под меховое покрывало – не слышать, не видеть, не понимать… А если ворвутся, если убьют? Но дубовые двери тяжелы и крепки, и вскоре чудовище с той стороны сдаётся, уходит, бросив напоследок голосом Гиндгарда грязное ругательство.
А следом настало новое утро.
Внутри теперь почти не болело, и снова хотелось есть. Она, пошатываясь, поднялась с постели, уже зная: нет, в спальне не сыщется лишнего кусочка хлеба. Разве удалось бы вчера утерпеть, не запихнуть в рот всё принесённое разом, давясь и чудом не кусая в кровь пальцы? Стражник-коротышка принёс и воды, чтобы вымыть руки: стыдно, стыдно сейчас вспоминать, как грязные ладони вытерла о превратившееся в жалкую рванину платье, а воду с привкусом гнили – выпила.
Нет-нет, и взгляд упрётся в дверь: нужно выйти.
Путь до двери показался нестерпимо долгим. Шантия постучала – снаружи никто не отозвался. Стук становился громче, но всё так же проходил незамеченным; прижмёшься ухом к шершавой створке – и услышишь лишь нестерпимо далёкие голоса и шаги. Никому до оставленной взаперти девицы не было дела.
Однако быстро привыкаешь к урчанию в животе. Всего пара дней – и уже сроднилась, как с некоей неизбежностью. И шаришь по комнате, заглядываешь под крышки сундуков, под столы со свечами – вдруг завалялась где хоть крошка? Но вместо еды звякает под рукой ключ.
Шантия покосилась на дверь: вроде бы никого не слышно, но кто знает, какие монстры затаились там, снаружи? Разумнее, верно, было бы вставить обнаруженный ключ в замок, так, чтобы ни одной живой душе не удалось открыть дверь спальни снаружи.
Но до кухни всё-таки недалеко. И, даже столкнувшись со зверем, можно бежать, запереться после снова. А сейчас нужно всего-то выйти и отыскать что-нибудь съестное.
Как же трудно открыть! То ли оттого, что в самом деле тяжела створка, то ли оттого, что ослабели руки. Снаружи могло быть всё, что угодно, вплоть до затаившегося Гиндгарда: хищным рыбам свойственно таиться среди кораллов, камней или песка, выжидая, пока забредёт в дебри отбившаяся от стайки мелкая рыбёшка. Но встретил пленницу лишь пустой коридор – и далёкие голоса, доносящиеся снаружи.