Страница 8 из 14
Мансур стыдливо натянул футболку практически до колен, прикрывая свою эрекцию. Надпись «Олимпиада-80» растянулась на ткани в высоком гротескном шрифте. Сколько я себя помнил Мансур всегда ходил в этой футболке.
– Хватит пускать слюни на несчастную женщину, побойтесь бога, – строго сказала Агафья Петровна уже позабыв, что ещё полчаса назад с вожделением разглядывала пенис Гражданина Галактики, – Азат, бери бланк и начинай заполнять!
Я послушно взял листок и сел за стол, приготовившись к уже привычной мне процедуре заполнения официального документа.
– Фамилия, имя и отчество? – спросил я.
– Аниса Хамидулловна Мударисова, – отчеканила Агафья Петровна. Меня охватило острое чувство дежавю, от которого по спине побежали мурашки. Мне казалось, что я устроился работать в какую-то безумную небесную канцелярию и делом всей моей жизни стало заполнение огромного гроссбуха с именами покойников.
– Дата рождения, – продолжил я.
– Седьмого августа тысяча девятьсот семидесятого года, – ответила фельдшер.
Достаточно быстро заполнив оставшуюся часть бланка мне пришлось лишь ненадолго остановиться на причинах смерти. Я с облегчением отложил ручку и мой взгляд упал на найденный мной блокнот покойной женщины, о котором я уже успел позабыть.
– Что это? – перехватив мой взгляд спросил Фанис Филаретович.
– Какие-то записи… – сказал я, открывая блокнот, – Евангелие от Медузы. Здесь всё на башкирском языке.
Я передал блокнот участковому, так как моё знание родного языка сводилось к паре слов из категории обсценной лексики. Фанис Филаретович с сомнением полистал записи и с виноватым видом заявил:
– Я не знаю башкирского языка, Агафья Петровна, может вы знаете?
– Не знаю я ваших басурманских языков, – проворчала фельдшер.
– Я знаю! – с гордостью выпятив грудь сказал Мансур, – не так уж я и глуп, как принято полагать.
Участковый передал блокнот Мансуру, и тот, с видом академика, принялся перелистывать страницы. Я видел, с какой гордостью поглядывает на нас новоявленный эксперт по башкирской филологии. Его глаза возбужденно блестели, а руки нервно тряслись.
– Здесь один и тот же текст, который повторяется на каждой странице, – заметил Мансур.
– Так изволь его прочесть, – сказал Фанис Филаретович, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. И Мансур продекламировал отрывок следующего содержания:
Пора призвать царей в страну гниющих братьев. Давно забытый бог откроет им ворота и ринется в страну своих гниющих братьев невиданный доселе, огромный дивный прайд. Немытая долина умоет лик свой кровью, а тот, кто запоздает – последует за братом в страну гниющих братьев. Тот день настанет скоро, ты жди, гниющий царь зверей.
– Что такое прайд? – спросил Мансур, закончив напряженное чтение.
– Стая львов, – машинально ответил я, пытаясь избавиться от внезапного озноба. Что-то очень знакомое в моей душе задел этот текст.
– Бред безумной бабы, – резюмировал участковый, – некогда мне слушать эту чушь. Вы тут заканчивайте, а я на участок. Мне ещё нужно рапорт составить и доложить Варнаве Фомичу. Пусть уже начинает заниматься организацией похорон.
С этими словами Фанис Филаретович уже в третий раз покинул наше общество, но меня не покидало предчувствие, что скоро мы снова увидимся. Мансур не обратил никакого внимания, на ушедшего участкового. Мой друг с опустошённым видом крутил в руках записи Медузы. Мансур чувствовал, что торжество его эрудиции закончилось также неожиданно, как и началось, и он пытался подольше удержать ощущение триумфа в своей голове. Я спросил Агафью Петровну, что она думает по этому поводу.
– Многое я видела за свою долгую жизнь, – ответила фельдшер, накрывая Медузу брезентовым полотном, – и далеко не всё я могу объяснить, руководствуясь законами логики. Вот, например, как сейчас помню тысяча девятьсот двадцатый год. В то светлое время я была ещё относительно молода.
Взгляд Агафьи Петровны растворился в пространстве, я видел, что душой она уже далеко в прошлом.
– Как раз в тот год большевики казнили барина нашего, Емельяна, упокой господь его душу, – продолжала тем временем Агафья Петровна, – добрейшей души человек был. Как только его кровью улицы окропили, так проклятым стало наше село, хотите верьте, хотите нет. Я в этом доме и в этом селе жила ещё при царе и прекрасно помню, как здесь счастливо жилось. А сейчас здесь обитают, в основном, воры, пьяницы, душегубы и безумцы. Напрасно, я здесь осталась. Но, вспоминая прошлое, могу сказать, что я не могла поступить иначе. Поэтому и приняла предложение работать фельдшером, в том же самом доме, где я жила при барине.
Агафья Петровна потерла глаза рукавом и некоторое время помолчала.
– Отвлеклась я, – одернула себя старушка. – Итак, теплым летним днем тысяча девятьсот двадцатого года, когда солнце разогнало тучи, из которых лил дождь последние две недели, я отправилась за грибами в наш лес. В тот самый лес, что начинается от мусульманского кладбища. Не разгибаясь я шла по лесу, только и успевая срезать торчащие, как мужские фаллосы, грибы. Погода стояла жаркая, но лес радовал прохладой и душистыми ароматами. Когда корзинку увенчала горка подберезовиков я заметила, что ушла достаточно далеко от села, и теперь меня окружала первозданная чаща леса. В наше время уже нет таких лесов, даже самые дикие места загадили мусором и пустыми бутылками поганцы вроде тебя, Мансур.
Мой друг, услышав своё имя, встрепенулся и насупился.
– Я поставила корзинку на землю, а сама присела на упавшее дерево чтобы перевести дух, – продолжала Агафья Петровна. – И тут, я услышала дивный аромат, который витал вокруг меня. Осмотревшись по сторонам я увидела необычные грибы, растущие в траве. Сорвав несколько штук, я подержала их в руках. С виду они напоминали поганки на длинных ножках. Мне казалось, что они пульсируют в моих ладонях, доживая остатки своей непостижимой жизни. Сейчас мне сложно оправдать своё поведение, но тогда мне казалось, что я следую зову сердца. Азат, ты не поверишь, но я, образованный человек и врач, не контролируя ситуацию, стала класть себе в рот гриб за грибом.
Мансур хохотнул, за что я сильно ткнул его локтем в бок. Мой друг обиженно посмотрел на меня. Его глаза пылали праведным гневом.
– Азат – яйца назад! – шепнул он мне на ухо старую дразнилку и, посчитав, что возмездие свершено, успокоился.
Агафья Петровна даже не заметила нашей перебранки. Мыслями она сидела на бревне и лакомилась псилоцибиновыми поганками.
– То, что произошло после этого, сложно объяснить научными методами, – продолжила рассказ фельдшер, – первое, что я услышала, это песнь, которую пели листья на деревьях. Это было просто прекрасно. Я вспомнила барина Емельяна, но это воспоминание не причинило мне боли как бывало обычно. Мне даже казалось, что его голос тоже участвует в этом волшебном лиственном хоре. А потом я увидела древнего бога. И он был прекрасен. Полностью обнаженное, сильное мужское тело венчал огромный череп льва, похожий на причудливую пустую маску. Я слышала ветер который гулял в его пустом черепе и подпевал поющим вокруг листьям. Нет, я не напугалась. Как раз наоборот, я наконец-таки обрела покой, когда он взял меня своими сильными руками.
Агафья Петровна вытерла слезы и заговорила снова:
– Очнулась я в одиночестве, лежа на траве в чём мать родила. На полянке вокруг меня ровным кругом, словно кольцо фей, росли те самые поганки. Ко мне пришло понимание: мы ещё встретимся, и встреча станет последним событием в моей жизни. Понимаешь, к чему я веду, Азат? Всё зависит от твоего личного восприятия. Кто-то скажет, что я просто наелась галлюциногенных грибов, сама же я верю в то, что меня полюбил древний бог, сделав меня бессмертной до определенного момента. твоё право верить в то, что ты хочешь. Понимать и осознавать вещи так, как ты сам того пожелаешь. Сегодняшние смерти подчиняются той же аналогии: Варнава Фомич смотрит на трупы и видит в них мертвые отбросы общества, а ты, со своей стороны, пытаешься усмотреть в этом цепь мистических взаимосвязанных событий. Исключения составляют такие люди, как, например, Мансур, которым и раздумывать о таких вещах не приходятся, они следуют своим низменным потребностям, пренебрегая всем остальным.