Вигнолийский замок

– Так что, ты собираешься сделать голема с тонкой кожей, но полностью неуязвимого для стрел? Зачем тебе такой? – спросил меня поэт.

Все-таки мысли Никера были скованы некоторыми рамками. Действительно, зачем мне голем с тонкой кожей, неуязвимый для стрел, если я могу хоть сейчас сварганить голема с толстой кожей? Он, конечно, будет неповоротлив, медлителен, но ни один болт из арбалета его не пробьет. Вся штука в том, что прочная тонкая кожа нужна была мне самому, и Никер даже не мог представить, как именно я ее собираюсь использовать.

За совместным ужином Эмилия робко поинтересовалась, как прошел наш поход на замок ее жениха.

– К сожалению, Праст еще жив, – ответил я, наливая доверху серебряный кубок моим любимым соком из черного винограда. – Вас можно поздравить с таким живучим женихом. Но ничего, вода камень точит. Я бы рекомендовал вам уже присматривать себе нового мужа. Вот, например, Никер может помочь. Он знает всех завидных женихов в округе.

– Будь на моем месте другая женщина, она бы подумала, что вы над ней насмехаетесь, господин барон, – скромно ответила Эмилия, – но я вижу, что вы просто так шутите.

Пока я занимался исследованиями, объяснялся с Никером и ужинал с Эмилией, наступил поздний вечер. И неожиданно в мое скромное жилище заявился Огдин, один из двух главных жрецов Фоссано.

Огдин въехал в белой карете, окруженной пятью воинами храмовой гвардии. Я бы не пустил обычного жреца в свой замок без проволочек, но сиятельный Огдин никогда не стеснялся, как бы это сказать… принимать от меня подарки.

Жрец оставил стражу во дворе и немедленно отправился в приемный зал, где я уже ожидал его, сидя в кресле с баронской короной. Огдин любил хорошо выглядеть и одевался как щеголь. Его белая накидка, вопреки канону, была расшита тонкой золотистой нитью, а бородка блестела новой и дорогой краской, призванной скрыть седину.

– Барон, мой милый барон, что же вы натворили! – загудел Огдин хорошо поставленным голосом, призванным читать громогласные проповеди. – Мне стоило больших трудов выгородить вас!

Я смотрел на белое холеное лицо собеседника и пытался найти в себе хоть какие-то симпатии к нему. Но не находил.

– Да что же я натворил-то, ваше благочестие? Если вы о том, что позавчера в храме Фоссано рухнула крыша, то я тут ни при чем. Хотя не могу сказать, что крыша мне нравилась, как и само здание. А если вы о том, что с моей крепостной стены случайно свалилась статуя Многоединого, так об этом уже все забыли.

Никер возвел глаза к потолку, а Огдин сердито пожевал губами, скрытыми бородой и усами.

– Только из-за моего хорошего к вам отношения я прощаю вам эти манеры, да и то потому, что мы наедине, господин барон. Я привык к вашей иронии, хотя до сих пор не могу понять, что делала статуя Многоединого на крепостной стене. Впрочем, оставим это.

Легкое раздражение наполняло голос жреца, ему никогда не нравился мой стиль разговоров. Но я потратил на Огдина круглую сумму и считал, что купил свободу общения с этим человеком.

– Так в чем я провинился на этот раз перед церковью, ваше благочестие? – с любопытством спросил я.

– Вы совершили ужасный поступок, – Огдин покачал головой, на которой прочно сидела круглая синяя шапочка. – Я едва упросил коллегию не применять к вам немедленного наказания. Это ведь не шутка – сжечь достопочтенного Ромуальда, настоятеля Храма-на-Холме!

Никер замер с полуоткрытым ртом. Его взгляд, устремленный на меня, говорил лишь одно: «Арт, когда ты успел это сделать?! Я ведь почти всегда был с тобой!» Но и я, признаться, был озадачен. Сжечь настоятеля одного из трех храмов Фоссано – это действительно не шутка.

– В каком смысле я его сжег, ваше благочестие? Насмерть сжег? – вежливо поинтересовался я.

– Конечно, насмерть. От него мало что осталось, только обугленные кости, – вздохнул Огдин.

Я подвигал свое кресло и смахнул со стола невидимую пылинку.

– Здесь какая-то ошибка, ваше благочестие. Я не сжигаю людей, даже тех, кто мне не нравится. Это – ваша прерогатива. Я закалываю, вешаю, рублю головы, но не сжигаю. И даже если бы мне захотелось предать достопочтенного Ромуальда изощренной казни, то я бы поборол это грешное желание. Мне часто хотелось раскроить ему череп, но даже и с этим желанием я справился!

Огдин поднял руки вверх и яростно затряс ими.

– Господин барон! Как вы можете так говорить о слуге Многоединого!

– Говорю только гипотетически, умозрительно, ваше благочестие. Чтобы подчеркнуть свою невиновность. Зачем мне ему раскалывать череп? Это ни к чему. Он и так уже мертв.

Огдин смиренно сложил руки на груди.

– Вы неисправимы, господин барон. Мне приходилось иметь дело и со сквернословами, и с богохульниками, и с еретиками, но вы – особенный случай. Подумайте о том, что вы будете делать, если вдруг не станет меня, вашего покровителя… Н-да… Но вернемся к нашей проблеме. Я не обвинял вас в том, что вы сожгли достопочтенного Ромуальда сознательно. Скорее, это получилось случайно. Он погиб, когда вы обстреливали замок Праста горящими шарами.

– Уф, – облегченно выдохнул Никер.

Я подозревал, что поэт не сразу поверил в мою невиновность, а живо представил себе, как я пробираюсь ночью в храм, чтобы оглушить и поджечь неугодного мне настоятеля. Не скажу, что мне не понравилась эта идея, что-то в ней было заманчивое.

Огдин начал подробно описывать, что случилось в замке Праста. Оказывается, тот пригласил настоятеля для обсуждения одного территориального вопроса, а именно, чтобы расширить угодья Храма-на-Холме за счет земель некоего барона Арта. В обмен Праст просил сущую безделицу: усилить его храмовой стражей, ведь барон Арт известен как жадный человек, не готовый добровольно делиться своими землями.

– Праст одолжил виконту несколько своих людей, чтобы Лист поскорее покончил с Понци, – Огдин говорил громко и грамотно, изредка любовно приглаживая узкую бороду. – Никто не ожидал от вас такой прыти, господин барон, что вы тут же осадите замок.

– Так Праст все-таки был там, но струсил сделать вылазку?! – Никер хлопнул ладонью по столу. – Я знал! Догадывался!

Огдин благосклонно кивнул:

– Достопочтенному Ромуальду не повезло. Он как раз бежал в подвал, когда горящий шар поразил его. Настоятель упал на стог сухого сена. По секрету скажу, что некоторые из священников усматривают в этом руку Провидения. Особенно Тулуз, заместитель Ромуальда, который теперь будет настоятелем. Я попытался замять дело, и мне это частично удалось. Однако, господин барон, вам все равно придется дать объяснения перед коллегией. Вас вызовут.

– Церковь в вашем лице всегда поддерживала меня, и я считаю своим долгом поддержать церковь! – напыщенно произнес я, а Никер попытался подавить смешок.

– Петр! Принеси сто ливров! – я обернулся к небольшой двери, расположенной у меня за спиной.

Вскоре дверь без скрипа отворилась и в зал вошел мой бывший личный слуга, а теперь мажордом Петр, здоровенный черноволосый детина. Он без лишних слов передал мне тяжелый кожаный мешок и удалился неуклюжей походкой медведя.

– Я хочу на условиях анонимности передать церкви этот дар, – я придвинул мешок к Огдину. – Но мне неизвестно, в чем церковь сейчас нуждается больше всего. Доверяю целиком вашей мудрости. Потратьте их, на что сочтете нужным!

Никер закрыл лицо руками, чтобы справиться со смехом. Бедный сын виконта, он так и не научился давать взятки с непроницаемым выражением лица.

– Непременно, – Огдин сгреб мешок и элегантно засунул его в складки мантии. – Но мне пора, господин барон.

Я проводил жреца до роскошной белой кареты. Уже готовясь садиться, Огдин вдруг обернулся ко мне и тихо спросил:

– Меня иногда мучают смутные сомнения, господин барон. А вы вообще верите в Многоединого? Признайтесь честно, это останется между нами.

Вот что я должен был сказать на это?! В четвертом веке до нашей эры в этом мире высадились деймолиты, и с тех пор знакомая мне религиозная история Земли полетела в тартарары. На территории Европы, Западной Азии и Северной Африки появился культ Многоединого. Кому-то пришла в голову грандиозная идея объединить эллинический политеизм с монотеистическим иудаизмом, в результате полученная религия стала напоминать окрошку, состоящую из кваса, молока, огурцов, колбасы, меда и других противоположных друг друг ингредиентов. Культ Многоединого утверждал, что все древнегреческие и древнеегипетские боги на самом деле являются частью и аватарами одного-единственного Создателя. То, что эти боги, по легендам, враждовали между собой, во внимание не принималось. Просто получалось, что Многоединый тысячелетиями сражался сам с собой без всяких на то причин. Мне казалось удивительным, как люди могли на полном серьезе верить в это, но, видимо, если с детства что-то вбивать в головы, то поверишь и не в такое. Мой ответ поразил Огдина искренностью.