Маленькие труженики пустыни

На портрете у туркестанского кампонотуса довольно добродушный вид.

Кампонотус — большой муравей, но очень робкий. Деятелен ночью. Иногда утром можно увидеть запоздалого разведчика, торопящегося из дальнего похода домой.

Щитовок было много. Все погруженные в землю стволики солянок белели от их мешочков. Так вот откуда взялись белесые комочки на одном из холмиков! Это остатки войлочных мешков и трупы погибших от старости кормилиц. Их выбросили наружу, очистив на стволике место для молодого потомства.

Но как муравьи робки! Никаких попыток защитить свой дом, ни одного, кто бы осмелился вцепиться в нарушителя покоя. Оказавшись на свету, муравьи в величайшей спешке и панике трусливо прячутся во всевозможные укрытия. Странные эти подземные жители — кампонотусы. Усвоив профессию «животноводов», они разучились охотиться и воевать с соседями, построили одну-единственную дверь, укрепив ее надежными глинобитными косяками. Но какая жалкая зависимость от кормилиц щитовок. Что же станет с муравьями, если те погибнут?

И еще одна особенность жизни этого робкого жителя пустыни. Оказывается, светлый кампонотус всюду образует подземные муравьиные царства из множества связанных друг с другом семей. Это неплохо: в единении — сила. Хотя бы на тот случай, чтобы у соседей позаимствовать когда надо дойных «коровушек».

Прыткий формика

Днем на озере был шторм. Волны шумели, пенились и далеко забегали на низкий песчаный берег, покрытый редкими гранитными валунами. А когда все затихло и озеро успокоилось, недалеко от берега остался влажный вал из песка, мелких камешков, водорослей и мертвых ракушек.

По кромке берега скачет ворона. Она прилетела проведать, что послало озеро. На влажном вале среди водорослей и мертвых ракушек нашла дохлую рыбку, полакомилась ею. И поскакала дальше, посматривая черными глазами на озеро, на небо, на мокрый песок. Пролетела чайка и отразилась белой точкой в черных глазах вороны.

Рядом с маленьким валиком из перемытого песка бежит рыжий с черным брюшком муравей формика субпилоза. Он очень торопится, не останавливается, не меняет направления и путь его прямой, определенный, будто заранее известный. Каждую минуту муравей проползает два метра. Пять, десять… двадцать минут бега — десять, двадцать… сорок метров пути. И все дальше и дальше… Уже пройдено более ста метров, а вблизи еще нет никаких следов муравейника и песчаный берег с гранитными валунами все еще тянется без травинок, без кустиков.

Муравей, видимо, не простой, а путешественник, далеко забрел откуда-то. Каждый муравейник имеет свою территорию. Она не столь велика, так как даже самые отважные муравьи-разведчики не отходят от своего жилища дальше ста-двухсот метров. Это расстояние для маленького насекомого, плохо видящего среди густых зарослей травы, нагромождений камней, всяких ям и бугров — далекий путь, во время которого легко заблудиться. Обычно на небольшие расстояния от жилья муравьи делают хорошие дороги. Дальше идут едва заметные тропинки и просто бездорожье, по которому пробираются по запаху, по чувству направления, по последовательно связанным ориентирам.

Может быть, наш крошечный странник заблудился и бредет сам не зная куда? Но тогда его бег не был бы таким размеренным и деловитым. Что же служит нашему муравью ориентиром: синее озеро, шорох волн, кромка влажного песка или большое красное солнце, садящееся за темные скалы?

Прочертим глубокую ложбинку прямо к самому берегу. Муравей останавливается перед ней, делает несколько нерешительных шагов в разные стороны. Его членистые усики, покрытые золотистыми волосками, вздрагивают и беспрестанно шевелятся. Красноватая голова с черными глазами слегка поворачивается в мою сторону, и мне кажется, что муравей в недоумении смотрит на меня темными точечками глаз. Но остановка коротка. Муравей решительно перебирается через ложбинку — и вновь размеренный бег по два метра в минуту вдоль берега. Новая канавка его уже не останавливает и не смущает, препятствие знакомо и легко преодолевается.

Уберем кромку из чистого песка и сделаем берег пологим. Здесь ничем не сдерживаемые волны накатываются на берег и вода покрывает путешественника. Куда он делся? Неужели утонул, увлеченный волной? Нет, муравью знакомы причуды озера: моментально уцепился ногами за камешек, выждал и, когда волна отошла, кинулся от берега в сторону, на сухое. Здесь он переполз через большой вал и долго бежал подальше от воды, но строго вдоль берега. Затем снова вернулся к кромке песка. Тут, видимо, путь ровнее и вернее и ползти намного легче.

А что, если на кромку берега насыпать сухого песка? И это не сбивает путешественника с пути. Не подложить ли голову дохлой рыбки — остаток трапезы вороны? У рыбьей головы муравей остановился, долго шевелил золотистыми усиками и снова помчался дальше. Нет, он не питается дохлятиной, она ему не нужна. Не расстелить ли на пути развернутую газету? И газета не останавливает муравья.

Уж не солнце ли служит ориентиром путешественнику? Проверить нетрудно. Я заслоняю муравья от солнечных лучей и направляю на него солнечный зайчик. Но «новое солнце», оказавшееся в другом месте, отраженное карманным зеркальцем, также не смущает нашего путешественника. Видимо, муравей в пути использует сразу много признаков: и запах воды, и кромку влажного песка, и, может быть, фон неба, озера и, кроме всего, чувство направления.

Прошел еще час. Красное солнце скрылось за темными скалами. Уже пройдено более четверти километра и низкий песчаный берег с гранитными валунами остался позади. Мы оба приближаемся к глинистому овражку, размытому дождевыми потоками, с редкими кустиками полыни. Перебравшись через него, муравей резко сворачивает в сторону и скрывается в норке, окруженной земляным валиком. Здесь муравейник, в нем уже все спят, и наш путешественник пришел с явным опозданием.

Утром в овражке шумит маленький мутный ручей и выносит красную глину на песчаный берег озера. На этой глине ворона уже оставила следы своих лап. Ручей бежит из ближайшего ущелья и я догадываюсь, что днем жаркое солнце высушивает его и он добегает до озера только прохладной ночью.

Около овражка среди редких кустиков полыни эстрагона, у норки, в которую вчера скрылся муравей-путешественник, большое оживление. Множество рыжих муравьев с черным брюшком и золотистыми усиками шныряет во все стороны. А когда днем ручеек исчезает, высушенный солнцем, я вижу, как вдоль берега, в ту сторону, откуда полз муравей-путешественник, один за другим бегут в дальний путь другие муравьи.

Чтобы проследить их дорогу, мне незачем следить за кем-нибудь. Я обгоняю странников и добираюсь до больших плоских камней, полого спускающихся в озеро. Здесь конец пути, здесь добыча еды, и еды не совсем обычной: муравьи жадно обгладывают влажные лишайники, покрывающие плоские камни. Каждый, изрядно напитавшись, понесет пищу до муравейника и потом, отрыгивая ее маленькими капельками, накормит своих товарищей.

От плоских камней до муравейника более трехсот метров — рейс необычно далекий для муравьев. Но что же делать? На песчаном берегу среди редких кустиков полыни не много поживы. Не от хорошей жизни приходится насекомым ходить так далеко.

Из пустыни мы попали в непроходимые тугайные дебри: облепиха, шиповник, джингиль, ивы так тесно переплелись, что заслонили небо. Ветви цепляются за одежду, ноги путаются в ползучих растениях. И всюду колючки. Ни к чему нельзя притронуться, чтобы не наколоться. А тропинка ведет куда-то прямо вперед. Она хорошо протоптана, наверное, оленями, кабанами, да зайцами. Среди полной тишины неожиданно, с невероятным шумом и громкими криками взлетают фазаны. Невольно вздрагиваешь и долго не можешь прийти в себя. Иногда колючие заросли заставляют ползти на четвереньках. Иначе невозможно. Невольно думается о том, что далекий предок человека стал ходить прямо, только когда вышел из густых лесов на степные просторы. Мне, идущему впереди, достается больше всех. Руки исцарапаны, одежда во многих местах изодрана. Скоро ли конец? Лучше о нем не думать, а пробираться вперед, осторожно раздвигая перед лицом заросли.