Страница 2 из 15
– Туда надо идти! – им было указанно новое направление нашего движения, так как он на основании рекогносцировки заключил, что наша деревня «там». – Точно тебе говорю! Именно там деревня!
Пошли мы «туда». Как рассказывал сатирик Михаил Задорнов, пока не стал самовольно трактовать историю и лечиться в маленькой, но очень гордой стране, «смеркалось». Короче, в сумерках мы подошли к военному аэродрому, обогнули его и продолжили движение. Уже не просто смеркалось, когда стало окончательно ясно, что идем не туда. Тут Владимир, как истинный ариец, «сломался». Блицкриг не удался, а на длительные действия, как и нацистская Германия, при вероломном нападении на СССР, он не рассчитывал.
– Я никуда дальше не пойду, – он лег на землю. – Нас рано или поздно найдут и спасут. Будут искать с вертолетов и заметят.
– Какие вертолеты? Совсем с ума сошел? А ну вставай немедленно! – пришлось чуть ли не пинками гнать его вперед.
Этакая «Германия вперед!», безусловно согревшая душу любого великорусского шовиниста, живущего только воплями: «Деды воевали!». Добрались мы до очередного леса, разыскали там сравнительно уютный овраг, разожгли костер. Переночевали с относительным комфортом. Утром умылись росой и подобно героям русских былин и сказок продолжили свой «особый» путь.
В ходе этого «особого пути» наткнулись на газовую трубу. Тогда еще не было псевдо-«народного достояния» – Газпрома, но сеть газовой паутины уже окутывала нашу страну как безудержно растущая раковая опухоль.
– Идти надо в ту сторону! – на основании в принципе верных предпосылок, что в нашу деревню как раз собирались проводить газ Владимиром был сделан вывод, что идти надо по трубе вправо.
– Нет. Мы пойдем в другую, – уже убедившись на опыте предыдущего дня блужданий, в том, «что немцу хорошо, то русскому смерть», я решительно направил наше движение влево.
– Это почему? – возмутился Владимир.
– Потому, что Ленин так сказал: «Мы пойдем другим путем!».
Против ленинского авторитета крыть немцу было нечем.
Часам к десяти утра мы вышли на умирающую деревеньку, где из разговора с благообразной местной старушкой, щедро напоившей нас свежим коровьим молоком, выяснили, что находимся в соседней области, но идем в правильную сторону.
Бабушки деревенские тогда были не такие полунищие как ныне, но такие же щедрые и великодушные. Готовы были ради случайных прохожих последнее молоко отдать. Вообще, в русских бабушках глухих деревушек скрыта духовность русского народа. А вот городские бабушки, испорченные цивилизацией, и тогда уже начали морально «подгнивать». Видимо, сказывалась близость к объектам спортивной инфраструктуры, завшивленной интеллигенции, «силовикам» и чиновничьей бюрократии.
Двигаясь по трубе, втайне мечтающей стать газопроводом, мы ближе к обеду добрались до старой заброшенной деревни, бывшей одним из вымерших сателлитов нашей деревни. Там нами была поймана одичавшая курица, по мере своих сил послужившая делу спасения подрастающего поколения. Сожрали мы ее, короче говоря. Тем более что, соль в наличии имелась. Соль и спички в те времена были у каждого сельского жителя в кармане – на всякий пожарный случай. После поедания несчастной курицы, для которой встреча с человеком оказалась последней, движение наше было уже гораздо более бодрым, потому, что расстояние около шести километров и направление движения уже были четко понятны. Да и идти теперь можно было по довольно накатанному проселку. Мы даже начали петь, пугая окрестную живность, патриотические песни и гимн Советского Союза. К раннему вечеру были дома.
Назавтра, уставший от бесплодных скитаний по земле русской, немец Владимир в школу не поехал, и мне пришлось одному держать ответ перед коллективом учителей, возглавляемым директором школы, который всё никак не мог поверить в то, что я способен заблудиться в лесу. Именно после этого собрания к Владимиру и приклеилась пророческая кличка «Партизан», которая впоследствии была блестяще подтверждена дерзким ограблением музея партизанской славы.
Еще немного икры
Деликатесами нас с братом в детстве не баловали. Как говорится, все дети ели сладкую вату, а мы обыкновенную. Тогда вообще время было суровое. Никакие консоме, бламанже и турниду на столах у нас и близко не стояли. Картошка да макароны составляли основу нашего детского рациона. И то, это если еще очень повезет. Колбасу ели только по праздникам, потому как колбасы тогда в магазинах деревенских не было. Привозила ее вместе с пряниками, шпротами и лимонадом «Буратино» автолавка по праздникам – на новый год, первое мая и «березку». Правда, когда отец, тогда еще не такой плешивый, получал заочно второе высшее образование в Москве, то возвращаясь с сессии, привозил горбушу и мы понемногу ее ели на бутербродах.
– Лындиков1 вы не ели, жряблики! – часто говорила мать. – Печенье им уже в нос не влипает! Совсем зажрались! Эх, не молились вы Марье-пустые щи и не ели суп кандей!
Вообще, надо признаться, готовила она вкусно, когда хотела. Правда, тоже не без странностей: перед тем как начать готовить курицу, непременно минут по двадцать с ней разговаривала, не прекращая этого занятия и в процессе приготовления. Пекла из теста колобков, предварительно проходя по периметру внутри всего дома и бросая ком этого теста об стены, приговаривая: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…». Следы этого теста оставались на обоях, вызывая у посторонних недоуменные вопросы.
Котлеты делала величиной с ладонь, называя их «лаптями». Плов вкусный делала. Шарики творожные в масле пекла. Однажды приготовила пирог с картофелем и мясом. Но истинной отрадой для нас, детей, была икра. Правда, не черная и не красная и даже не «заморская баклажанна», а икра, которую мать готовила из томатной пасты, лука, селедки и манной крупы. Этой чудесной массой желто-красного цвета мы намазывали куски хлеба и с немалым аппетитом поедали.
Однажды ели мы эту долгожданную икру. Я с детства отличался высокой скоростью поглощения пищи, присущей мне до сих пор. Навык, в условиях запрета питания на рабочем месте, весьма полезный, но жена по этому поводу постоянно ругается. Пока она за ужином успевает зачерпнуть первую вилку еды, я уже съедаю свою порцию. Впрочем, речь сейчас не об этом. Брат мой младший Пашка обожал меняться едой. Бывало, обгрызал со своей доли сала ветчину и шкурки. Называл это «шкуринги» и «вичининги» и менял потом у меня по плавающему курсу в зависимости от того, чего ему больше хотелось на тот момент. Например: два «шкуринга» на «вичининг» или наоборот.
– Влад, хочешь, от моего бутерброда откуси, – увидев, что я свою порцию бутербродов с икрой проглотил, он в обмен на что-то предложил мне откусить от его бутерброда кусок.
– Конечно, хочу!
Я, обычно, человек не алчный, но ту икру очень уж любил и попутал меня бес. Кусая Пашкин бутерброд, я подзуживаемый бесами жадности и чревоугодия, постарался откусить кусок побольше. Каюсь, грешен. А Пашка, думая не допустить чрезмерного мною откусывания, с нижней стороны бутерброда выставил палец, как ограничитель порции. Я же, про палец тот совершенно не ведая, от души сомкнул челюсти на бутерброде. Странный хруст и ощущение чего-то постороннего в полости рта еще до истошного вопля Пашки подсказали мне, что что-то пошло не так.
– Ты мне палец откусил!
Оказывается, я наполовину откусил ему первую фалангу среднего пальца на левой руке (брат в детстве был левшой). Брат вопил, палец исходил кровью, я подавился откушенным куском бутерброда. Мать, прибежавшая на шум, первым делом врезала мне между лопаток, помогая протолкнуть кусок в пищевод. Потом уяснив картину произошедшего, отвесила мне пару оплеух за членовредительство.
– Заткнись, урод! – пару оплеух получил и Пашка. – Доигрались, недоумки?
– Теперь будешь, как дурак, без пальца жить! – восстановив тишину и порядок, мать, забрав у Пашки остаток бутерброда и между делом доедая его, принялась за лечение.
1
Блюдо из мороженной картошки.