Страница 94 из 96
— Нет, забыл, я знаю. Давай на прощание разожму.
— Не надо.
Она отошла от меня и спряталась за креслом, чтобы я не подумал разжимать кулачок насильно. Я успел заметить, прежде чем она спряталась за спинкой кресла, что Алла стиснула машинально обе ладошки и держала их наготове.
— Что же я мог тогда забыть? — огорченно спросил я.
— Не знаю, леденцы, — вдруг нашлась она.
— Какие леденцы?
— Вот.
Она схватила из жестяной коробочки на столе слипшийся комочек разноцветных леденцов и протянула его мне издалека, с опаской.
— Спасибо, — уныло поблагодарил я.
На улице я сунул леденцы в рот, они были кисло-сладкие, но мне показались горькими. Трепетная тоненькая ниточка, связывающая наши руки еще с того памятного обеда, когда мы так великолепно шалили за столом, оборвалась. И я с грустью подумал, что если даже мне удастся ее снова связать, на ней останется заметный узелок.
Автобус
Внешне ничего не изменилось. Тетя Леля, баба Ната, мама Рита и даже баба Валя по-прежнему считали, что я доверенное лицо Аллочки. Они все старались действовать через меня, когда считали себя бессильными.
— Дядя Эй, скажи моей дочери, что я не могу подарить ей ко дню рождения собаку. У нас маленькая квартира. Объясни ей, она тебе поверит, — просила мама Рита.
— Сережа, спроси у Аллочки, какой ей хочется конструктор. А я куплю с пенсии, — шептала мне на кухне баба Ната.
— Слушай, а если мы достанем путевки в Коктебель и возьмем Алку с собой? — спрашивала моя жена. — Поедет она с нами? Поинтересуйся ненароком.
— Не мог бы ты растолковать нашей барышне, что я вовсе не злая, а требовательная? — спрашивала баба Валя, и прятала свое смущение за клубами папиросного дыма. — А то черт знает что получается. Ты же детский писатель. Найди нужные слова. Не хочу я быть бабой Ягой в глазах своей внучки.
Я старался выполнять добросовестно все посольские поручения. Мне не хотелось признаваться в том, что я допустил обычную ошибку взрослых. Только в отношениях с детьми мы позволяем себе такое… Играем, пока нам это нравится, убеждаем человека в коротких штанишках в своих серьезных намерениях, а затем отстраняем, как ненужную вещь, своего маленького друга. И вылезают наружу фальшь и обман. И дети начинают понимать, что мы картавим и шепелявим не потому, что нам это свойственно, а чтобы подделаться под них, не умеющих еще разговаривать.
Никакое самое взрослое огорчение — не причина для того, чтобы взять в руки кулачок-цветок и обломать ему лепестки.
Аллочка не переменилась резко ни к одному из нас. Она незаметно пережила несколько детских разочарований, равных по силе эмоционального взрыва нескольким трагедиям, и в результате этого переменилась сама, стала немного другой, более скрытной, менее доверчивой. Если раньше ее можно было завоевать при помощи одной улыбки, то теперь требовались более веские доказательства дружеского расположения.
Я не понимал этого тогда, как понимаю сейчас. Не понимала этого и тетя Леля, баба Ната, баба Валя и мама Рита. Но все мы инстинктивно почувствовали, что теряем доверие девочки, и принялись возвращать его при помощи щедрых подарков. Баба Ната на всю свою пенсию купила конструктор, из которого можно было построить и самолет, и паровоз, и мельницу. Тетя Леля не ограничилась беретом с помпонами. Она купила беличью шубку, шар-крик, варежки, плюшевого медведя, который был больше самой Аллочки. Я с гонорара за книгу, изданную в Москве, приобрел двухколесный велосипед «Школьник». Меня не смущало, что она не могла на нем пока кататься. Пусть полежит два-три года, главное — поразить воображение.
Мама Рита пыталась протестовать, но мы очень быстро сломили ее сопротивление. Характер у моей сестры за эти годы немного изменился, к тому же она потихоньку от всех болела, и ей было просто не до того.
Баба Валя тоже предприняла некоторые шаги. Она взяла с собой внучку в сад. Было довольно прохладно, но она одела Аллочку потеплей, подхватила в одну руку ящик с помидорной рассадой, другую протянула девочке и, как она любила выражаться, с двойным грузом двинулась в путь.
На автобусной остановке она купила ей мороженое, потом стакан семечек. Это была для бабы Вали неслыханная щедрость.
В автобусе, следующем по маршруту Бензоколонка — Сады, не принято было уступать место. Хочешь ехать с удобствами — оставайся на остановке и жди следующую машину. Бабушке и внучке пришлось стоять около кабины водителя под изучающими взглядами всех пассажиров. Автобус немного мотало на ухабах, и девочка все время при этом хваталась за карман, который доверху был набит жареными семечками. Она прикрывала карман ладошкой и совсем не собиралась грызть семечки. Но как-то получилось, что рука сама взяла одну, потом другую, пятую, десятую. Старик в капроновой шляпе, держащий между колен саженец яблоньки, не выдержал:
— Нехорошо, нехорошо грызть семечки в автобусе.
— Я только одну, — тихо сказала Алла и опустила глаза.
И тут же машинально, в глубоком смущении опять достала из кармана семечку и сунула в рот.
— Ну и дети пошли, — сказала толстая женщина с ведром, накрытым рогожей. — Им делают замечания, они опускают глаза и трескают семечки, как ни в чем не бывало.
— Девочка, — приподнялся в середине салона худой гражданин с выпученными, как у рыбы, глазами. — Почему ты не слушаешься старших?
— Она ждет, когда ей бабка скажет, — сказал старик с саженцем.
Автобус шатнуло, гражданин селедочного вида плюхнулся на сиденье, Аллу на секундочку оторвало от поручня кабины водителя. Она инстинктивно схватилась за него другой рукой, в которой были шкурки от семечек.
— Видали… Она еще пол посыпает шелухой, — сказал муж толстой женщины с ведром. — Какая нехорошая девочка. Воспитывать надо, воспитывать.
— Только не всем автобусом, — сказала баба Валя.
Ее слова взорвали пассажиров. Только что мирно беседующие о видах на урожай клубники и о парниковых огурцах, садоводы закричали с возмущением, загалдели, заглушая друг друга и шум мотора.
— Вот они плоды воспитания. Слышали, как она сказала?
— Их детки будут какать на пол автобуса, а им слово сказать не смей.
— Что вы привязались к девочке? — возмутился длинноволосый парень в очках и в куртке с нашивкой какого-то учебного заведения.
— Правда, что вы граждане, — поддержал его старик, который первым сделал Аллочке замечание.
— Смотрите, защитнички объявились, — завизжала баба с ведром.
— А старику непростительно защищать безобразие, — крикнул гражданин селедочного вида.
— Они хиппи. Один патлы отпустил, другой бороду. И поют в одну дудку.
Вмешались с той и с другой стороны еще несколько человек, перепалка стала всеобщей. Про Аллочку забыли, спорили, кричали, орали, доказывали друг другу свои педагогические принципы. И вдруг на остановке сразу все смолкли. Баба Валя тоже не заметила, как это произошло. Воспользовавшись тем, что шофер притормозил, чтобы подобрать на дороге двух пассажиров, Алла юркнула в приоткрывшуюся щель двери, скатилась по ступенькам на асфальт и побежала с дороги в поле, спасаясь от орущего, возмущающегося, грозящего чем-то страшным автобуса. Маленькая фигурка среди вспаханных комьев земли казалась трагически нелепой в своем стремлении бежать быстро. Она спотыкалась, падала, проваливаясь ногами и руками в рыхлую землю.
— Алка, остановись! Алка, ты что, с ума сошла? Остановись, тебе говорю!
Баба Валя настигла ее, прижала к себе, отряхнула курточку, колготки. Автобус ошеломленно безмолвствовал. Стукнула дверца кабины. Шофер спустился на землю, подошел к кромке шоссе. Алла увидела его из-за бабы Вали и еще теснее к ней прижалась:
— Я не поеду, не поеду.
— Ну, что ты, что ты, глупая, обыкновенный автобусный скандал. Успокойся.