Страница 69 из 96
— Это очень похоже на правду, — сказала Татьяна. — Моя жизнь, например, — она грустно усмехнулась, взяла салфетку. — Смятая, испачканная. — Я всегда это знала, хотя не слышала вашей истории.
— Дайте сюда, — потребовал Горев.
— Зачем?
— Вам рано комкать свою жизнь.
Он отобрал у нее листок, расправил его. И Татьяна подумала, что он прав, что она сегодня же на таком вот чистом листке напишет заявление в театр. Призвание, в конце концов, не всегда обязательно. Было бы внутреннее служение. И без маленьких актеров не бывает большого театра.
2
Горев первым узнал, что директор и главный режиссер согласны принять Татьяну Осипову в труппу. Он мог бы позвонить по телефону, но ему хотелось увидеть ее радостное лицо.
Татьяна удивилась, а потом ринулась на кухню за рюмками. Пока она разыскивала начатую бутылку вина, в комнату заглянула Таисия Демонова.
— Добрый вечер, — пропела она.
Горев вежливо кивнул.
— Добрый вечер.
Татьяна, с рюмками и бутылкой вина натолкнулась на милую свекровь.
— Таисия Семеновна, вы подглядываете?
— С гостем вот поздоровалась, — она пристально посмотрела на Горева. — Вы, кажется, мне ровесник? Или даже постарше?
Татьяна вежливо, но довольно настойчиво вытеснила ее в коридор.
— Да, да, он вам ровесник. И он вас постарше. Придет Юрий, пусть посидит у вас. Я занята, очень занята.
— Для мужа — занята?
— Да, да, для мужа, для вас, для Организации Объединенных Наций, — и закрыла дверь.
— Как вы узнали? Как вы догадались, что я не могла больше без театра? Вы умный, вы очень умный.
— Нет, — покачал головой Горев. — Я старый.
— Наверное, это одно и то же: старость и мудрость.
Татьяна налила в рюмки вина. «Сколько же это длилось? — подумала она. — Около восьми месяцев. Восемь месяцев, вычеркнутых из жизни».
— Знаете, о чем я подумала? — спросила она. — О том, что в году не всегда бывает двенадцать месяцев… В этом году моем было всего четыре.
— Вот видите, а надо, чтобы в году было тринадцать месяцев, — пошутил старик.
— Сколько? — задумчиво переспросила Татьяна.
— Тринадцать.
— Да, да, тринадцать. Именно тринадцать. Надо, чтобы каждый человек жил так, чтобы у него в году было тринадцать месяцев, а не четыре.
Старик и молодая женщина молчали. Горев любовался Татьяной и радовался, что заставил ее преобразиться. А она молча беседовала сама с собой.
«Ну что, ты снова актриса?»
«Кажется».
«Не кажется, а точно актриса».
«Если так… жизнь продолжается. Я снова живу».
«С кем?»
«Не смешно».
«Почти грустно. Как с Юрием быть?»
«Юрий неплохой парень, но он из вычеркнутых восьми месяцев жизни».
«Значит, развод?»
«Развод!»
Татьяна достала чемодан, побросала в него рубашки Юрия. За дверью стояла Таисия Демонова. Так и не ушла. Ну и терпение!
— Вас я тоже перечеркиваю, — сказала Татьяна. — Держите!
— Что еще такое? — удивилась свекровь.
— Чемодан, вещи. Я развожусь с вами. Я возвращаюсь к старому замыслу.
— К этому старику, что ли? — не поняла Таисия.
— Ничего-то вы не понимаете. Я возвращаюсь в театр.
Перед носом Таисии захлопнулась дверь. Но не на таковскую напали. Тотчас же раздался барабанный бой в две руки. Татьяна засмеялась, открыла ей.
— Вам требуется последняя реплика?
— А свет кто будет тушить в уборной? Иван Ветров?
Татьяна захлопала в ладоши, услыхав такие замечательные слова.
— Все, все по-старому. Нет ни кафе, ни мужа, ни Таисии Демоновой.
— Как это меня нету?
— А так: раз — и нету!
3
Когда Татьяна вошла в актерскую комнату, там никого не было, кроме Киры и костюмерши — полной женщины в белом халате. Актриса возвела руки к потолку, а костюмерша ползала перед ней на коленях, уравнивала подол платья.
— Здравствуй! — сказала Кира. — Ты же сегодня не занята.
— Так просто зашла.
— А распределение ролей тебя случайно не интересует?
Татьяна резко повернулась.
— Интересует.
— Между прочим, я знаю, ты ходила к главрежу и просила, чтобы тебе дали эту роль.
— Ну и что?
— Ничего, так даже бывшие подруги не поступают.
Татьяна не ответила. Из коридора выплыла инспектор сцены Ярославская.
— Где Горев?
Кира крутнула головой в сторону, где, по ее мнению, должен находиться кабинет директора и где сейчас происходило распределение ролей.
— Скоро они там?
— Не торопитесь, милочка, — пропела инспектор. — Минут через пятнадцать закончат, перепишу на чистый бланк и вывешу. Значит, никто не видел Горева?
— А хочешь… — вдруг зло прищурилась Кира, — я уступлю тебе роль? Честное слово. Пойду к главрежу и уговорю.
— Зачем? — медленно спросила Татьяна.
— Ну, тебе же очень хочется. Ты уже и роль вызубрила на случай моей преждевременной смерти, — она нервно засмеялась. — Жалко, если твой труд пропадет.
— Твоя жалость — это способность человека не жалеть, а жалить. Ты меня ужалила.
— Извини, пожалуйста, — пропела довольная собой Кира.
— Ужалила. Все!
— Ярославскую к директору! — закричали в коридоре. — Закончился совет старейшин.
Кира нервно вздохнула:
— Сейчас все решится.
— Что решится?
— Ты думаешь, они учтут, что ты в кафе пошла работать потому, что тебе ролей не давали? Твое хождение в народ…
— Не думаю.
— Нет, думаешь.
— Не понимаю, почему ты нервничаешь?
— Дай папироску.
— Я бросила курить.
Наконец появилась Ярославская. Бережно, на вытянутых руках она несла бланк с распределением ролей.
— Ну, что там? — Кира впилась в список, и Татьяна услышала, как четко читает Кира: — Зина — К. Зяброва. Это я. Затем, затем, ага, вот… официантка привокзального ресторанчика — Т. Демонова. Это ты. Опять официантка. Поздравляю.
Татьяна медленно подошла к доске приказов.
— Где?
— Вот, читай.
— Все правильно.
— Разумеется, по седоку и конь.
Татьяна устало улыбнулась.
— Не так правильно, как ты думаешь. Ничего-то ты, Кира, не понимаешь. Я думала, ты счастливая, что играешь главные роли, а ты как-то странно себя ведешь. Не великодушно.
— Я счастливая.
Татьяна отрицательно покачала головой.
— Нет, счастливые люди всегда великодушны.
Кира молча проглотила пилюлю. Но Татьяне от этого не стало легче. Опять официантка.
— Где Горев? — проскрипел Катин голос. Она спустилась из буфета и с аппетитом дожевывала бутерброд с сыром. — Сейчас начинаем. То приходит за два часа до начала, а то не дозовешься.
— А вообще не слушай, что я говорю, — сказала Кира. — Нервы… Сдали… Главреж совсем сбесился. Душу выматывает.
Она хотела еще что-то добавить, но ее оборвал крик. Совсем не театральный крик, ворвавшийся в актерскую комнату отдыха из коридора. Пятясь, появилась Катя.
— Он… умер.
Татьяна подалась вперед.
— Кто?
Катю бил озноб.
— Он под столом лежит мертвый. Он совсем ледяной.
— Кто?
— Там… Горев.
Татьяна бросилась в коридор… Когда она вернулась, Катя все еще дрожала, а Кира, Борис и Анатолий сидели притихшие, растерянные.
— Умер, — сказала Татьяна, словно бы удивляясь.
И тут снова со своим вопросом, особенно нелепым в такой момент, появилась Ярославская.
— Ну, где же все-таки Горев?
— Умер, — сказала Татьяна.
— Не остроумно.
Она величественно отвернулась от Татьяны, собираясь повторить свой вопрос.
— Умер! Слышите, умер, — почти в самое ухо ей крикнула Татьяна.
Ярославская никак не могла понять, что Горева больше нет. Она так привыкла к нему, что он всегда есть, он казался ей, да и вообще всем, вечным. Она недоверчиво смотрела на всех.
— Он мне не заплатил в Красный Крест.
Борис скривил губы в дрожащую улыбку.