Страница 4 из 96
Анна Федоровна твердо шагала по коридору. Звонка еще не было, он настиг ее в пути. Мимо пробежал ушастый мальчишка из 8 «А», Женька Уваров. На спину ему кто-то прикрепил страницу из журнала с фотографией лохнесского чудовища.
— Стой! — сказала Анна Федоровна.
— Здрасте! — ошалело ответил он.
— Куда летишь?
— А что — нельзя?
— Прочитать никто не успеет.
— Чего прочитать?.
Анна Федоровна повернула его к себе спиной, содрала со спины бумажку.
— Держи, лохнесское чудовище.
«Хорошо я это сказала, — подумала, она, — и что прочитать никто не успеет и «лохнесское чудовище», остроумно». Она контролировала себя, подбадривала наигранным тоном, небрежными шутками. Так же было несколько лет назад: после сорванного урока она вошла в класс помириться и в то же время желая показать свое отношение к тем, кто сбегает с уроков литературы, поздоровалась небрежно, сказав: «Здравствуйте, рыбыньки». Потом повторила раз, другой и незаметно привыкла, стала машинально произносить: «Здравствуйте, рыбыньки». Когда узнала, что ее за это прозвали Рыбой, ничего уже изменить не смогла.
Анна Федоровна энергично вошла в класс.
— Здравствуйте, рыбыньки! Дежурный! Кто дежурный?
Поднялся Мишка Зуев.
— Я дежурный. Во!
— Раздай тетради, а что останется — возьми себе.
Это была шутка, но Мишка Зуев не засмеялся, и никто в классе не засмеялся. Ее шутки не вызывали смеха. Анна Федоровна относила это за счет того, что говорила их небрежно, неэффектно, между прочим. Она считала свою неэффектность достоинством. Ни ума, ни остроумия своего она никому не навязывала, как другие.
Алена получила четыре с минусом. Минус растянулся на полтетради. Алена огорчилась, лицо ее сделалось обиженным. «Почему минус такой длинный? — подумала она — Тоже мне, размахалась минусами-плюнусами». Ошибка была одна — неправильно написала фамилию Бориса Друбецкого. Она написала через «Т» и сейчас быстро листала учебник, чтобы доказать Рыбе, что и надо через «Т». «Конечно, эти мечты не имели ничего общего с карьеристскими планами Друбецкого или Берга», — прочитала она, выхватив глазами фразу. Алена обиделась и на учебник.
— Я помню же, у Толстого — «Трубецкой», — сказала она шепотом Раисе. — Я точно помню.
— Трубецкой был у декабристов, — также шепотом ответила Раиса.
— При чем здесь декабристы?
— Тихо! — сказала Анна Федоровна, глядя в окно. Она еще некоторое время не оборачивалась, потом вздохнула: — Плохо написали, рыбыньки. Киселева — более или менее, Жуков. Не вертись, Куманин! Что ты, Жукова никогда не видел? Ну, посмотри на него, мы подождем. Посмотрел? Где твоя тетрадка? Почему не сдал сочинение? Кошка съела?
— Какая кошка?
— Я не знаю. Спроси у Давыдовой. У нее прошлый раз кошка съела сочинение. А у тебя кто? Или что?
— Я пошутила, — сказала Алена. — Скучно же так учиться, если пошутить нельзя, мяукнуть разочек. Мяу!
В классе заулыбались.
— Ну, помяукай, Давыдова, помяукай, — сказала насмешливо учительница. — Мы подождем.
— Мяу, — сказала обиженно Алена, не вложив в это ни своего умения мяукать, ни кошачьей страсти.
Класс тем не менее пришел в восторг. Анна Федоровна скупо улыбнулась, подождала, когда стихнет смех, сказала:
— Веселья у нас хватает. — Она подошла к Алене, взяла со стола тетрадь. — Тихо, Куманин, разошелся. Сам не написал, так послушай, как другие пишут. (Нашла нужное место.) «Образ Пьера Безухова по цвету — квадратный, темно-синий с красным. Образ Бориса Друбецкого узкий, серый…»
В классе захохотали. Алена тоже засмеялась.
— Вот именно, Давыдова, самой смешно, — сказала Анна Федоровна. — Как это тебе удалось увидеть, что Пьер Безухов квадратный по цвету?
— Это не я увидела это Лев Толстой увидел.
— Квадратный по форме, Давыдова, а не по цвету. А между узкий и серый — запятая. Это уже моя ошибка. Сама исправишь или мне исправить?
— Все равно. Хотите, исправляйте.
— Если я исправлю, тройка будет.
— Пожалуйста… И какой русский не любит быстрой езды. Птица-тройка!..
Она не стала дальше продолжать. Анна Федоровна унесла тетрадь. Алена посмотрела ей в спину и отвернулась, чтобы не смотреть, чтобы не видеть эту некрасивую училку в свитере. «Такие всегда остаются без мужей», — подумала она.
Анна Федоровна исправила отметку, положила тетрадь на край стола.
— Возьми.
Алена смотрела в сторону, не могла пересилить в себе неприязни к учительнице. Раиса Русакова поспешно встала, взяла тетрадку, положила перед подругой. Алена оттолкнула от себя тетрадку локтем.
— Ну, это мы сделали, — сказала учительница. — Перейдем к следующему. Кто у нас не написал? Куманин? Ну иди к доске, Куманин, расскажешь своими словами.
— Что?
— Иди отвечать.
— Чего отвечать?
— Встань!
Валера Куманин поднялся.
— Чего отвечать?
— К доске иди. Здесь и поговорим.
Валера вышел к доске, всем своим видом, походочкой показывая, что он все равно ничего не знает и нечего его вызывать. Отвернувшись от учительницы, он смотрел в окно, гримасничал одной половиной лица, подмигивая классу.
— Ну, что дальше? — спросила Анна Федоровна,
— Не знаю.
— Отвечай урок.
— Без магнитофона не могу.
При упоминании о магнитофоне учительница с досадливым любопытством посмотрела на мальчишку. Валера отвернулся, глупо засмеялся.
— Не надоело на истории играть?
— У нас не было сегодня истории, — крикнул Мишка Зуев. — Во!
— Так что — скучаете? Соскучились по научно-технической революции, Куманин?
— Я тоже соскучился, — крикнул Мишка Зуев. — Честно!
— Тихо! Дежурный у нас какой сегодня беспокойный. — Анна Федоровна приподнялась над столом и тут же опустилась снова на стул, посмотрела на Валеру Куманина. — Отвечать будешь?
— Напомните, что вы задавали?
— Ты зачем сюда ходишь, рыбынька? Куманин, Куманин… Ладно, садись.
— Банан будете ставить?
— Ничего я тебе ставить не буду. Напиши сам в дневнике: «Я плохо учусь» — и дай прочитать родителям.
Валера вернулся на свое место, сел, положил руки на парту и стал смотреть в сторону. Анна Федоровна ждала, никого не вызывала.
— Написал?
— Не буду я писать. Что я, дурак — сам на себя писать, что я, рыжий?
— Напишешь. Ты у нас не рыжий, ты у нас курносый. Только учиться не хочешь. Родители об этом должны знать.
«Ловко я его поймала. Вот он чего боится, — подумала она. — Гордость не позволяет о самом себе написать…»
— Написал? Ты не тяни время.
— У меня ручки нет.
— Дайте ему кто-нибудь ручку.
Никто не пошевелился. Это удивило Анну Федоровну. Все сидели тихо, но никто не пошевелился. Учительница взяла со стола свою ручку, подошла к Валере.
— Вот тебе ручка. Пиши!
Валера озлобленно посмотрел на нее снизу вверх.
— Не буду я писать.
— Пиши, рыбынька, время идет.
Она старалась говорить спокойно, но щеки у нее уже подрагивали от сдерживаемой неприязни к этому злому мальчику. Спиной она чувствовала пристальные взгляды ребят. Класс вел себя непонятно.
— Пиши, пиши, ну?
— А вы напишите, что плохо преподаете.
Сказав это, Валера отодвинулся еще дальше, на самый край, столкнув сидящую рядом с ним тихую девочку Свету Пономареву. Та без сопротивления встала, оперлась рукой о стену. Анна Федоровна растерянно и вместе с тем яростно смотрела некоторое время на Валеру. Затем сказала, вернее, крикнула срывающимся голосом:
— Встань! — Но это было не совсем то, чего она хотела. — Вон из класса!
Валера не осмелился выйти в проход, где стояла учительница. Светка посторонилась, и он полез вдоль стены, вытирая своим не по-мальчишески толстым задом штукатурку. Анна Федоровна шла по проходу параллельно с ним.
— Значит, не нравятся тебе мои уроки, рыбынька?
— Я правду сказал.
— Мы не «рыбыньки», — подала голос с «Камчатки» Маржалета (Маргарита Кравцова). Анна Федоровна резко обернулась. Она хотела спросить у этой толстой грудастой дурищи: «А кто же вы?», но не спросила, ученики, действительно, не «рыбыньки». Настаивать на том, что они «рыбыньки», сейчас было глупо. Но что-то надо было ответить, а она не знала что. Она уже открыла рот, вздохнула и ничего не сказала. А Маржалета, видя растерянность учительницы, поднялась, одернула платье на груди и боках и, наклонив голову, проговорила, словно перед ней была мать или подруга: