Страница 30 из 96
К. новой Анне Федоровне привыкли. Нового-то и было в ней — костюм. «Она думает, что одета в стиле «милитэр», — иронизировала Лялька Киселева. Девчонки соглашались, иронически кривили губы.
Все смирились со скукой на уроках литературы. Анна Федоровна смирилась со своей участью. Она ходила в школу, потому что должна была где-то работать. Этот учебный год она хотела завершить, а дальше… Дальше будет видно.
Странная происходила вещь. Дома она готовилась, читала редкие книги, выписывала интересные факты. Но приходила в школу, открывала дверь, видела скучающие, у некоторых даже тоскливые физиономии, и все шло, как обычно. Она что-то говорила, они слушали вполуха, занимаясь чем-нибудь посторонним, со второй половины урока начинали томиться, ждать звонка. И если в этой атмосфере она и успевала сказать что-то-интересное, ее просто не слышали.
Встреча с В. Г. Дресвянниковым состоялась после пяти уроков. Девчонки, как водится в таких случаях, в те полчаса, пока в актовом зале расставляли стулья, застилали куском синей материи стол, наливали воду в графин, бегали мимо учительской, заглядывали в приоткрытую дверь: какой он, этот искусствовед и критик? Это был и повод побегать, размяться (все-таки пять уроков высидели), и желание покрасоваться, показать себя незнакомому человеку, вероятно, очень умному. И тайная надежда, что заметит, обратит внимание. Ах, так приятно и страшно чувствовать на себе внимание взрослого человека.
За десять минут до начала ребята уже сидели в зале. От их разговоров стоял сплошной гул, который доносился и в коридор. Несколько девчонок продолжали бегать мимо учительской. Другие прогуливались медленно, оживленно разговаривая, как будто им нет никакого дела до критика.
Лялька Киселева и Маржалета, попеременно беря друг друга под руку и тихонько посмеиваясь над своими девчоночьими секретами, прошли перед самым носом В. Г. Дресвянникова, когда он появился из учительской, и убежали наверх, чтобы промчаться, громко топая, по четвертому этажу и спуститься снова на третий в другом конце коридора, раньше, чем критик приблизится к дверям актового зала. Запыхавшись, громко смеясь, хорошо размявшиеся во время пробежки, они ринулись к своим местам.
— Идет! — крикнула восторженно Маржалета.
Гость появился в сопровождении Анны Федоровны и завуча Нины Алексеевны. Он вошел в дверь зала, которая была ближе к сцене, и пока двигался по проходу между сценой и первым рядом, девчонки хлопали ему, задние привставали, чтобы лучше видеть. После пяти уроков трудно просто так сидеть, а хлопать, вертеться, привставать — это действие, живая жизнь. Так энергично, радостно и громко приветствовали в школе всех гостей: и артистов, и поэтов, и ветеранов войны, и лекторов.
В первом ряду были оставлены свободные места. Нина Алексеевна села, а Анна Федоровна осталась стоять. В. Г. Дресвянников зашел за стол, застланный куском синей материи, постоял секундочку и опустился на стул. Анна Федоровна ожидала, когда стихнет зал. Наконец наступила тишина. Все разглядывали того, кому хлопали. Это был мужчина средних лет. Лицо усталое, но без морщин. Стриженый затылок и мальчишеский светлый чубчик. Сразу и не поймешь — и старый и молодой, и мужчина и мальчик. Вокруг ушей волосы выстрижены и выбриты большими полукругами, отчего уши казались несоразмерно большими. В зал он не смотрел, поглаживал скатерть, потом — графин. Но было видно по ушам: внимательно, даже напряженно, слушает каждый звук, каждый шорох в зале.
— Сегодня у нас в гостях известный критик и искусствовед, — сказала Анна Федоровна. — Он часто выступает по вопросам современного киноискусства и сегодня любезно согласился прийти к нам и поговорить о Пушкине и произведениях нашего великого поэта, по которым поставлены фильмы. Сейчас Виктор Григорьевич сам представится, скажет, как его зовут, и скажет, какая у него к вам личная просьба.
Школьная аудитория не упустит случай посмеяться. Услышав, что Виктор Григорьевич скажет, как его зовут, зал заулыбался. А те, кто отвлекся, прослушал, сразу стали приставать, спрашивать: «А что? Что она сказала?» Им тоже не терпелось посмеяться, и они улыбались заранее…
В. Г. Дресвянников при словах «известный критик…» забарабанил по столу пальцами, потом стал стучать по графину, но тут же убрал руки, положил их на колени и начал общипывать заусенцы на пальцах, морщась от боли, которую сам себе причинял. У него еще в институте выработалась дурная привычка. Желая от нее избавиться, он старался щипать не заусенцы, а кончики пальцев, и со временем это привело к тому, что кожа на них стала отслаиваться, лохматиться. Обдирая кожу, он причинял себе еще большую боль. И в те моменты, когда В. Г. Дресвянников сильно нервничал, но внешне оставался спокойным, он мог ободрать пальцы до крови. Известным критиком и искусствоведом он не был. В столичных журналах его печатали редко, оригинальные мысли его не ценили. Он относился к этому болезненно и, слыша по радио или читая в газете слова «известный критик…», вздрагивал: опять не о нем.
Анна Федоровна села в первом ряду с Ниной Алексеевной. В. Г. Дресвянников вышел из-за стола. Он был среднего роста и, чтобы казаться повыше, носил туфли на утолщенном каблуке. Туфли заметно его приподнимали, делали походку несколько искусственной. В. Г. Дресвянников прошелся…
— Как вы уже слышали, зовут меня — Виктор Григорьевич. Фамилия — Дресвянников. Фамилия моя геологическая, от слова «дресва» — крупный песок, гравий.
Он на всякий случай всегда объяснял, от какого слова произошла его фамилия. Иногда при этом добавлял, что «дресва» в золотопромышленности — крупный песок с содержанием золота. Так что фамилия его, можно сказать, золотая. Но здесь он этого не сказал, хотя и собирался.
— Я пришел к вам в школу, — говорил он, медленно прохаживаясь перед первым рядом, — имея в виду… помимо основной задачи. — Два шага к дверям. — Помимо возложенной на меня обязанности Клубом любителей кино. — Еще два шага к дверям. — Помимо обязанности, которую я сам на себя возложил. — Два шага назад от дверей. — Любя Пушкина, — еще шаг, — любя все его творчество, — еще шаг, — в том числе «Капитанскую дочку», о которой сегодня пойдет речь. — Два шага, поворот у окна. — Имея в виду, помимо всего этого, и небольшую прикладную задачу. Поясню!..
При слове «поясню» голова его особенно низко склонилась. Он шагал, глядя вниз на ноги, словно следил за тем, чтобы правой ногой не наступить на левую, а левой — на правую. Паузы между словами были большие. А после слова «поясню» он дошел молча до дверей и так же сосредоточенно, молча двинулся назад и, только оказавшись на середине, напротив стола, пояснил:
— Я коллекционер. — Пауза. — Собираю «альбомы нежных дев». — Пауза. — Выражение Пушкина помните, вероятно, да?.. В «Евгении Онегине»: «Бывало, писывала кровью она в альбомы нежных дев…» — Пауза. — Мать Татьяны Лариной писывала, ну, естественно, и Ольги, которая тоже, как вам известно, — Ларина. Фамилия Лариных, вероятно, от «лары» — домашние боги древних римлян, боги очага. Так, значит… «альбомы нежных дев», выражение Пушкина… — повторил он. — Вы понимаете, о чем я говорю? В разных школах они называются по-разному: «Песенники», «Бим-бом-альбом» или «Бом-бом-альбом», «Гаданья», «Сердечные тетради». Иногда просто «Дневник моей жизни». Их заводят девочки в шестом, седьмом классах и бросают, как правило, в девятом. Бросают часто в прямом смысле — выбрасывают. Если кто-то из девочек пожелает передать мне свой альбом на хранение, передайте, пожалуйста, для меня… Вот — Анне Федоровне. Я буду… Я заранее…
— Но у нас, кажется… в нашей школе девочки не ведут такие альбомы? — проговорила, напряженно улыбаясь, Нина Алексеевна и пошутила: — У нас нет нежных дев. В нашей школе некогда девочкам сентиментальные стишки переписывать. Они у нас все спортсменки, разрядницы.
— Ну, может быть, несколько альбомов найдется? Я их заберу, и тогда не будет, — сказал В. Г. Дресвянников.