Страница 3 из 47
- Вы ненавидите ее и теперь? - спросил Батурин.
- Да, ненавижу.
Батурин усмехнулся. Берг взял папиросу, руки у него задрожали, и он неловко положил ее обратно. Батурин вспомнил, как Берг закаляет себя, его купанья на рассветах, его обдуманное упорство, и вслух подумал:
- Да, это хорошо. Это правильный вывод.
Капитан определил просто:
- Антисемитка!
Дождь звенел в желобе. Казалось, он звенит годы, столетья, так равномерен был этот привычный ночной звук. Оцепененье дождя и мурлыканье Миссури внезапно были нарушены ударом ветра. Он хлестнул по стене гибкими ветками берез, швырнул ворох листьев, капли торопливо застучали в стекла, и в лесу раскатился выстрел из дробовика. Залаял Цезарь. В печной трубе заворочалось мохнатое существо, которым пугают детей, и тяжко вздохнуло. Капитан прикрутил лампу.
- Кто-то мотается около дома,- сказал он, всматриваясь в окно.
Цезарь гремел цепью и хрипел от бешенства. Невидимые шаги трудно чавкали по грязи, потом в окно громко застучала мокрая рука.
- Эй, кто на дворе? - крикнул капитан и подошел к окну. Он нагнулся и рассматривал серое лицо за стеклом.
Человек в мягкой шляпе что-то неслышно говорил, губы его двигались. Ветки хлестали его по спине. Капитан открыл окно,- ворвался ветер, широкий гул леса. Лампа мигнула и потухла. Человек за окном спросил тонким мальчишеским голосом:
- Здесь живет Берг?
Берг бросился отворять. Незнакомец вошел, снял пальто и оказался худым, с легкой сединой в волосах. Его желтые ботинки размокли, на них налипли лимонные листья. Он несколько раз извинился.
- Я больше трех часов искал вашу дачу. Спросить некого, пришел наугад, на огонь.
- Выпейте водки, согрейтесь,- приказал капитан.
- Я не пью.
- А вы так, смеху ради.
Незнакомец с внимательным изумлением взглянул на капитана и выпил.
Это был известный инженер Симбирцев, специалист по двигателям внутреннего сгорания. Берг несколько раз рассказывал о нем капитану. С инженером Берг познакомился в столовой "Дома Герцена", где собирались по вечерам бездомные поэты и праздные люди - любители чарльстона и фокстрота. Инженер был склонен к литературе, любил стихи, писал их изредка и печатал под псевдонимом.
Склонность к стихам Симбирцев тщательно скрывал от товарищей: о стихах он говорил только с немногими поэтами.
В разговоре с капитаном Берг назвал инженера "лириком". Капитан возмутился,- в его мозгу не укладывались два таких враждебных занятия, как моторы и поэзия. Берг же говорил, что, наоборот, в машинах и чертежах больше поэзии, чем в стихах Пастернака. Однажды он назвал океанские пароходы "архитектурными поэмами". Капитан фыркнул и обругал Берга.
- Такая поэма как вопрется в порт, так на версту завоняет всю воду нефтью. Эх вы, слюнтяй!
Поэтому к инженеру капитан отнесся недоброжелательно,- как может построить даже дрянной мотор человек, склонный к лирике?! Форменная чепуха!
Серые глаза и костюм цвета светлой стали, седеющие виски и неторопливый взгляд оценщика - таким инженер показался Батурину.
Инженер огляделся.
- Далеко забрались. Даже не верится, что в тридцати верстах Москва. Я к вам по делу.- Он обернулся к капитану, потом взглянул на Батурина и Берга.
- Поговорим,- согласился капитан, накачивая примус. Его занимало, какие могут быть к нему дела у этого сухого европейского человека и к тому же лирика.
Лирику капитан не любил. Под словом "лирика" он понимал ухаживание за кисейными барышнями, проникновенные речи адвокатов на суде, охи и ахи, восхищение природой, обмороки и не соответствующие мужчине разговоры, например о болонках.
При слове "лирика" ему вспоминался недавний неприятный случай в поезде. Напротив него сидела красивая дама в котиковом манто. Ехала она в Тайнинку, Было поздно, дама очень боялась и искала в вагоне попутчика. Капитан сказал ей:
- Тайнинка - место известное. Там вам голову оторвут и в глаза бросят.
Дама обиделась: "Какой грубиян!" - "Лирическая дама",- подумал капитан. С тех пор каждый раз при слове "лирика" он вспоминал эту даму и придумывал ей имена: Лирика Густавовна, Лирика Панкратьевна, Лирика Ивановна. Эти имена назойливо лезли в голову, капитан злился и в конце концов возненавидел даму с дурацким именем и заодно всех лирических поэтов. Об этом он сказал Батурину.
- Ну, а Пушкин?
Капитан рассердился.
- Что вы берете меня на бас! Какой же Пушкин лирик!
Батурин махнул рукой и прекратил с капитаном разговоры о литературе.
- Алексей Николаевич,- спросил Берг Симбирцева,- как поэма?
- Работаю,- неохотно ответил Симбирцев. "Работает,- ядовито подумал капитан.- Он работает!"
Капитан начал бешено накачивать примус, мысленно приговаривая при каждом свисте насоса: работай, работай, работай! Бесшумный примус не выдержал и загудел. Капитан озадаченно посмотрел на него, плюнул и сел к столу. Раздражение его прошло.
- Поговорим,- повторил он, закуривая. Батурин и Берг понимали, что дело важное, иначе Симбирцев не приехал бы вечером к ним, зимникам, за тридцать верст от Москвы.
- Дело простое,- Симбирцев медленно помешал чай.- От Берга я знаю, что вы без работы,- он говорил, обращаясь к одному капитану.- И вы и вот... товарищ,- он посмотрел на Батурина.- Да, вы пишете очерки в газете, но это случайная работа. Берг вообще человек свободный, живет на двадцать рублей в месяц.
- Хорошенькая свобода,- пробормотал Берг.
Симбирцев помолчал, потом спросил неожиданно:
- Вы слышали о летчике Нелидове?
- Тот, что разбился в Чердынских лесах?
- Тот самый. Я хочу предложить вам одно дело, но оно требует большого предисловия. Пожалуй, проговорим до рассвета.- Он виновато улыбнулся.
- Ну что ж,- капитан повеселел. Любопытство его было неистощимо.Валяйте. Мы и без вас просидели бы до утра вот за этим...
Он хотел щелкнуть пальцем по бутылке водки, но раздумал и щелкнул по красному панцирю гигантского рака.
Симбирцев начал говорить. Его ломающийся голос окреп.
Он нервно проводил рукой по волосам. Рассказ его разворачивался скачками; в провалах, словесных пропастях Батурин угадывал прекрасные подробности, отброшенные торопливой рукой. Синий дым табака рождал мысли о Гофмане. Дым скользил по плакатам, ветер шумел в снастях этих бумажных кораблей.
Только однажды капитан прервал рассказ инженера восклицаньем:
- Да, это человек!
Возглас этот сразу расширил рамки рассказа. Батурин вздрогнул, и гордость, почти до теплых слез, до дрожи, заволновалась в нем.
- Да, вот это человек, - прошептал он вслед за капитаном.
Он был ошеломлен, как от удара ослепительного метеора в их скромную Серебрянку.
Иная жизнь накатилась ритмическим прибоем. На минуту Батурин потерял нить рассказа. Ему почудилось, что капитан распахнул окно, и за ним был не черный лес и пахло не мокрой псиной от Цезаревой будки, а стояла затопленная ливнем чужая страна. Серебряный дым подымался к чистому и драгоценному небу. О. Генри мылся вместо Берга у колодца, капли стекали с его коричневых пальцев. Солнце пылало в воде.
В прихотливом нагромождении опасностей, встреч и трудных часов ночной работы открылись контуры необычайной истории - близкой нашему веку и вместе с тем далекой, как голос во сне.
Газетная заметка об этой истории не вызвала бы и тени того волнения, какое появилось на щетинистом лице капитана.
Батурин был тоже взволнован. В этом волнении он провел всю мягкую, полную зеленоватых закатов зиму, стоявшую на дворе в том году. Он понял, что история эта неизбежно зацепит его своим острым крылом и к прошлому возврата не будет.
- Не будет! - кричал он про себя и смеялся.
Искушенный читатель прочтет эту историю и пожмет плечами,- стоило ли так волноваться. Он скажет слова, способные погасить солнце: "Что же здесь особенного?" - и романтики стиснут зубы и отойдут в сторону.