Страница 4 из 138
Молодой Морленд был школьным товарищем братьев Пирсонов, которые сражались на фронте. У него не было семьи — родители его умерли; сейчас он не впервые появился в Кестреле. Три недели назад он приехал сюда в последний отпуск перед отъездом на фронт; возле станции он увидел встретившую его на маленькой тележке девушку и почувствовал сразу, что это его судьба. А что до Ноэль, то, кто знает, когда влюбилась она. Надо полагать, она была готова отозваться на это чувство. Последние два года она заканчивала свое образование в аристократическом учебном заведении; несмотря на предусмотренные программой занятия спортом, а может быть, именно благодаря им, там всегда ощущался некий скрытый интерес к лицам другого пола; и никакие, даже самые строгие меры не могли воспрепятствовать этому. Потом, когда почти вся молодежь мужского пола исчезла, брошенная в мясорубку войны, интерес к мужчинам усилился. Мысли Ноэль и ее школьных подруг невольно обратились к тем, кто в довоенное время, по их уверениям, играл для них весьма второстепенную роль. Над этими юными созданиями нависла угроза, что они будут лишены любви, замужества, материнства, от века предуказанных судьбой миллионам женщин. И совершенно естественно, девушки тянулись к тому, что, как им казалось, ускользает от них.
Ноэль нравилось, что юный Морленд все время провожает ее взглядом, явно показывая, что с ним творится; затем это приятное чувство сменилось легким волнением; волнение — мечтательностью. Потом, примерно за неделю до приезда отца, она уже сама начала украдкой заглядываться на молодого человека. Она стала капризной и чуточку злой. Будь здесь другой юноша, которому можно было бы отдать предпочтение… но такого не было; поэтому она отдавала предпочтение рыжему сеттеру дяди Боба. В душе Сирила Морленда нарастало отчаяние. В последние три дня бес, которого так страшился отец, окончательно овладел Ноэль. Однажды вечером, когда они с Морлендом возвращались с лугов, она посмотрела на него искоса; тот так и ахнул:
— О Ноэль, что я такого сделал?
Она схватила его руку и на мгновение сжала ее. Боже, какая перемена! Какая счастливая перемена!..
Теперь в лесу юный Морленд шел молча, только всячески старался прикоснуться к ней. Ноэль тоже молчала и думала: «Я его поцелую, если он поцелует меня». Какое-то нетерпеливое томление ощущала она в крови, но не смотрела на Морленда из-под своей широкополой шляпы. Сквозь просветы в листве пробивались солнечные лучи, придавая густой зелени леса удивительную теплоту; они вспыхивали на листьях буков, ясеней, берез, маленькими ручейками струились на землю, расписывали яркими полосами стволы деревьев, траву, папоротники; бабочки гонялись друг за другом в солнечных лучах, мириады муравьев, комаров, мух, казалось, были охвачены неистовой жаждой бытия. Весь лес был одержим ею, словно вместе с солнечным светом сюда пришел Дух счастья. На середине пути, в том месте, где деревья расступались и вдали была уже видна сверкающая река, Ноэль села на буковый пенек; молодой Морленд стоял, глядя на нее. Почему именно это лицо, а не другое, этот голос, а не другой, заставляют так биться его сердце? Почему прикосновение именно этой руки пробуждает восторг, а прикосновение другой не вызывает ничего? Он вдруг опустился на колени и прижался губами к ее ноге. Ее глаза засияли; но она вскочила и побежала — она никак не думала, что он поцелует ее ногу. Она слышала, как Морленд спешит за ней, и остановилась, прислонившись к стволу березы. Он рванулся к ней и, не говоря ни слова, прижался губами к ее губам. Для обоих наступила та минута, которую не передать словами. Они нашли свое заколдованное место и не уходили отсюда, а сидели обнявшись и их охранял добрый Дух леса. Война — поразительный ускоритель Любви: то, на что должно было уйти полгода, совершилось в три недели. Час пролетел, как минута, и Ноэль промолвила:
— Я должна рассказать папе, Сирил. Я хотела сделать это сегодня утром, но решила, что лучше подождать», а вдруг ты не…
— О Ноэль! — воскликнул Морленд. Это было все, что он мог сказать, пока они сидели здесь. Прошел еще один мимолетный час, и Морленд проговорил:
— Я сойду с ума, если мы не поженимся до моего отъезда.
— А сколько это потребует времени?
— О, совсем немного! Надо только поспешить. У меня шесть дней до явки в часть; и, может быть, командир даст мне еще неделю, если я попрошу его.
— Бедный папа!.. Поцелуй меня еще. Крепко. Когда долгий поцелуй кончился, она сказала:
— А потом я смогу приехать и быть с тобой, пока ты не уйдешь на фронт? Ах, Сирил!
— О Ноэль!
— А может быть, ты не уедешь так скоро? Не уезжай, если можешь.
— Если бы я мог, дорогая! Но я не могу.
— Да, я знаю.
Юный Морленд схватился за голову.
— Все мы сейчас плывем в одной лодке; но не вечно же это будет продолжаться! А теперь, когда мы помолвлены, мы сможем быть вместе все время, пока я не получу разрешения или как это там называется. А потом…
— Папа захочет, чтобы мы повенчались в церкви. Но мне все равно.
Глядя сверху на ее закрытые глаза, на опущенные ресницы, юный Морленд думал: «Бог мой, я в раю!»
И еще один короткий час прошел, пока она не высвободилась из его объятий.
— Надо идти, Сирил. Поцелуй меня еще раз. Было время обеда, и они бегом начали спускаться с холма.
Эдвард Пирсон возвращался с вечерней службы, на которой читал библию, и увидел их издали. Он сжал губы. Их долго не было, и это сердило его. Но что он может сделать? Перед этой юной любовью он чувствовал себя странно беспомощным. Вечером, открыв дверь своей комнаты, он увидел на подоконнике Ноэль; она сидела в халате, освещенная лунным светом.
— Не зажигай огня, папочка! Я должна тебе что-то сказать.
Она потрогала золотой крестик и повернула его.
— Я помолвлена с Сирилом; мы хотим пожениться на этой неделе.
Пирсону показалось, что его ударили под ребра; у него вырвался какой-то нечленораздельный звук. Ноэль торопливо продолжала:
— Видишь ли, это необходимо; он каждый день может уехать на фронт.
Как он ни был ошеломлен, он должен был признать, что в ее словах есть доля здравого смысла. Но он сказал:
— Милая моя, ты ведь еще ребенок. Брак — самое серьезное дело в жизни. А вы и знакомы-то всего три недели!
— Я все это понимаю, папа. — Ее голос звучал на удивление спокойно. Но нам нельзя ждать. Он ведь может никогда не вернуться, понимаешь? И тогда получится, что я сама отказалась от него.
— Но, Ноэль, представь себе, что он действительно не вернется. Тогда тебе будет еще хуже.
Она выпустила крестик, взяла его руку и прижала к сердцу. Но голос ее был все так же спокоен.
— Нет. Так будет гораздо лучше; ты думаешь, что я не знаю своих чувств. Но я их знаю.
Сердце Пирсона-человека смягчилось, но он был еще и священник.
— Нолли, настоящий брак — это союз душ; а для этого нужно время. Время, чтобы убедиться, что вы оба чувствуете и думаете одинаково и любите одно и то же.
— Да, я знаю. Но у нас так и есть.
— Ты еще не можешь этого сказать, дорогая; да и никто не может за три недели.
— Но ведь теперь не обычное время, правда? Теперь людям приходится спешить во всем. О папа! Будь же ангелом! Мама, наверно, поняла бы и позволила мне, я знаю!
Пирсон отнял у нее руку; эти слова ранили его, напомнив об утрате, напомнив и о том, как плохо он заменял ей мать.
— Послушай, Нолли, — сказал он. — Столько лет прошло с тех пор, как она покинула нас, а я все оставался одиноким; это потому, что мы с ней были действительно одно целое. Если вы поженитесь с этим молодым человеком, зная о своих сердцах только то, что вы могли узнать за такое короткое время, вы, возможно, потом страшно раскаетесь; вы можете вдруг убедиться, что все было лишь маленьким пустым увлечением; или же, если с ним случится что-нибудь до того, как у вас начнется настоящая семейная жизнь, твое горе и чувство утраты будут гораздо сильнее, чем если, бы вы оставались просто помолвленными до конца войны. И потом, дитя мое, ты ведь слишком еще молода!