Страница 108 из 138
VI ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ СОМСА
По дороге на Грин-стрит Сомс подумал, что ему следовало бы зайти к Думетриусу на Саффолк-стрит — узнать, каковы перспективы с покупкой Крома-старшего у Болдерби. Стоило, пожалуй, пережить войну, если она привела к тому, что Кром-старший поступает в продажу! Старый Болдерби умер, сын его и внук убиты на войне, наследство перешло к племяннику, который решил все распродать, одни говорят — ввиду политико-экономического положения Англии, другие — из-за астмы.
Если картина попадет в руки Думетриусу, цена ее станет недоступной; прежде чем попытаться приобрести ее самому, необходимо разведать, не завладел ли ею Думетрнус. Итак, Сомс побеседовал с Думетриусом о Монтичелли — не войдет ли он теперь в цену, когда мода требует, чтобы живопись была чем угодна, только не живописью; поговорил о будущем Джонса, коснулся вскользь также и Бакстона Найта. Только перед самым уходом он добавил:
— Значит, Болдерби так и не продал Крома?
С гордой улыбкой расового превосходства (как и следовало ожидать) Думетриус ответил:
— Я вам его добуду, мистер Форсайт, будьте уверены, сэр.
Трепетание его век укрепило Сомса в решении написать непосредственно новому лорду Болдерби и внушить ему, что с Кромом-старшим возможен только один достойный образ действий — избегать комиссионеров.
— Прекрасно. Всего хорошего, — сказал он и ушел, только зря раскрыв свои карты.
На Грин-стрит он узнал, что Флер ушла и вернется поздно вечером: она еще на день останется в Лондоне. Совсем приуныв, он сел один в такси, торопясь на поезд.
Домой он приехал около шести. Было душно, кусали комары, собиралась гроза. Забрав внизу письма. Сомс направился в свою туалетную, чтобы отряхнуть с себя прах Лондона.
Скучная почта: расписка, счет за покупки Флер. Проспект о выставке офортов. Письмо, начинающееся словами:
«Сэр,
Считаю своим долгом…»
Верно, призыв благотворительного общества или что-нибудь неприятное. Сомс сразу посмотрел на подпись. Подписи не оказалось. Неуверенно он посмотрел на обороте, исследовал все уголки. Не будучи общественным деятелем. Сомс никогда еще не получал анонимных писем, и первым его побуждением было разорвать и выбросить послание как нечто опасное; вторым побуждением было прочесть его — ибо не слишком ли оно опасно?
«Сэр,
Считаю своим долгом довести до Вашего сведения, что, хоть я и не имею в этом деле никакой корысти, Ваша супруга состоит в связи с иностранцем…»
Дойдя до этого слова, Сомс машинально остановился и посмотрел на марку. Насколько он мог проникнуть в непроницаемую загадку почтового штемпеля, там стояло нечто кончающееся на «си», с двумя «т» в середине. Челси? Нет! Бэттерси? Возможно! Он стал читать дальше.
«Иностранцы все на один покрой. Всех бы их в мешок да в воду! Вышеупомянутый субъект встречается с Вашей супругой два раза в неделю. Мне это известно по личному наблюдению, а смотреть, как надувают англичанина, противно моей натуре. Последите, и Вы убедитесь, правду ли я говорю. Я бы не вмешивался, если б это не был грязный иностранец.
Ваш покорный слуга».
Сомс бросил письмо с таким чувством, как если бы, войдя в спальню, нашел ее полной черных тараканов. Дрожь отвращения охватила его. Анонимность письма придавала этой минуте сугубую гнусность. Но что было хуже всего — эта тени притаилась на задворках его сознания с того воскресного вечера, когда Флер, указав на прогуливавшегося По лужайке Проспера Профона, сказала: «Рыщет, проныра!» Не в связи ли с этим пересмотрел он сегодня свое завещание и брачный контракт? А теперь анонимный наглец, по-видимому, без всякой корысти — только в удовлетворение своей ненависти к иностранцам — выволок это из темноты, где Сомс предпочел бы это оставить. Ему, в его возрасте, насильно навязывают такие сведения, и о ком? — о матери Флер! Он поднял письмо с ковра, разорвал его пополам и потом, уже сложив, чтобы разорвать на четыре части, остановился и перечел. В эту минуту он принял непреклонное решение. Он не допустит, чтобы его втянули в новый скандал. Нет! Что бы он ни надумал предпринять по этому делу — а оно требовало самого дальновидного и осторожного подхода, — он не сделает ничего такого, что могло бы повредить Флер. Когда решение созрело, мысли его снова стали послушны рулю. Он совершил свои омовения. Руки его дрожали, когда он вытирал их. Скандала он не допустит, но что-нибудь надо же сделать, чтобы положить этому конец! Он прошел в комнату жены и остановился озираясь. Мысль отыскать что-нибудь изобличающее, что дало бы ему основание держать ее под угрозой, даже не пришла ему в голову. Он не нашел бы ничего такого — Аннет слишком практична. Мысль о слежке за женой была оставлена прежде, чем успела сложиться, слишком памятен был ему подобный опыт в прошлом. Нет! У него не было иных улик, кроме этого разорванного письма от «анонимного наглеца», чье бесстыдное вторжение в его личную жизнь Сомс находил глубоко возмутительным. Противно пользоваться этой единственной уликой, но все же, пожалуй, придется. Какое счастье, что Флер заночевала в городе! Стук в дверь прервал его мучительные размышления.
— Мистер Майкл Монт, сэр, ждет в гостиной. Вы примете его?
— Нет, — сказал Сомс. — То есть да! Я сейчас сойду вниз.
Хоть чем-нибудь, хоть на несколько минут отвлечься от этих мыслей!
Майкл Монт во фланелевом костюме стоял на веранде и курил папиросу. Он бросил ее при появлении Сомса и провел рукой по волосам.
К этому молодому человеку у Сомса было двойственное отношение. По старинным понятиям, он был, несомненно, ветрогон, безответственный юнец, однако было что-то подкупающее в его необычайно веселой манере выпаливать свои суждения.
— Заходите, — сказал Сомс. — Хотите чаю?
Монт зашел.
— Я думал, Флер уже вернулась, сэр. Но я рад, что не застал ее. Дело в том, что я отчаянно в нее влюбился; так отчаянно влюбился, что решил довести это до вашего сведения. Конечно, очень несовременно обращаться сперва к родителям, но я думаю, что вы мне это простите. Со своим собственным отцом я уже поговорил, и он сказал, что если я перейду к оседлому образу жизни, он меня поддержит. Он даже одобряет эту мысль. Я ему рассказал про вашего Гойю.
— Ах так, он одобряет эту мысль? — невыразимо сухо повторил Сомс.
— Да, сэр. А вы?
Сомс ответил слабой улыбкой.
— Видите ли, — снова начал Монт, вертя в руках свою соломенную шляпу, между тем как волосы его, уши и брони — все, казалось, вздыбилось от волнения, — кто прошел через войну, тот не может действовать не спеша.
— Наспех жениться, а потом уйти от жены, — медленно проговорил Сомс.
— Но не от Флер, сэр! Вообразите себя на моем месте.
Сомс прокашлялся. Довод убедительный, что и говорить.
— Флер слишком молода.
— О нет, сэр. Мы нынче очень стары. Мой отец кажется мне совершеннейшим младенцем; его мыслительный аппарат не поддался никаким влияниям. Но он, видите ли, барт, а потому не двигается вперед.
— Барт? — переспросил Сомс. — Как это прикажете понимать?
— Баронет. Я тоже со временем буду бартом. Но я это как-нибудь переживу.
— Так ступайте с богом и переживите это как-нибудь, — сказал Сомс.
— О нет, сэр, — взмолился Монт, — я просто должен околачиваться поблизости, а то у меня уж никаких шансов не останется. Во всяком случае, вы ведь позволите Флер поступить так, как она захочет? Мадам ко мне благосклонна.
— В самом деле? — ледяным тоном сказал Сомс.
— Но вы не окончательно меня отстраняете?
Молодой человек посмотрел на него так жалостно, что Сомс улыбнулся.
— Вы, возможно, считаете себя очень старым, — сказал он, — но мне вы кажетесь крайне молодым. Всегда и во всем рваться вперед не есть доказательство зрелости.
— Хорошо, сэр, в вопросе нашего возраста я сдаюсь. Но чтоб доказать вам серьезность моих намерений, я занялся делом.
— Рад слушать.
— Я вступил компаньоном в одно издательство: родитель ставит монету.