Страница 113 из 121
Он понял, что возможна сейчас только подземная торговля, построенная на абсолютной тайне.
«Тогда, – думал он, – разбогатеть мне при моих деньгах будет легче, чем в любой буржуазной стране. У меня не будет конкурентов».
И он избрал своей специальностью товарный голод. Все кризисы, которые трясли молодое хозяйство, шли ему на пользу. Все, на чем государство теряло, приносило ему доход. Он прорывался в каждую товарную брешь и уносил оттуда свою сотню тысяч.
Постепенно, из года в год, он колоссально увеличил свои операции. Он торговал зерном и мукой, сукнами и мехами, сахаром и ситцем. Он не брезговал ничем. Если бы страна испытывала недостаток в заячьих скелетах, он доставал бы и этот товар, чтобы продать его с головокружительной надбавкой.
И он был один, совершенно один со своими миллионами. В разных концах страны на него работали большие и малые пройдохи, но они не знали, на кого они работают. Десятки звеньев отделяли их от Александра Ивановича Корейко. Он действовал только через подставных лиц, и лишь сам он знал длину цепи, по которой шли к нему товары и деньги.
Он оказался прав. У него, в его подземном царстве, серьезных конкурентов не оказалось. И он свободно манипулировал своими резервами и был диктатором подпольного рынка. Он страстно работал над увеличением своих доходов, чтобы зажить полновластным владельцем яхт и особняков в тот день, когда все возвратится к прежнему. В этом он никогда не сомневался.
И чтобы никто не разгадал его второй и главной жизни, он вел нищенское существование, стараясь не выйти за пределы сорокашестирублевого жалованья, которое получал он за жалкую нудную работу в юридической консультации на Пушкинской улице.
Глава шестая
Американские скотоводы
Командор пробега, водитель машины, борт-механик и прислуга за все чувствовали себя прекрасно.
Утро было прохладное. В жемчужном небе путалось бледное солнце. В травах кричала мелкая птичья сволочь. Дорожные птички «пастушки» медленно переходили дорогу перед самыми колесами автомобиля. Степные горизонты источали такие бодрые запахи, что будь на месте Остапа какой-нибудь крестьянский писатель-середнячок из группы «Золотое гумно», не удержался бы он – вышел бы он из машины, сел бы в траву и тут же бы на месте начал бы писать на листах походного блокнота новую повесть, начинающуюся словами: «Инда взопрели озимые...»
Но Остап и его спутники были далеки от поэтических восприятий. Вот уже сутки они мчались впереди автопробега. Их встречали музыкой и речами. Дети били для них в барабаны. Взрослые кормили их обедами и ужинами, снабжали заранее приготовленными авточастями, а в одном посаде поднесли даже хлеб-соль на деревянном блюде с полотенцем, вышитым крестиками. Хлеб-соль лежала на дне машины, между ногами Паниковского. Он все время отщипывал от каравая кусочки и в конце концов проделал в нем мышиную дыру. После него брезгливый Остап хлеб-соль выкинул на дорогу. Ночь антилоповцы хорошо отдохнули в деревушке, вдыхая одеколонный запах сена.
Спутники Бендера смотрели на него с обожанием. Их приводила в восторг открывшаяся перед ними легкая жизнь. Они увидели на деле, что такое хорошая идея. Паниковский гнусавым голосом тянул слова песенки, подобранной где-то среди отбросов общества:
– А вы верите в бога, Паниковский? – спросил Остап, капризно развалившийся на шершавых подушках Антилопы.
– А как же, – заявил Паниковский.
– Он тесно связан с религией, – язвительно заметил Балаганов, – в молодости он был церковным вором.
Паниковский гордо дернул плечом и продолжал мурлыкать:
Потеряли всякий стыд и страх,
У раввина дело швах.
– Ах, Паниковский, Паниковский! – лицемерно вздыхал Остап. – В бога вы верите, а ноги не моете. Почему вы не моете ноги?
– Оставьте эти глупости! – беззаботно ответил Паниковский.
– Для вас это может быть и глупости, но для джентльмена это вопрос чести.
Нарушитель конвенции надулся. Наступившее молчание прервал Балаганов.
– Хорошо жить на свете! Вот мы едем, мы сыты! Может быть, нас ожидает счастье...
– Так-таки стоит и ожидает? – спросил Остап. – На дороге ожидает? Может, еще машет крылышками от нетерпения. Где, говорит, он, господин Балаганов? Что это он меня не берет? Вы псих, Балаганов! Счастье никого не поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах с детской песенкой на устах: «У меня была овечка». Эту наивную детку надо ловить, ее нужно очаровывать, за ней нужно ухаживать. У вас, Балаганов, с этой деткой романа не выйдет. Вы оборванец. Посмотрите, на кого вы похожи? Человек в вашем костюме никогда не добьется счастья. Да и вообще весь экипаж Антилопы экипирован отвратительно. Удивляюсь, как это нас еще принимают за участников автопробега.
Остап с сожалением оглядел своих спутников и продолжал:
– Шляпа Паниковского меня смущает. Вообще, он одет с вызывающей роскошью. Этот драгоценный зуб, эти кальсонные тесемки, эта волосатая грудь под галстуком. Проще надо одеваться, Паниковский. Вы почтенный старик. Вам нужен глухой черный сюртук и фетровая шляпа. Балаганову нужна клетчатая ковбойская рубашка и кожаные краги. И он сразу же приобретет благообразный вид студента, занимающегося физкультурой. А сейчас он похож на уволенного за пьянство матроса торгового флота. О нашем уважаемом водителе я не говорю. Тяжелые испытания, ниспосланные судьбой, помешали ему одеться сообразно званию. Неужели вы не видите, как подошел бы к его одухотворенному, слегка испачканному маслом лицу кожаный комбинезон и хромовый черный картуз? Да, лорд-мэры, нам надо экипироваться.
– Денег нету, – сказал Цесаревич, оборачиваясь.
– Шофер прав, – любезно отметил Остап, – денег действительно нет. И это навевает на меня грусть.
Антилопа-Гну скользнула с пригорка. Поля продолжали медленно вращаться по обе стороны машины. То выскакивала ветряная мельница, беспокойно махавшая решетчатыми руками, то бежали с поля наперерез машине босоногие мальчики, то брыкалась вдали потревоженная автомобильным шумом пятнистая корова.
– Смотрите, – закричал вдруг Балаганов, – впереди автомобиль!
Остап на всякий случай распорядился убрать плакат, увещевавший граждан ударить автопробегом по разгильдяйству. Покуда Паниковский выполнял приказ, Антилопа приблизилась к встречной машине.
– Малый ход! – скомандовал Остап. – Возле машины придется остановиться. У них, кажется, поломка.
Закрытый серый «Кадиллак», слегка накренившись, стоял у края дороги. Коленопреклоненный шофер снимал покрышку с переднего колеса. Над ним в ожидании томились три фигуры в песочных дорожных пальто.
– Терпите бедствие? – спросил Остап, вежливо приподымая фуражку.
– Пустяки, – ответил шофер, – прокол камеры.
Антилоповцы вылезли из своего зеленого рыдвана. Цесаревич завистливо стал кружиться вокруг чудесной машины и вскоре завел с шофером специальный разговор. Паниковский и Балаганов с детским любопытством разглядывали пассажиров, из которых двое имели весьма надменный заграничный вид. Третий, судя по одуряющему калошному запаху, исходившему от его резинотрестовского плаща, был соотечественник.
– Далеко едете? – спросил Остап.
– А черт его знает! – раздраженно ответил соотечественник. – Шесть дней уже носимся по деревням, как угорелые.
– А вам это не нравится?
– Я думаю.
– Зачем же вы носитесь?
– Это они носятся.
И соотечественник довольно грубо показал пальцем на своих спутников, седых румяных джентльменов.
– Американцы.
– А вы?
– Я переводчик из бюро путешествий. Много я имел дела с иностранцами, но таких еще не видел. Скотоводы! Казалось бы, люди интеллигентные. Понимаете, на той неделе к нам, в Москву, приехали специальным поездом восемьдесят американских туристов. Прямо кошмар какой-то! Девять международных вагонов и четыре вагона-ресторана. У каждого отдельное купе. А эти двое сами целый вагон занимали. А зачем им, спрашивается, отдельный вагон? Ну, да ладно. Сначала все шло хорошо. Согнали со всего города такси и повезли их в Большой театр на «Лебединое озеро». Специальный спектакль среди лета устроили. Есть, конечно, расчет – они хорошо платят.