Страница 22 из 73
— Слушай, ну че ты пристала… тебе мужиков мало?
— Из-за нее, да?
— Че? — удивленно-злобное. Но затем резко — лживый смех. — Ты о ком?
— А то я дура, да? Сам знаешь о ком…
Жгучая, палящая тишина.
Вдруг шум, стук… приближающиеся шаги.
Отчего резко кидаюсь я в сторону. За порог — в сени, а там и на выход.
Пройтись по двору.
Замереть под яблоней, прячась в ее темени от лишнего внимания.
Присела на скамью.
«Мать твою! А холодно уже ночами!»
Невольно обхватила себя за плечи руками в тщетной попытке согреться.
Надо было и куртку брать. Хотя, кто ж знал? Днем так вообще духотень стоит — порой и в толстовке жарко.
А че я вообще выперлась? Что хотела? Что-то ж хотела… Но что?
Вот я овца… склерозная! Ну да ладно.
Мирон всю голову задурил.
Одного не пойму, если разговор… был обо мне, тогда почему… со мной-то телится?
Бред какой-то…
Черт! А может, я много на себя беру?
Так чисто… флирт, а где-то там… за пределами этой горе-дачи… есть та, которая заставляет его сердце биться чаще? Или… что иное пульсировать в вожделении. Мл*ть! Зайчонок… от тебя одна пошлость в голове, и картины… странные, полные предположений: что ты там с ним творила, что хотела… что уже получила — и с чем отказал.
Идиоты! Они, я!
Хрен с вами!
Сходить в туалет — и спать. Точно! В туалет…
…совсем дурой стала.
В сторону огорода. Несмело открыла перекошенную деревянную калитку — и свернула налево. Даже свет Луны не особо спасал. Едва ли не на ощупь пыталась добраться до дощатого сортира. Что будет дальше — мне самой уже жутко. Главное, не провалиться… а то буду, как та девочка из лагеря — «легенда Интернета»: и смех и грех…
Черт! Мать тв… то ли яблоко гнилое, то ли кто-то не успел, али не рискнул. Проехалась, поскользнулась — но не упала.
Держись, Некит! ДЕРЖИСЬ!
А то точно… на веки вечные западешь Мирону в сознание… вот только не как красавица, а как колоритное… пахучее чудовище.
Еще немного, еще рывок — и вот оно… пугающее бездной жути, сооружение…
* * *
Удача. Хоть в этом везение было на моей стороне.
Наивная. Не успела и пары шагов сделать от местной «усыпальницы», как тотчас едва ли Богу душу не отдала — дюжее, двухметровое пьяное чудовище до чертиков напугало. Почти сразу и признала — Майоров. Стоит, улыбается, разведя руки в стороны:
— По такой темени — и одна бродим. Чего так?
Пытаюсь увильнуть, но большие ручища, как и размах объятий, явно не дают свершить «глупость».
— Ты куда?
— Спать…
— Ну… а я?
— Что ты? — тихо (лживо) смеюсь, пытаясь отшутиться, ослабить бдительность — и все же удрать. — К жене своей иди.
— Ну… — обижено протянул. — К ней я всегда успею. Ни-ик… ну, куда ты… Глянь! — Крепко сжал меня одной рукой за талию, притискивая к себе, а второй повел около: — сколько звезд, а Месяц как светит! Романтика! Лето…
— Так-то уже сентябрь, — заливаюсь иронией.
— Да куда там? Как тепло! И еще зелено! А запах, запах ночи-то какой! Чувствуешь?!
— Ага, сортира, — ржу.
— Ну… блин… Че ты? — качнул разочарованно головой. Глаза в глаза. — Ну… пошли погуляем?
— Вить… — сдержано, добро. Упрашивая. — Иди спать… а.
— С тобой, — загоготал, — пойду.
Сжал сильнее в своей стальной хватке.
Пристальная борьба взглядов.
Скривилась я невольно — но то ли и не видно, то ли все равно. Миг — и враз стал приближаться к моим губам своими.
Тотчас моя отчаянная попытка вырваться, оттолкнуть.
— Не надо! — отворачиваюсь.
— Ну, зайчонок… Ты чего?
Аж полосонуло по сердцу. Отчего движения мои стали куда стремительнее, напористее. Грубыми, злыми.
— ОТПУСТИ! — дерзко.
— Ласточка… ну не сопротивляйся.
Лезет со своими слюнями ко мне, душа заодно жутким амбре.
Морщусь, рычу. Попытка заехать по его тестикулам — но идиотично вышло, тщетно.
— Я же добрый, ласковый… ты чего? Тебе понравится… обещаю. Ни одна не жаловалась.
— МАЙОРОВ! — едва ли уже не ором. — ОТВАЛИ!
— Маленькая моя… — скатились лобзания по шее.
Мерзко, жутко… убивающе. Совокупляясь с прошлым — до визга, до помутнения изводит.
— Тебе Рожа не простит! — рычу на ухо, ногтями своими сгрызаными пытаясь вонзится в кожу и хоть немного как-то того отрезвить.
— А мы ему не скажем… — шепчет заговором в ответ.
— Я тебе в дочь гожусь, не смущает?
— Ни капли… — и снова лезет своими противными губами к моим.
Сукин сын… остается лишь визжать — и позорить себя на всю… или…
Ва-банк.
— Ну, смотри. Сам потом перед Мирой отвечать будешь.
Обмер тотчас. Рука сплыла с моей груди ниже. Немного отстранился:
— За что? — грубо.
— А то не видно.
— Не понял… — заморгал нервически, — а вы че?
— Все ты понял, — вполне серьезно, грубым рыком, а в душе уже ком страха ежом ворочается: если где палку перегну или не туда сверну (ведь это его друг, едва ли не брат), то узнает, поймет, что заливаю. — И не думаю, что его обрадует то, что тебе досталось… раньше, чем ему.
— А Рожа ж… — растеряно, явно пытаясь докопаться, наковырять, что вру.
— А то Мирашеву Федькино слово помеха.
— Так он же… эту сейчас.
— Много, не мало, да? — язвлю, лживо (едва не плача) улыбаясь. А в горле дерет обида. Но хватка ослабла, невольно руки поползли вниз ублюдка. — Только молчок, хорошо? — ухмыляюсь, шаловливо приставив палец к губам. Играть, так играть… даже если и клоуну смертельно больно.
Скривился вдруг, ядовито ухмыляясь:
— Ай-да… Рогожины. Одна лучше другой.
Усмехнулась и я:
— Не мы… жизнь такая.
Разворот — и живо пошагала прочь. За калитку — и по тропинке, к дому, срываясь на бег.
А в голове грохочут слова Майорова: а что… если прав. Не лучше я Ритки. Нет… Ведь сама… «водичка», «туалет»… а на самом деле…
Черт! Мать в*шу!
Протиснутся в сени, к кухне — и обмереть, словно после выстрела.
Жесткий, будто кто розгами до кости стеганул, пронзительный… сладострастный женский стон из-за двери.
Сука…
Позорные слезы вмиг подступили к глазам.
Мира-Мира… Сволочь ты… Кобель бездушный. Кобель похотливый.
Шумный, глубокий вдох, дабы сдержать слабость, чувства — и резвый разворот, прочь. Убраться прочь нахуй отсюда.
Но шаг на ощупь — и буквально едва с ног кого-то не сбила. Не слышала и шорох, как кто-то сюда за мной зашел. Испуганно поднимаю взор — за пеленой, за дрожащим стеклом слез едва могу четко осознать, кого вижу, но ядовитую змеюку сложно с чем-то перепутать. Еще миг, взмах — и помчали позорные соленые потоки по щекам.
— Ты чего? — гыгыкнул мой Супостат.
И вдруг снова… пронзительный, вожделенный стон, которому несмело свторил мужской.
— А, — вмиг просиял Мирон. Заржал. Закинул вдруг что-то в рот, что держал в руках, и принялся показательно, комично жевать. Еще ход жвал — и широко заулыбался. Махнул рукой в сторону закрытой двери кухни: — Извращуга, да?.. Нравится?
И сама не поняла, как решилась… Живо кинулась, обхватила его за шею и впилась больным, полным горечи и обиды, страха… непонятной жажды, поцелуем в губы. Мой Мира — мой… и только мой!
Окаменел в растерянности. Не шевелится. Даже улыбка умерла. Строгий. Серьезный. Ошарашенный. Отчего тотчас реагирую я — испуганно отступаю со своим жутким, глупым, мерзким нападением, сгорая уже вовсю от стыда.
Но едва попыталась отстраниться от него, как тотчас движение рукой (выкинул куда-то в сторону то, что держал), и в момент обеими обхватил, сжал крепко меня в своих объятиях.
Жгучим, будто огнем, будто пламенем нещадным, припал поцелуем к моим губам. Колючая мелкая щетина, запах алкоголя и сигарет вперемешку с прочим, запах мужского парфюма — всё это впервые завладело мной, охватило сполна, не вызвав отвращения, отрицания… Океан откровенно пошлого, запретного, неправильного… но впервые мною допустимого, приемлемого… более того — вожделенного… накрыло меня с головой и утащило на самое дно.