Страница 6 из 13
– Ага.
Два дня меня выгоняли из метро, желудок опустел, и хотелось просто посмотреть на кровь, потом её понюхать, дотронуться языком… Во мне шевелилась жизнь, и я уже был рад этому. Гроб стал мне другом за долгие сто лет, портовые крысы жили лучше, чем я, моё имя давно стёрлось из памяти людей, теперь это называется «бомж», да, я никому не нужен, но мне нужна кровь, сила крови сильней любой другой силы. Я знаю это наверняка.
Спасибо тебе, добрая женщина, что ты такая добрая. Никто кроме тебя не дал мне эту газету в метро, а какой-то мужчина с татуировкой на пальцах дал мне телефон. Никто меня не брал на работу, и тут такая удача, снова добрая женщина пригласила меня на ликёро-водочный завод. Я – грузчик. Теперь я грузчик. Я никогда не пробовал ликёр, а от водки меня тошнит. Было время, когда я боялся крови, потом привык, стал различать её на вкус, я стал в ней разбираться, я полюбил кровь. Полюблю и водку. Только я должен измениться. Если я буду продолжать пить кровь, то меня снова поймают и убьют, водка лучше, чем кровь, она бесцветная…
– Эй ты! Иди к нам. Ты грузчик?
– Да.
– Значит так, берёшь этот ящик и несёшь на погрузчик, осторожно, понял?
– Ага.
– Молодец! Приступай, новобранец!
– А вы?
– А мы устали, – заявил один огромный сгорбленный детина, сидевший в позе мартышки. – Понял?
– Понял.
Пока коллеги курили, он натаскал уже целый погрузчик.
– Это, как тебя там? Как тебя зовут?
Болтушкин вытащил из кармана паспорт и прочитал:
– Иван Петрович.
– Молодец, Петрович! Ты настоящий грузчик. Щас придёт машина, нужно её погрузить. Когда погрузим, Звездочётиху потрясём, она нам нальёт втихаря. А ты чего сел, не расслабляйся, нам ещё фуру грузить.
Дракула сверкнул глазами, но промолчал. Сил у него почти не было. Погрузчик медленно уползал по направлению к воротам. Вот бы глоток крови… Руки тряслись, запутавшись в комканых волосах. С другой стороны ангара послышалось пение знаменитого радио «Любовь. ФМ»:
– Я за тебя умру, посмотри в глаза мне, я не вру…
– А это чё за гастрабайтор? – послышалось из окна Зила.
– Новенький. Иван Петрович.
– Дай лапу, Петрович.
Он протянул грязную руку, которую пожал водитель Зила. Коллектив Болтушкину не понравился, и он решил их всех перекусать, несмотря на то, что решил завязать с этим. Заодно с этим он понял, что работать грузчиком всё же не так прекрасно, как описывала ему женщина по телефону.
Я не такой, как все, но я не хуже других, хотя, и не лучше. Значит, я такой же. Просто у меня есть некоторая особенность, о которой лучше умолчать, а то со мной никто не будет дружить. А прожить всю жизнь в одиночестве ничем не лучше, чем умереть и пролежать всю жизнь в гробу. Я уже был там, и сделал вывод, что труп, который был мной, просто умер, да, это просто для тех, кто жаждал моей смерти, и даже я, даже я сам перестал верить в себя. Смерть обманула меня, я не хотел умирать, и я попался. Среди людей я был врагом, я прятался от всего: от света, от крестов, от людей, самым главным для меня была моя тайна. И она была раскрыта. Я помню это ружьё в руках Селивана. Камышёвка меня не спасла. Где он взял серебряные пули? Он выстрелил в меня три раза. Я не умер. И трясущиеся руки взялись за нож. Два раза он воткнул его мне в бок. И тогда он испугался, связал меня и ушёл. В ту же ночь мне в сердце вбили осиновый кол. Вот так я умер. Дед похоронил меня у ручья. Мои раны заплесневели и уже не болели. Мир перестал существовать, я был мёртв, и единственное, что я чувствовал – это благодарность за то, что больше ничего уже не болит. Когда-то мне хотелось быть кем-нибудь другим, не мной, и я мечтал о другой судьбе, но смерть убила меня раньше, чем я смог что-то изменить. Я понял одно: каждый мертвец мечтает воскреснуть и прожить вечную жизнь, как я. Люди не знают, что мертвецы тоже думают, мечтают, только не говорят и не двигаются.
Пот катился градом со лба уставшего грузчика, и он сел на ящик со спиртным.
– Подожди, ещё немного, потом отдохнёшь.
– Пусть посидит, а то сердце остановится.
– В раю зачтётся.
Раздался хохот, но Болтушкин не смеялся. Сердце отдавалось и в ушах, и во всём теле. А тело уже отказывалось двигаться. Немного посидев, он встал и снова взял ящик. Сил не оставалось даже любить, впрочем, об этом можно поспорить, но спорить тоже не было сил.
– Давай, давай, а то до семи не успеем.
Грузчики легко и быстро передавали ящики, полные мужского счастья. Здесь были и ликёр, и водка, и коньяк. Так бережно и нежно относятся только к любимой женщине. Иван понял, что там что-то ценное, и тоже с нетерпением ждал, когда Звездочётиха нальёт и ему. Интересно же.
Дверь в кабину захлопнулась. Детина попросил закурить. Сигарета тряслась в мозолистых руках.
– Ты кто такой, откуда?
– Иван Петрович Болтушкин, – он снова достал паспорт. – Из Пупково.
– А где это?
– В тайге.
– Понятно, приезжий. Ну, давай знакомиться. Мегалит.
– Иван.
– Шершень.
– Очень приятно.
– Мы вместе за разбой сидели. В тюрьме познакомились. У тебя штаны порвались, ты видел? Мегалит, ты помоложе, сбегай, узнай, может, привезли.
– Звездочётиха придёт, скажет.
– Я чую, капустой пахнет. Если не дадут, дашь взаймы? Жена у меня последние деньги отобрала.
– Да задолбал ты уже со своей женой. Ватрушкина попроси.
– Какого Ватрушкина?
– Ивана Петровича.
– У меня одна сигарета осталась! Шаром покати!
– У меня тоже, Сеня.
– Сходи, будь человеком.
– Отстань, дай докурить. Вон, этого пошли.
– Он Звездочётиху не знает.
– Тогда сам сходи.
– Да, что ж ты за человек? Жрать хочется, а её всё нет.
– Мы сегодня две фуры погрузили, а ты как банный лист пристал ко мне…
– О-о-о, а вот и она…
– Вспомнишь и появится.
Ярко накрашенная курчавая женщина поставила на стол бутылку кваса, в другой руке были конверты.
– Пролётов Семён Семёныч.
– Я.
– Получите, распишитесь.
Он потёр руки. Руки были вспотевшие и немного тряслись. Подсобка наполнилась радостными возгласами. Бычки были выброшены и дымились в пепельнице.
– Короткевич Антон Васильевич.
– Я.
– Получите, распишитесь. А кто такой Болтушкин?
– Это я.
Конверт был совсем тонкий. Грязные руки тряслись и тянулись к тонкому конверту.
– Мы подумали и решили дать тебе аванс, ты у нас работаешь только первый день, ну, ты понимаешь…
– Спасибо. А можно я пока здесь поживу? Мне пойти некуда.
– А где ты прописан?
– Я из Пупкова, это далеко.
– Можно. Ты только не светись, начальству на глаза не попадайся.
– Светлана Михална, может, вы с нами по кружечке, а? – спросил Шершень.
– Мне нельзя, у меня сахарный диабет, ты же знаешь! И потом, приставать начнёшь…
– Не, я с бабами завязал.
– Ты теперь с мужиками?
– Некрасиво, Светлана Михална, я от всей души…
– Сильно не нажирайтесь, сегодня ночная смена.
– Светлана Михална… Да мы разве когда-нибудь? Никогда! Никогда?
– Никогда!
Шершень с Мегалитом переглянулись.
– Смотрите мне… Нахаляву жрут даже язвенники и трезвенники.
– А мы не язвенники и не трезвенники.
– Вот и я про то же.
– Светлана Михална…
– Лиличке привет!
– Передам.
Дама в рабочем халате ушла. Из холодильника приятно тянуло жареной курицей. В микроволновке она разогрелась, и стало пахнуть ещё вкуснее. И он обрадовался обычной еде. Разбитые чашки наполнились водкой.
– Меня по имени-отчеству вообще никто никогда не называл, в тюрьме так вообще… хлястик.
– Ты будешь чеснок? – спросил Шершень у Болтушкина.
– Нет.
– Зря, попробуй, понравится, – Шершень окунал чеснок в горчицу и ел, а потом сплюнул в сторону, высморкался и положил комок туалетной бумаги на стол. – А я люблю чеснок…
Болтушкин смотрел на курицу не отрываясь. То на курицу, то на чеснок.