Кот на дереве

Ты ел сытнее других!

Ты пил вкуснее других!

Ты одевался лучше других!

Ты имел больше, чем другие!

Ликующая толпа замерла, ликующая толпа слилась в одно живое трепещущее тело, мощно противостоящее холодному молчанию монумента. Я чувствовал полную свою слитность с толпой, я был одним из всех, я был молекулой этого великолепного организма, а потому не неожиданность, а торжество принесли мне слова, взорвавшиеся в прозрачном воздухе:

НО МЫ СПАСЛИ ГАЛЛИНАГО!

Толпа взревела:

- Галлинаго! Он опять с нами!

И я успокоенно вздохнул.

Если Эдик Пугаев и прорвался в Будущее, то совсем не в том качестве, о каком мечтал. Если ему воздвигли здесь монумент, то вовсе не из восхищения перед его делами.

- Литературный герой, - кивнул я сияющему Илье. - Твоя работа?

- Возможно.

- К чему такая скромность?

- Ты забываешь, об Эдике пишет и новгородец... Впрочем, - великодушно махнул он рукой, - кто бы ни написал эдика, я или мой коллега, работу следует признать отменной. Скульптор добавил от себя немного.

- Прими поздравления.

- Оставь!.. Ни я, ни новгородец - мы еще не закончили свои рукописи.

И тут же спросил:

- Где он?

- Кто?

- Ну, этот симпатичный кореец с книгой. Он же явно не местный, он явно из приезжих. А какую книгу можно таскать в руке, гуляя по незнакомому городу?

- Путеводитель?

- Вот именно.

Как нарочно, из толпы, пританцовывая в такт музыке, льющейся с неба, вновь вынырнул кореец. На его сильном локте сидела крошечная девочка с роскошным бантом в каштановых волосах. Она громко смеялась, и Илья засмеялся так же громко. Я не успел остановить его, он хлопнул корейца по плечу:

- Галлинаго! Он опять с нами!

- О, да! - обрадовался кореец.

- Эдику! Мы утерли нос!

- О, да! - удивился кореец.

- А что тут читают? Я спрашиваю, что тут читают? - Илья потянул книгу из руки корейца, но тот, видимо, не так уж хорошо понимал Илью. Он не выпустил книгу, он потянул ее на себя, инстинктивно прижав к груди веселую девочку с роскошным бантом в каштановых волосах, и мне вдруг показалось, что каким-то десятым чувством он, этот симпатичный кореец, почувствовал в Илье другого, совсем другого человека, совсем не такого, как он сам.

- Илья!

Но Петров сам все понял.

А поняв, резко выдернул книгу из руки оторопевшего корейца и бросился бежать, смешно выбрасывая в стороны ноги.

- Илья!!

Он убегал.

- Илья!!!

Со стороны это, возможно, выглядело смешным, даже, наверное, так выглядело, но мне было не до смеха. Только что я был счастливым среди счастливых, только что я был равным среди равных, только что я радовался со всеми: Эдику утерли нос, а галлинаго, он опять с нами! - и вот я уже чужой, и вместо ощущения счастливого единства - тяжкое ощущение одиночества.

А Илья бежал.

Он меня не слышал.

Он не хотел меня слышать.

Он мчался прямо по лужам, разбрызгивая светлую воду, несся по дорожкам, приводя в радостное недоумение людей, все спешащих и спешащих на праздник возвращения галлинаго, который теперь вновь с нами и, надо полагать, навсегда.

"Зачем ему путеводитель?"

Я догнал Илью метрах в десяти от кустов, в которых была спрятана МВ.

Сейчас он вырвется, подумал я, сейчас он сделает эти последние шаги к МВ, и я уже не смогу его остановить, и неизвестная книга, объект из Будущего, вещь совершенно невозможная в нашем времени, окажется именно у нас, там, где ей не полагается быть.

Допустить этого я не мог.

Краем глаза я видел человека, появившегося в конце аллеи. Он слишком походил на обиженного Ильей корейца, чтобы я мог рисковать.

Я отталкивал Илью от МВ, я рвал из его рук книгу.

- Выбрось немедленно!

- Но почему? Почему? - пыхтел Илья, изворачиваясь.

- Выбрось книгу. Она принадлежит не тебе.

- А кому? Кому? - пыхтел Илья.

- Выбрось книгу. Она принадлежит твоим внукам.

- А кому они обязаны? - пыхтел Илья. - Кто строил для них Будущее?!

- Выбрось книгу, - кричал я, наваливаясь на упрямого писателя. - В этом времени ты не имеешь прав даже на собственное литнаследство!

И стены капсулы бледнели, источались (мы боролись уже внутри), и зеленая дымка затягивала прекрасное вечернее небо, глуше и глуше доносился до нас праздничный рев толпы, торжествовавшей над эдиком. Рывком я все же вырвал книгу (в кулаке Петрова остался обрывок суперобложки), вышвырнул ее из капсулы, и почти сразу МВ вошла в поле зрения энергетиков, техников, вычислителей, членов специальной Комиссии и, конечно, воспрянувшего Ильи Петрова (новгородского).

11

Илья не оправдывался.

Он сидел в конце длинного стола, смотрел на Председателя, и члены специальной Комиссии тоже смотрели на Председателя, будто это он, а не известный писатель, совершил дерзкие и преднамеренные действия, столь противоречащие всем разработанным нами правилам.

- Итак, - сказал наконец Председатель. - Прецедент создан. В наших руках предмет, к нашему времени не имеющий никакого отношения. Это обрывок суперобложки, - показал он. - Не бумага. Какое-то новое вещество. Какое этим займутся химики и технологи... На внутренней стороне обрывка различима надпись, сделанная обычным грифельным карандашом. - Чо Ен Хо. Видимо, это автограф будущего, может, даже еще не родившегося владельца книги... На внешней стороне портрет автора, к сожалению, далеко не полный. Можно видеть лишь небольшую часть облысевшей или обритой головы... Тут же несколько слов текста. Аннотация или рекламная врезка... Цена оборвана, если она, конечно, была указана, зато сохранился год издания - две тысячи одиннадцатый... Установить автора книги по обрывку портрета не представляется возможным, но сохранившийся текст достаточно информативен... - Председатель негромко, не поднимая головы, процитировал, - "...и теперь эдик стоит над городом, как великое и вечное _н_е п_р_о_с_т_и_, завещанное нам классиком мировой литературы, прозаиком и эссеистом Ильей Петровым..."

Председатель поднял голову:

- К сожалению... или к счастью... это все.

И не удержался, моргнул изумленно:

- Одно можно утверждать точно: кто-то из наших друзей, я не знаю кто, - он поморгал на обоих писателей, - останется широко известным и в конце будущего века!