Страница 3 из 27
Это было реально, страшно реально и совсем некомфортно. Вполне естественно, что, когда Эдди позвонил мне на следующей неделе и сказал: «Там другая группа будет играть, называется Х», я сразу же согласился посетить клуб Whisky еще раз.
Мы объявились в то же самое время, сели за тот же стол, и сделали аналогичный заказ: фри и «Кока-колу». Но на этот раз я надеялся, что впишусь в окружающую обстановку немного лучше, и надел вместо предыдущей голубую рубашку «Izod» и проткнул булавкой маленький логотип аллигатора.
Вот как все это начиналось! Теперь я ходил на концерты все время, скупал все подряд записи в магазине Rhino, а также приобрел значок PiL, чтобы скрывать маленькую лошадку на моих рубашках поло. Не то чтобы я понятия не имел, кто или что такое «PiL», но, будучи тотальным позером-выпендрежником (меня так обзывали много раз), я просто брал наводящую информацию из реплик людей, которых я видел на концертах, и старых панков в моей школе.
Я купил майку Buzzcocks /Оживленно Обсуждаемые Хуи/, но никогда до этого не слушал Buzzcocks. Я купил майку Dead Ke
Именно эти важные вещи заставляли меня туда возвращаться, а не PiL! Как раз они были ужасной хуйней.
2
Смэлли
Если проследить мою родословную со стороны мамы, в конечном итоге мы окажемся в Северной Ирландии, в небольшой рыбацкой деревушке под названием Калдафф на рубеже XX века. Легенда гласит, что мой прапрадед владел флотом рыболовных судов и был королем всех придурков города. Англичане (большие выдумщики по части доебывания к ирландцам) решили, что будут забирать часть ирландского рыболовного улова, чтобы кормить верных подданных Королевы. Это оставило город без достаточного количества пищи.
Мой прапрадед перестал зарабатывать деньги, но продолжал платить работникам из своего собственного кармана с тем, чтобы они не голодали. Он делал так, пока полностью не сел на мель. Потом он убил себя.
Два поколения спустя мой дедушка эмигрировал из Ирландии в Канаду, пошел на службу в канадскую армию и, в конечном итоге, во время Второй мировой войны на линкоре направился к французскому портовому городу Дьеп. Этот рейд был экспериментом «союзников» – Объединенных вооруженных сил, чтобы понять, смогут ли они захватить и удерживать крупный, оккупированный нацистами порт перед запуском более крупных военных операций, таких как в Нормандии.
Однако немцев предупредили, а союзники не были к этому достаточно готовы. Мой дед был в первой волне наступательных действий. Ему удалось преодолеть пляж и войти в город, но там его снял снайпер. Пять тысяч канадских солдат штурмовали Дьеп; 3367 из них были убиты или ранены. Мой дед получил 14 огнестрельных ранений, был ранен осколками и, в конечном итоге, пробыл в немецком лагере для военнопленных в течение двух лет.
Но он выжил. Добрался обратно до Канады, был награжден дюжиной медалей и женился на моей бабушке – шотландской иммигрантке, которая выступала в качестве одной из танцовщиц канадской версии Объединенных организаций обслуживания вооруженных сил (службы развлечения солдат). Дед был большим, веселым парнем, который любил выпить и прегромко топать при ходьбе, как Франкенштейн, из-за своего стального бедра, расхуяренной ноги и из-за полного отсутствия левого колена. Умер он в начале пятидесятых годов, когда его травмы наконец-то напомнили о себе в последний раз.
Это была семья со стороны мамы. Мой папа не говорит много о своей семейной истории, так что его сторона в большей степени покрыта завесой тайны. Отчасти я могу понять почему, основываясь на тех историях, которые я все-таки смог собрать воедино.
Моя сестра как-то слышала историю о том, как отец моего отца отвел моего папу и его брата днем в кинотеатр. Усадив их, он сказал: «Не двигайтесь, я вернусь позже». Он так и не вернулся. Мой папа и его брат были настолько напуганы дурно обращающимся с ними отцом-алкоголиком, что они просидели в креслах в течение нескольких часов. Мой папа даже не хотел покидать свое место, чтобы пойти в туалет. Никто не знает, как долго он сидел там в луже собственной мочи.
Я знаю еще одну историю, исчерпывающую тему моего дедушки: он был забит до смерти в драке, в баре, когда моему папе было десять лет.
Мать моего отца была милой старой леди, которая баловала меня постоянно, она даже как-то отмазала меня, когда я попал в аварию на ее автомобиле (это случилось еще до того, как я получил права). Но она тоже была алкоголиком, да еще и барахольщицей в последние годы ее жизни. Она отправлялась в универсам «Pic ‘N’ Save» через дорогу от своего дома, чтобы купить сотню таких маленьких зеленых корзиночек для хранения клубники. У нее не было никакой клубники; она просто складывала эти корзиночки в углу. Иногда пожилой человек покупает увеличительное стекло, чтобы легче было читать; моя же бабушка закупала сорок штук таких луп и оставляла их в куче на полу. Ее крошечный дом и даже гараж были переполнены старыми газетами, журналами, безделушками и кусочками мусора, которые она не могла заставить себя выбросить.
В детстве я думал, что это довольно круто, что у моей бабушки были груды хлама, по которому я мог вскарабкиваться до потолка. Я не видел ничего плохого в том, что она просит меня замешать ей ром и колу, или в том, что, посещая моих родителей, она всегда выпивала в ту же минуту, как переступала их порог. В конце концов я понял, что ее алкоголизм и накопительство были симптомами более глубоких психических проблем. Когда мой дедушка умер, не думаю, что бабушка тогда была достаточно эмоционально устойчива и материально обеспечена, чтобы собственноручно воспитывать моего папу и его брата.
Недавно я подтрунивал над своим отцом на тему того, что, когда я был ребенком, он так и не купил мне новый мотик и что я должен был собирать свой собственный байк из запчастей, которые откапывал в мусоре. Он сказал тогда, чтобы я затянул свой пояс потуже, и напомнил, что в детстве у него не было ни одной игрушки до двенадцати лет.
После того как умер его отец, он жил у разных членов семьи, но в конце концов обрел себе пристанище у дяди Джона и тети Флоренс где-то в северной части штата Нью-Йорк. Они были настоящей сладкой парочкой, любили природу и прогулки и бережно относились к моему отцу. У меня остались приятные воспоминания о семейных поездках к ним в гости: дядя Джон рассказывал о жизни растений, тетя Флоренс читала нам Стейнбека, а мой папа по-настоящему расслаблялся в их присутствии.
Но шрамы моего отца уходили глубоко за пределы этих мутных, слабо детализированных, первых лет его жизни без игрушек. Он пережил что-то такое, что навсегда закрыло его эмоционально.
Мои родители встретились на «свидании вслепую» и поженились совсем молодыми, потому что мама забеременела мной уже в семнадцать лет. Они поселились в Ла-Кресента, на окраине пригорода Лос-Анджелеса. Чтобы туда добраться, нужно пилить прямо на север, не доезжая до Национального лесопарка Анджелес. Спустя четыре года после моего рождения мать родила сестру Хеддер, двоюродный брат Терри переехал к нам, иначе он мог попасть в приемную семью[1]. Моя мама работала в библиотеке нашей начальной школы, а затем устроилась на работу в качестве школьной секретарши; отец занимался сварочными и сантехническими работами в нашем гараже, а затем открыл свою собственную мастерскую на той же улице.
Мой папа старался изо всех сил, но, к сожалению, в его старания были включены также пьянство и регулярные дозы словесного и психического насилия. Меня никогда не били (кроме случайного подзатыльника за непослушание), но меня также никогда и не обнимали. Я не помню ни одного раза, чтобы отец обнимал меня, когда я был ребенком. Я никогда не слышал «Я люблю тебя» когда-либо. И что бы я ни делал, я делал это неправильно.
1
Терри был сыном брата моего папы. Когда мой папа видел, как дядя начинает не оправдывать себя в качестве главы семьи, он переключался на Терри. Какими бы ни были недостатки нашей семьи, мой отец был уверен, что Терри лучше быть с нами, нежели затеряться в бюрократии системы. Я всегда восхищался бескорыстием своего отца, открывшего свой дом ребенку, которого спустя годы я считал своим братом.