Подземное время (ЛП)

Так заработала эта машина, неслышная и неумолимая, которая не остановится, пока не сломает ее.

Глава 4

Сперва Жак решил, что те несколько минут, которые он уделял ей каждое утро, чтобы обсудить самые важные дела, являются потерей времени. Теперь Матильде приходилось во всем разбираться самой, обращаясь к Жаку только в крайнем случае. Кроме того, он перестал заходить к ней в кабинет в конце рабочего дня – ритуал, который он же установил годы назад: короткая передышка, прежде чем разойтись по домам. Под разными более или менее убедительными предлогами он стал избегать обедать с ней в кафе. Больше никогда не давал ей советов по рабочим вопросам, перестал интересоваться ее мнением и вообще больше не обращался к ней ни под каким видом.

Вместо этого, в следующий понедельник Жак после долгого перерыва явился на еженедельную летучку, которую Матильда проводила со своей группой. Он с видом наблюдателя молча уселся по другую сторону стола, скрестив руки на груди и откинувшись на стул. И лишь внимательно смотрел на Матильду. Уже при первом его появлении Матильда почувствовала себя неуютно, потому что взгляд этот был не ободряющий, а пристрастный, подстерегающий малейшую ошибку.

Далее Жак затребовал копии некоторых документов: он решил лично оценить работу проектировщиков и менеджеров по продукту, перечитать отчеты и изучить расходование средств на различные проекты. Теперь он все чаще оспаривал ее слова, сначала перед ее подчиненными, с видом сдерживаемого раздражения, а то и прямо-таки выходя из себя, а затем и в присутствии других, во время регулярных встреч с директорами фирмы.

Он ставил под вопрос любое ее решение, требовал уточнить и аргументировать каждую цифру, представить доказательства и подтверждения, высказывал свои сомнения и замечания.

Он стал приходить каждый понедельник на совещание рабочей группы.

А затем он решил вести его сам, на том основании, что у Матильды и без того есть чем заняться.

Сначала она думала, что рано или поздно Жак опомнится, перестанет злиться, и все вернется на круги своя.

Ведь не могла же машина сбиться с хода и забуксовать вот так, из-за ничего. Это просто лишено смысла.

Она пыталась вести себя как обычно, продолжала заниматься проектами, которые ей были поручены, поддерживала связь с рабочей группой, несмотря на растущее чувство напряженности. Она решила положиться на время – время, которое нужно Жаку, чтобы забыть обиду.

Она старалась не обращать внимания на его нападки, когда он иронизировал по поводу ее, Матильды, туфель или нового пальто, отпускал нелестные ремарки насчет длительности ее рождественских каникул или внезапной неразборчивости ее почерка. На все выпады Матильда отвечала спокойным и терпеливым молчанием.

Отвечала ему доверием, которое по-прежнему испытывала к нему.

Возможно, все это не имело к ней ровно никакого отношения. Жак как раз переживал трудный период, и, возможно, ему необходимо было утвердиться, вновь взяв на себя руководство проектами, которые он давно передал Матильде. Она даже думала: может, он болен, и скрывает свою болезнь, и этот недуг разъедает его в одиночестве.

Не желая предавать его, она никому не жаловалась. И этим погубила себя.

Жак продолжал действовать в том же духе, с каждым днем становясь все более нетерпимым, холодным, жестким.

Со временем Матильда заметила, что в присутствии Жака коллеги стали обращаться к ней иначе – вынужденным и немного виноватым тоном. Только поведение Эрика по отношению к ней осталось прежним.

В ноябре Жак забыл пригласить ее на рабочую презентацию рекламной кампании, которую их агентство подготовило к выпуску нового продукта. Матильда узнала о ней в последний момент от секретарши Жака и тут же бросилась со всех ног в кабинет директора по связям с общественностью. Постучавшись, она вошла и увидела их обоих, сидящих на кожаном диване перед плоским экраном. Жак на нее даже не посмотрел; второй мужчина кивнул ей издали. Ни один из них не привстал и не подвинулся, чтобы освободить ей место. Матильда так и простояла, скрестив руки, все время, пока шла презентация, пока они смотрели и пересматривали три ролика, сравнивали картинки, озвучку и монтаж. Ни Жак, ни директор по связям с общественностью не поинтересовались ее мнением; они вели себя так, будто она оказалась здесь самовольно или по ошибке и не имела ни малейших оснований находиться в этом кабинете.

В тот день Матильда поняла, что война, которую ей объявил Жак с целью ее дискредитировать, не ограничивается их отделом, а распространяется и на другие службы, и что у него есть все возможности для этого.

После того случая Матильда в течение нескольких недель добивалась приема у Жака – и через его секретаршу, и всякий раз, когда они пересекались в коридоре или у кофе-машины. Жак отвечал ей любезно, но неизменно откладывал встречу, ссылаясь на чрезмерную занятость.

Кончилось тем, что в ноябре она вошла без стука в кабинет Жака, закрыла за собой дверь и потребовала объяснений.

Он не мог взять в толк, о чем она говорит. В самом деле. Все совершенно нормально. Он делает свою работу. Точка. Она занимает достаточно высокий пост, чтобы понимать, насколько велик годовой бюджет, за который он отвечает, сколько дел на него возложено и требует его постоянного вмешательства. У него просто нет времени заниматься ее душевным состоянием: есть более важные заботы. Он поручил ей контролировать работы, проверять, принимать оптимальные решения. А она все усложняет. Она всегда все усложняет. Что на нее нашло? Ей есть в чем себя упрекнуть? Несомненно, ей нужен отпуск, год был трудным, неудивительно, что она выдохлась. В самом деле, у нее слишком напряженный вид. И усталый. Она отлично знает, что незаменимых людей нет, ей надо отдохнуть несколько дней, и она посмотрит на вещи более ясно.

Она помнит его голос – голос, которого она не знала прежде, полный сдерживаемой ненависти. Этот голос не оставлял надежды на то, что все еще можно повернуть вспять. Голос, который ее приговаривал.

С того дня Жак больше никогда не разговаривал с ней.

Матильда не стала брать отпуск. Она допоздна задерживалась в бюро, работала по выходным. Она вела себя так, словно была в чем-то виновата, словно хотела исправить какую-то серьезную оплошность или доказать что-то. Теперь она и в самом деле чувствовала себя усталой, даже измотанной; ей казалось, что она работает не так быстро и эффективно, как раньше. Мало-помалу прежние уверенность и легкость покинули ее. Уже несколько раз Жак отменял ее участие в запланированных совместных командировках – он либо ехал один, либо в последний момент заменял ее кем-то другим. Он перестал ставить ее в известность о решениях руководства, забывал направлять ей документы, приглашать на совещания, пересылать ей по электронной почте наиболее важные сообщения. В ее отсутствие Жак оставлял на ее столе для входящих бумаг указания, неразборчиво нацарапанные на самоклейках, а потом и вовсе решил общаться с ней не иначе, как через корпоративную почту.

Прибавить к этому сотню незаметных мелочей, совершенно незначительных, которые Матильда едва могла обозначить и о которых она не сумела бы рассказать кому-то еще. То, как он смотрел на нее, когда они случайно встречались в коридоре, и как он избегал смотреть на нее в присутствии других; как он ускорял шаг, чтобы обогнать ее, как усаживался напротив и внимательно наблюдал. И дверь в его кабинет, которую он теперь запирал на ключ, если уходил раньше нее.

Сотни коварных и смешных мелочей, которые день за днем все более увеличивали пропасть между ней и остальными. Потому что она не сумела вовремя понять, что происходит, не забила тревогу. Накапливаясь, как снежный ком, они лишили ее сна.