Подземное время (ЛП)

Теперь ее охватили сомнения. Теперь она не была так уверена. Может, ее отвлекли, и она не отправила сообщение. Она могла нажать не туда, ошибиться адресом, позабыть вложить файл. Она уже не была ни в чем уверена. Возможно, она и в самом деле забыла отослать статью. Почему нет?

Коридор был пуст. Жак ушел.

Матильда поспешила в свой кабинет, включила компьютер, ввела пароль, дождалась, пока отобразятся все значки и пока антивирус закончит проверку; ей показалось, что на это ушло несколько часов, она чувствовала, как сердце стучит где-то в горле. Наконец, она смогла открыть список исходящих сообщений. Электронное письмо было там, в первой строке, датированное вчерашним днем, в 19:45. И она не забыла вложить файл.

Из своего кабинета она позвонила Жаку, чтобы он пришел и сам во всем убедился, на что он ответил достаточно громко, чтобы все вокруг могли его услышать: «Я ничего не получал, и мне плевать на вашу чистую совесть».

Жак подверг сомнениям ее слова.

Жак разговаривал с ней, как с собакой.

Жак врал.

Он получил статью. Матильда это знала. И, скорее всего, воспользовался ею, чтобы написать собственную.

Матильда повторно отправила ему статью.

Чтобы доказать ему, что…

Все это было смешно и бессмысленно. Жалкий рывок, чтобы удержаться на ногах.

Тогда она впервые представила Жака мертвым. С закатившимися глазами. Впервые она вообразила, как стреляет в него в упор, увидела всполох огня, мощный, неотвратимый. В первый раз она представила себе дырку у него во лбу. А вокруг нее – обожженную кожу.

В дальнейшем это видение не раз повторялось, и не оно одно. Вот Жак лежит на земле у входа в бизнес-центр, около него собралась толпа, изо рта его стекает белая пена.

Жак на парковке, в свете голубоватых огней, он ползет, опираясь на локти, а ноги его переломаны, раздроблены, и он умоляет о прощении.

Жак орошает кровью свое кресло с надписью «Директор», а из груди его торчит серебряный нож для разрезания бумаги.

Какое-то время эти картины приносили ей облегчение.

Затем Матильде стало страшно. Оттого, что появилось нечто, с чем она не может совладать, что сильнее ее, и она ничего не может с этим поделать.

Образы были такими ясными, такими отчетливыми. Почти осязаемыми.

Ей стало страшно от собственной жестокости.

Глава 17

Тибо принял вызов на гастроэнтерит на улице Бобийо, на тетанический криз на авеню Дориан, на отит на улице Сарретт.

В 11 часов он позвонил Розе и поинтересовался, неужели диспетчер до конца дня собирается заставить его курсировать между двумя участками. Он не хочет показаться брюзгой, но ведь должен же Франсис следить за тем, чтобы свести к минимуму его перемещения по городу, особенно если речь идет о вызовах высокого класса срочности.

Но как раз сегодня Франсиса не было. Франсис заболел. И база вынуждена была взять другого диспетчера ему на замену.

– Он работал на SOS, – заверила его Роза.

Тибо был не в духе и не удержался, чтобы не сыронизировать. Наверное, этот тип обычно развлекался тем, что заставлял врачей из SOS метаться по всему Парижу. Роза окажет ему услугу, если объяснит, что в их конторе иные порядки.

Голос Розы задрожал.

– Сегодня просто какой-то ужас, Тибо. Мне жаль. Чтоб ты знал, прямая линия скорой помощи звонит каждые три минуты, они сплавляют нам пациентов пачками. Вот и сейчас, тебе придется поехать на улицу Лианкур: мужчина тридцати пяти лет заперся в ванной. Состояние бреда. Угрожает вскрыть себе вены. У него уже было четыре попытки суицида, жена хочет его госпитализировать.

Только этого не хватало. Галера. На их жаргоне это означало вызов, от которого все рады были бы отказаться. Потому что на них обычно уходит полдня. А венчали галеру принудительная госпитализация, освидетельствование задержанных в полицейском участке и свидетельства о смерти.

Тибо сказал, что поедет. Потому что ему нравилась Роза, и потому что он, несомненно, загружен меньше всех, если судить по его зарплатной ведомости. После чего завершил звонок.

Несколько секунд спустя прозвучал сигнал SMS: ему скинули код, этаж и имя звонившего. Тибо не удержался и проверил, не было ли сообщений от Лили. Так, на всякий случай.

Он отлично знает, что сейчас будет. Если он не убедит пациента добровольно согласиться на госпитализацию, придется вызывать полицию, санитарную машину и надеяться, что все это не закончится как в прошлый раз. Тогда молодой девушке удалось сбежать на крышу. А затем она спрыгнула. Ей не было двадцати.

Ему припомнилось, что тем же вечером он поехал к Лиле. Едва войдя, он испытал острое желание броситься к ней в объятия, чтобы она приютила, укрыла его, почувствовать тепло ее тела. Освободиться от самого себя, хоть на мгновение. Он уже бессознательно шагнул к ней, но затем, через какую-то долю секунды, инстинктивно остановил свой порыв. Лиля не двигалась. Она стояла перед ним, опустив руки.

Вот уже добрых двадцать минут он стоит в пробке, зажатый позади грузовика, застывшего посреди дороги на улице Мутон-Дюверне.

Два грузчика не спеша перетаскивают упаковки с одеждой в магазинчик. Вразвалочку, с сигаретой в руке, они исчезают за дверью, чтобы несколько минут спустя появиться вновь. Торопиться им некуда.

Тибо оглядывается. За ним уже выстроились машины, сдать назад невозможно.

Когда грузчики берутся за шестую ходку, – все с той же неторопливостью, – Тибо с неосознанным вызовом жмет на клаксон. Другие машины тут же следуют его примеру, словно они только и ждали сигнала. Один из рабочих поворачивается к Тибо, сгибает свою руку в локте и демонстрирует ему средний палец, направленный к небесам.

На секунду Тибо представляет себе, как он выходит из машины, подбегает к этому человеку и осыпает его ударами.

Тогда он включает радио и прибавляет звук. Делает глубокий вдох.

Обычно Тибо старается регулярно менять участки. Каждый квартал он успел изъездить во всех направлениях и всеми возможными способами, он изучил их ритм и геометрию, знает их ночлежки и частные гостиницы, дома, укрытые плющом, названия жилых комплексов, номера лестничных пролетов, ветшающие высотки и новенькие с иголочки многоэтажки с образцово-показательными квартирами.

Он долго верил, что город принадлежит ему. Ведь он знал в нем каждую улочку, все тупики и запутанные лабиринты, названия новых проездов, неосвещенные туннели, кварталы на берегах Сены, внезапно появившиеся из ниоткуда.

Он погружал руки в чрево города, в самое его нутро. Он знает биение его сердца, его застарелые раны, которые пробуждаются от сырости, состояния его души и его болезни. Знает, какого цвета его гематомы и как от скорости у него кружится голова, знает его отвратительные выделения и его ханжескую стыдливость, его праздники и последствия этих праздников.

Он знает его принцев и его нищих.

Его окна выходят на площадь, и он никогда не задергивает штор. Он желает света и шума. Оживленного движения, которое никогда не останавливается.

Он долго верил, что сердце города и его собственное бьются в одном ритме, что они составляют единое целое.

Но сегодня, после десяти лет, проведенных за рулем белой Clio, десяти лет пробок, красных сигналов светофора, подземных проездов, улиц с односторонним движением, парковок на второй линии, ему иногда кажется, что город ускользает от него, что он ему враждебен. Тибо кажется, что он уже так глубоко проник в этот город, постиг, как никто другой, его тяжелое дыхание, и теперь город только и ждет своего часа, чтобы выплюнуть, вытошнить его, как чужеродное тело.

Глава 18

Матильда проверяет, работает ли телефон в ее «конуре». Она снимает трубку, набирает ноль и дожидается гудка.