Хозяин видений

— Считаешь меня авантюристом? — серьезно спросил он.

Я пожала плечами. Присела рядом с ним и сложила руки на коленях.

— Не знаю. Я всегда мечтала жить здесь, иметь семью или хотя бы… что-то иметь. Попробовать стать счастливой.

— Ты же себе ничего не позволяешь. Для счастья нужно дать себе свободу, а ты сковала себя рамками, которые сама и придумала.

— Рамками этого мира?

— Рамками собственных табу, — улыбнулся он. — Ты когда-нибудь спрашивала себя, чего на самом деле хочешь?

Тебя. Сейчас я хочу тебя. Забыть, что ты уходишь. Что мне некуда вернуться. Что все, что у меня есть — это здесь и сейчас. И нарисовать себе будущее, которое никогда не станет реальностью.

— Постоянно спрашиваю… — прошептала я.

Воздух налился жаром, сгустился и наэлектризовался. За окном бушевала метель. Снежным в этом году выдался февраль. По-настоящему зимним — с сугробами, кусючим морозом, скрипучим снегом и ослепительно-яркими солнечными днями. Хорошо было думать, что я потерялась в феврале, возможно, потеряюсь и в марте, и в апреле… И в том месяце, когда Эрик, наконец, найдет, что ищет.

Не меня.

— Это настолько страшно? — Грудной голос успокаивал и гипнотизировал одновременно. — То, чего ты хочешь?

— Фатально, — честно призналась я.

Это была правда. Если я полюблю его — по-настоящему, глубоко — не смогу отпустить. А он все равно уйдет. Уйдет и останется — во мне. Постоянным напоминанием об упущенном счастье.

— Тогда, может, перестанешь себя об этом спрашивать? — прошептал он и приподнял мой подбородок. — Я-то давно в курсе, чего ты хочешь…

— Вот как? И чего же?

Он посмотрел на мои губы. Мимолетно, стремительно. А затем поцеловал. Я потерялась. В напоре его теплых губ, в прикосновениях ладоней — настойчивых, властных. Его рука запуталась в моих волосах, а вторая притянула ближе и обняла за талию. И вот я уже лежу, а он склонился надо мной и лукаво смотрит в глаза. Молчит. Улыбается. И ждет.

— Неправда, — прошептала я, пытаясь сохранить остатки здравого смысла, но его выжигал взгляд льдистых глаз. Шелковистые волосы касались моей щеки, щекотали и дразнили. Светлая бровь слегка приподнялась, выражая недоверие.

— Ой ли?

— Вовсе я этого не хочу!

Казалось, даже голос выдавал меня — низкий, хриплый, призывный. И взгляд — наверняка тоже затуманился. Но взгляд и голос — не слова. Если я признаюсь, если скажу…

— Конечно, правда, — уверенно возразил Эрик. — Ты же постоянно об этом думаешь.

— И вовсе я не… Ты просто самоуверенный наглец, вот ты кто!

Странно, что я говорю это и все еще его обнимаю. Или не странно? Какая разница вообще?

Как хорошо! Не отпускай меня. Никогда не отпускай.

— Я бы усомнился, но мой дар постоянно подтверждает эти догадки, — насмешливо произнес он.

— Твой дар?

— А я не говорил? Я слышу твои мысли.

— Мои… чего? — Я отстранилась, оттолкнула, буквально выползла из-под него и переместилась на безопасное расстояние. А точнее, на другой конец кровати.

— Мысли, — совершенно спокойно ответил Эрик и даже глаз не отвел.

— Хочешь сказать, ты… все это время…

— Ну конечно, не все, — рассмеялся он. — У меня, кроме твоих, полно собственных. Да и человек имеет право на личное пространство.

Так, значит? Я имею право на личное пространство, которое мне выделит Эрик? Насколько оно тогда личное? Или мое пространство уже тоже его собственность? Какого черта вообще?! Это мои мысли. Мои!

Вот даже не знаю, что меня возмутило больше — то, что он знает о моих к нему чувствах, или само «несанкционированное» проникновение в мозг.

— Ну ты чего? Обиделась, что ли? — Эрик перестал улыбаться и внимательно вгляделся мне в лицо.

— А ты бы не обиделся? Вот если бы я сейчас… к тебе в голову…

— Нет. — Он пожал плечами. — Да я и сам тебе скажу, если хочешь знать. Вот что, например, ты хочешь знать?

— Скажешь, — кивнула я. — Но я не буду уверена, что ты не соврал.

— А зачем мне врать? Вот сама посуди, я и так все рассказал: и почему так радуюсь, что нашел тебя, и про кан, и о жизни своей. На любой вопрос отвечу честно. А ты кроешься постоянно. Зачем?

— Может, потому, что хочу оставить себе что-то свое? А лезть в чужую голову нечестно! — возмущенно спросила я.

— Если тебя это так задевает, я не буду. Но если согласилась мне помогать, доверяй. Иначе никак. Иначе — зачем?

Я вздохнула. Отвернулась. Нежданная обида захлестнула, слова закончились, осталась только злость и растерянность — и что теперь делать? Смогу ли я общаться с ним, помогать, проникаться? И что буду делать, если не смогу? Ведь теперь я знаю, что он всегда будет в курсе, если захочет…

Будет, и что?

Действительно, что я теряю? Ну знает он, что я его хочу… Так его, наверное, многие хотят — вон какой он красивый, сильный, харизматичный. Америку ему мои мысли не открыли. А свое… нет у меня ничего больше. Ни племени, ни семьи, ни цели. Даже домой не уйти, потому что там опасно. С лучшим другом не могу общаться из-за глупого запрета древнего. Ира в Москве. Дэн где-то с Бартом, да и не друг он мне, а так…

Эрик постоянно рядом. Заботится, оберегает. Кому, как не ему, доверять? А если не получается, нужно сказать и уйти.

— Хорошо, — прошептала я, сглатывая колючий ком и пытаясь сдержать ненужные, несвоевременные слезы. — Только обещай, что не будешь… Хотелось бы оставить что-то себе. Хоть что-то…

— Ну хватит! — Он придвинулся и снова обнял. Я уткнулась носом ему в грудь и все же расплакалась. Обхватила его руками, прижалась, боясь потерять то единственное, что у меня осталось. С ним рядом я чувствую, живу. А как только он уходит, остается лишь горечь. Выжженное поле. Пепел.

Хватит врать себе, Полина, ты уже влюбилась. Нельзя предотвратить свершившееся. Откреститься от собственных эмоций.

— Я не буду, слышишь. — И снова он так близко, и глаза в глаза. И дыхание сбивается. И я дрожу, а он обнимает, гладит по щеке, стирая слезы. — Не буду, маленькая…

Оковы, о которых говорил Эрик, стали мешать. Сдавили грудь, лишая воздуха. А потом испепелились под его взглядом, и я освободилась. Громко вдохнула, обняла его и потерялась в его дыхании. Казалось, он дышал за нас двоих, а я только и могла, что цепляться за него, позволяя рулить. И вот я снова лежу, и он лежит, а руки судорожно срывают одежду, которая вдруг стала ненужной, мешала. Ладони пылают, жила откликается, и я ныряю в огненную, обжигающую лаву.

Хотелось чувствовать. Безумно. И я чувствовала. Прижималась, касалась его тела, неприлично громко дышала и, кажется, пыталась что-то говорить. Не помню.

Помню синий — везде. И нас в этом синем, на смятом покрывале, в серебряном свете ночных ламп.

Пальцы переплелись, жила натянулась. Черт, вот оно — ожидание блаженства! Вот как бывает, когда двое сливаются в одно, и даже слова не нужны.

Но слова все же были. Вернее, одно слово.

— Хочешь?

Взгляд серьезный, тревожится. Разве ты не чувствуешь, мистер «я читаю мысли»?

— Хочу…

Его пальцы сжимаются. Я выгибаюсь навстречу, и он заполняет меня, а вместе с ним в вены врывается волшебный карамельный кен, стирая рамки напрочь. Обнаженная кожа сверкает, искрится, и вот я уже сама открываюсь. Делюсь. Без страха. Без сожаления. Отдаю, беру, снова отдаю. Наш кен соединяется там, где соприкасаются ладони, и я проваливаюсь в наслаждение с головой.

Я зажмурилась, теряясь для мира, теряя мир в себе. На грани удовольствия и безумия. Но Эрик всегда одной ногой за гранью…

— Нет, малыш, не закрывай глаза, — прошептал он. — Смотри на меня…

Я подчинилась. Глаза в глаза — еще ближе, чем так, как было. Еще острее, еще чувственнее. И вот мы уже проваливаемся, но вместе. Нет границ, и, кажется, я сама умею читать мысли. Эрик и не скрывал…

Я долго лежала на спине, пытаясь отойти. На меня спокойно смотрел потолок и чуть-чуть — окно, по которому показывали зиму. Мягкую, холодную, вьюжную. Почему-то вспомнилась сказка о снежной королеве, и Эрик представился Каем, собирающим слово «вечность» из льдинок. Ненужное, нелепое задание. Как и его кан.