Страница 10 из 17
— Ясно, что не выдам. Ты вот что, Малушка, когда мне нянька чашку с отваром подаст, отвлеки ее. Мне отвара нынче не надобно. Сделаешь? — Велька сняла шнурок с оберегами, положила в шкатулку.
Не положено русалке людских оберегов.
И рубаха ее чистая, без вышивки, белая как морозный снег, потому что на том снегу и белили полотно для нее в прошлую, на редкость злую, зиму.
— Как же можно, княженка?! — вскинулась девка.
— А так, — отрезала Велька, — если я под русальим дурманом буду, как смогу волхвовать? Да не бойся. Думаешь, поймают меня? Ни за что не дамся. Давай, садись, я тебе волосы расчешу, быстрее будет, — она вскочила, усадила горничную на свой табурет и принялась расплетать той косу…
Все уже ушли со двора, остались только девушки в русальих рубахах, несколько старух и совсем дряхлый дед, которому ходить было невмочь. И так в любом дворе, весь город, почитай, собрался на высоком речном берегу. На Купалу добрые люди дома не сидят.
Чаяна молча стояла у гульбища, дожидалась, когда волхва из Ладиного капища с помощью старух закончит готовить отвар. Как все, босая и в белой русальей рубахе, с гладко расчесанными волосами, в которых — ни нитки, не то что ленты, и переплетенными длинные пряди быть не должны. Кругом нее толпились девки, не только с княжьего двора, а со всей улицы и переулочков, не в каждом же дворе русалий отвар варить. У всех белые рубахи, гладко стекающие на спину волосы. Шума-гама не было, но многие переговаривались, пересмеивались, хоть и тихонько — праздник же, да какой! Грустить вроде причины нет. На княжну поглядывали. Княжна и боярышни мало отличались нынче от собственных сенных девок, разве что руками маленькими и слишком белыми. Русалкам это безразлично. Главное — ни оберега, ни даже малой бусины и ни одной цветной нитки! А то не вселится в девку русалий дух, другие русалки заметят чужую, защекотать могут, разума лишить, а то и побить. Старухи так говорят…
Русалок в реках и озерах видимо-невидимо, а воплощаться не каждая из них способна. Потому и приходят девушки-невесты к речке, ничем не защищенные, чтобы на короткое время дать русалкам тела, принять в себя русалий дух, надеть подаренный людьми венок и побегать по зеленой траве, подышать пряным воздухом купальской ночи, полностью отдаться нечеловеческому, исступленному неистовству — потому что в последний раз в этом году дано Даждьбоговым дочкам погулять на земле. Так всегда было, так предками заповедано. Погуляют и спокойно уйдут, а вернутся с Лелей будущей весной.
Говорят, если какая-то девка не выйдет к реке, не захочет отдать себя русалке, то и какая-то из русалок не сможет или не захочет покинуть человечий мир, останется больше срока, а с ней и другие. Или, того хуже, все захотят вернуться, а им оставаться нельзя, их время прошло.
Говорят еще, что однажды, когда мор страшный пришел из низовий Верилы и прокатился много выше Верилога, не отпраздновали Купалу как должно. Хоть волхвы из капища и старались, огни жгли и жертвы принесли, а не ушли русалки. Тем летом на каждом поле находили потоптанное жито, и урожай собрали совсем маленький. Русалки это не со зла, не могут они иначе, живут они так, по-своему, не по-человечьи. А отчего да почему? Этого Велька не знала, да и мало кто взялся бы объяснять. От бабки Аленьи ничего добиться не удалось, только что в том краю, где она родилась, русальих игрищ на Купалу не было. Стало быть, иной какой-то ряд был в тех местах у людей с водяными и лесными девками.
Еще говорят, что на Купалу нельзя русалок разглядывать, а пересчитывать подавно, потому что их непременно окажется больше, чем человечьих девушек, спустившихся к реке. И венков плетут и вешают на прибрежные кусты больше. Потому что некоторые их них, русалок, могут принять собственное воплощение и чужое им не нужно, в своем и выйдут гулять на бережок и бегать по траве. И вообще, не стоит, говорят, приглядываться к тем, кто пляшет у купальих костров, помимо русалок, и леший может из леса выйти на огонек, и болотник с болотницей, и водяной из омута выползти, да и мало ли кто еще! Кикиморы вон страсть как любят среди людей на праздниках поплясать да блинков-пирожков отведать, а у редкой из них хватит силы пригожей девкой или бабой обернуться. Не нужно их, соседей, узнавать-признавать, а тем паче пугаться, не нравится им это…
Поспел наконец отвар, мутный, зеленовато-бурый, с резким, немного медовым запахом. Волхва махнула рукавом, и девушки всполошились, обступили няньку с волхвой, возившихся возле котла. Хоть и были все равны между собой этой ночью и друг от дружки не отличались, а первый ковшик отвара полагался Чаяне, княжеской дочке, она же поведет всю толпу «русалок» к реке. Следующий нянька зачерпнула для Вельки. И тут Малка вскрикнула и повалилась на землю, ее подхватили, стали поднимать, переполошились, и волхва подошла ближе, посмотреть, что случилось. Быстро сложив пальцы в отводящий глаза знак, Велька выплеснула отвар обратно в котел.
Молодец, Малка, надо будет потом чем-нибудь ее одарить. А русалок княженка не боялась. Она — да не убежит? Быть не может.
Через заднюю калитку Чаяна вышла со двора, Велька за ней, и Другие девушки, выпившие отвар, потянулись следом. Не по главной улице ходят русалки к реке, а вот так, задами, среди кустов, а случайный прохожий, если угораздит его некстати подглядеть, отвернется, а то и ничком свалится, глаза и уши закрыв, или поторопится унести ноги. Не следует видеть русалок, пробирающихся к реке. Ворота были чуть приоткрыты, только чтобы одной девке выскользнуть. Стража, однако, на забороле[11] над воротами стояла, куда же без стражи — праздник праздником, а головы не теряй. Но и стражники тоже старательно делали вид, что совсем ничего не видят.
Чаяна держалась спокойно, ровно, глядела перед собой, будто ни до чего ей не было дела. Только уже внизу, у самой воды, оглянулась, нашла Велькину руку, сжала:
— Сестричка, ты все помнишь?
— Не бойся, не забыла, — отозвалась Велька, — а ты поиграй с русалками и за меня тоже.
— Что? — Чаяна удивленно обернулась. — Что ты говоришь?
В глазах у княжны появился блеск — может, оттого, что начинало действовать русалье снадобье.
— Тебе ведь Ириней по нраву? — Велька приблизилась к сестре вплотную. — Он?
— Он! — Чаяна тряхнула волосами. — Вот и хочу знать, он ли жених.
— А если нет? Все равно ведь покориться придется, пойдешь за кого укажут.
— Может, и придется, — Чаяна тихонько засмеялась, посмотрела загадочно, — а только, знаешь, еще материнское право есть. Отец отцом, а распоряжаться нами, дочками, только матушка вольна. Неужто не слыхала?
— Чтобы против батюшки, который слово дал?.. — удивилась Велька. — Сама-то веришь?..
— Ты, что ли, не поняла? — хмыкнула княжна. — Эх, сестричка, и чему тебя учили в твоей Сини болотной? Отдадут-то меня отдадут, батюшкино слово не воробей. Только матушка такие условия назначить может, что все по-своему повернет.
— Отправит их всех четверых незнамо куда незнамо за чем? — шутливо предположила Велька.
Кто же не знает эту кощуну,[12] в которой отважный добрый молодец действительно отправлялся в мир незнаемый, то есть в навин, на изнанку, и самым чудесным образом добывал то, что следовало. Правда, ему в этом деле кто только ни помогал, но это ладно…
— Скажешь тоже! — хихикнула Чаяна. — Они незнамо куда уйдут, а мне тут дожидаться, пока не иссохну? Нет, такой глупости матушка не назначит, — она почему-то рассмеялась и отошла, затерялась среди девушек.
Вот как, значит. Княгиня что-то придумала и дочку обнадежила, и плакать той расхотелось, а еще и княжич понравился…
Теперь почти все «русалки» собрались на берегу, хотя некоторые, запоздавшие, еще спускались, прячась за кустами, густо покрывавшими склон. Кто-то запел песню, ее подхватили, а несколько девушек затеяли игру в догонялки. Особо разгуляться тут было негде, с одной стороны — склон, с другой — река, а между ними узкая полоса травы и камней, а у воды — гладкий твердый песок, по которому только и можно побегать. Слева к самому песку подступал высокий рогоз, справа все ивняком поросло. Как раз такое место, чтобы и русалки раньше времени на людей не глядели, и люди на них. Люди, конечно, и не глядят в сторону речки, знают ведь, что нельзя. А русалкам кто запретит? И побегать, попеть, посмеяться — кто? И бегали, и пели, и смеялись, и «ручеек» затеяли — не скучать же русалкам. Наверху, над обрывом, у людей, уже пели, гусли звенели, и кудес[13] где-то вдали зарокотал — там было весело, но и тут, у воды, нескучно.
11
Забороло — верхняя часть крепостной стены, где находились защитники; укрытия на верхней части стены, защищающие обороняющихся воинов, площадка в верхней части стены.
12
Кощуна — сказка, миф, сказание.
13
Кудес — бубен, отсюда кудесник — волхв, общающийся с духами посредством бубна.