Страница 7 из 32
Негелейн был еще в Петербурге, и уехал оттуда только спустя несколько месяцев. Он имел то счастливое чувство, враждебное интриге, ту совесть одним словом которую Герц называл обыкновенно болезнью, излечиваемою только кровопусканием. Хитрый министр предпочел ему Криста, незнакомого с этою болезнью, назначив последнего секретарем посольства при Бассевиче. Этот человек догнал посланника через неделю после его отъезда из Берлина и вручил ему добавочную инструкцию, в которой было сказано:
1. Что если вопрос о браке молодого герцога с царевною, предложенном прежде Меншиковым Герцу, будет снова поднять, то следует объяснить, что со стороны интереса, который всегда служить основанием для браков царственных лиц, дело это уладится само собою.
2. Чтоб говорить о наследовании престола Карла XII не иначе, как о таком предмете, которого нельзя касаться с неприятелем шведов, не оскорбляя их.
Затрагивать вопрос, о котором мнение этого народа не одинаково, значило бы производить в нём пагубные раздоры, значило бы отчудить его от министерства голштинского. А кто же другой, кроме этого министерства, может привести его, по желанию союзников, к заключению мира властью Сената, в отсутствие и даже против воли короля? Такой причины достаточно, чтоб переговоры о наследовании престола отложить до другого времени.
3. Чтоб внушить что невозможно заключить скорый и прочный мир с Швециею без содействия Франции и морских держав, и что следовательно необходимо для конгресса выбрать место неотдаленное от них, Брауншвейгские конференции по этому могут послужить не более, как для устроения голштинских смут и назначения приличного места переговоров о замирении Севера.
4. Посланник должен стараться внушить прусскому министру, чтобы он показывал благородную и гордую твердость, как в померанском, так и в голштинском деле.
5. Надобно, чтобы он, не обнаруживая публично короткости и согласия с бароном Лоосом, министром короля Августа, сносился с ним обо всём, кроме брака герцога с дочерью царя; это дело должно быть рассматриваемо как глубочайшая тайна.
Бассевич горько жаловался на двусмысленность и несообразности этих инструкций. Царь человек прямой и проницательный, русские бесконечно подозрительны; в какое же положение ставили его? Герц старался успокоить его обещаниями, что ему будут доставлять пояснения по мере соображений. Шлиппенбах, которого он имел приказание дожидаться, соединился с ним в Данциге. Они были представлены царю в Риге, где этот государь осматривал верфи, и скоро последовали за ним в новую столицу его империи. Там они имели у него формальную аудиенцию.
Двор петербургский не имел еще никакого внешнего блеска. Иностранные министры посещали его без особенного удовольствия. Не было никакого желания сделать им приятное или оказать вежливость; доступ к царю был возможен только на кабинетных конференциях или во время разгульных, грубых увеселений. Последние представляли, впрочем, самый удобный случай говорить с государем откровенно о делах, и быть допущенным в число его собеседников считалось отличием. Бассевич не замедлил добиться этой чести, хотя царь и находил странным, что маленький готторпский двор также старается вмешиваться в дела больших держав. Однажды он сказал посланнику: «Ваш двор, руководимый обширными замыслами Герца, похож на ладью с мачтою военного корабля; малейший боковой ветер должен потопить ее».
Бассевич, чтобы добиться благоприятного решения, изобразил самыми ненавистными красками недобросовестность Дании после сдачи Стенбока, и напротив расписал самыми блестящими славу и выгоду, которые приобретет царь, если удостоит своей дружбы дом готторпский. Петр Алексеевич велел ему объяснить, на чём основывает этот дом свое желание вступить в союз с Россией, и потом составить записку для обсуждения этого дела в совете. Ему хотелось иметь в руках документ, полезный для его видов, и привязать к себе Данию, которой бы можно было показать, чем он ей жертвует.
Стесняемый двусмысленностью своих инструкций, Бассевич не знал что сказать в требуемой от него записке. Напрасно обращался он с вопросами о том к своему начальнику: тот избегал ясных ответов по этому щекотливому пункту. Видя наконец себя окруженным западнями как со стороны своего собственного двора, так и того, с которым вел переговоры, он решился всячески поддерживать Шлиппенбаха, в надежде, что успехи переговоров это го министра помогут счастливому окончанию его собственных.
Царь принял благосклонно объяснение Пруссии и обещал согласиться на конвенцию между королем и князем Меншиковым, если его союзники, которым он раз предоставил дело о Померании, будут относительно его согласны между собою. Он постоянно утверждал, что епископ, впустив в свою крепость шведов, нарушил нейтралитет, и потому терпит справедливое наказание. На возражения Бассевича, что их точно впустили, но в то же время и выдали, он отвечал, что нехорошо поступили, впуская их, но еще хуже, изменяя им, и что государям должно быть добросовестными. Бассевич передал эти слова Герцу, и вот что последний отвечал на них: «Вы говорите, что царь напирает на добросовестность: объясните ему, пожалуйста, что между государями дружба есть ничто иное как интерес, и что если один всячески уверяет в своей преданности другому, этот другой, когда не видит ясно пользы для себя от их союза, должен быть уверен, что все эти уверения ложны и скрывают обман». Бассевич не побоялся обратиться с такою речью к царю, хотя и мог попасть за нее в Сибирь.
Так как уже Негелейн предъявил пункты, которые Бассевич предложит монарху, то уловки его дня избежания прямого объяснения и замедление ответа возбудили наконец подозрение, что его облекли в сан посланника только для того, чтоб без опасности быть шпионом короля шведского, с которым его молодой государь находился в столь близких родственных отношениях. Его короткость с князем Меншиковым давала ему к тому все средства, тем более, что князь был доверенным лицом царя и не отличался скромностью. На почте стали вскрывать все письма, присылавшиеся на имя Бассевича. Меншиков всё еще был в шатком положении вельможи, которого судят, взвешивая его заслуги и вины. Он сваливал всю настоящую свою вину на Флемминга, которого советы вводили его в Померании в заблуждение. Царь принял это оправдание, чтоб даровать ему прощение; но бояре вывели из того заключение, что князь неспособен к делам. Оскорбленные тем, что во главе их стоит сын простолюдина, они с радостью готовы были бы подавить воскресавшее его могущество, если б только могли доказать, что он своею нескромностью обнаруживает государственные тайны. Однако ж перехваченная ими корреспонденция Бассевича нисколько не послужила для их цели; она открыла только, что между дворами берлинским и готторпским существуют какие то переговоры относительно наследования шведского престола, и что их тщательно скрывают от двора петербургского. Это послужило им поводом стараться внушить царю, что поручение, данное агенту Герца, таит в себе обман, и монарх сказал однажды Меншикову: «Твой голштинский друг слишком умен, чтоб серьезно думать, что его пустые слова заставят меня согласиться на что либо противное моим интересам; он верно приехал сюда с другим намерением; если за тем, чтоб быть здесь шпионом, скажи ему, чтоб он бросил это дурное ремесло, для которого не рожден, и чтоб выбрал себе другое, получше»; а немного спустя и самому посланнику: «Вследствие, сообщений, переданных Негелейном Меншикову, я сделал шаг, подозрительный моим союзникам. — я принял вас и обошелся с вами хорошо; но если вам не поручено того, о чём он нам говорил, — берегитесь». И, не дождавшись его ответа, царь удалился. Тогда Меншиков начал заклинать своего друга представить записку с изложением пунктов, составлявших, как было объявлено, цель его посольства, и в то же время объяснить действительность тех поводов, которые побудили его, Меншикова, склониться на сторону двора готторпского. Бассевич обещал ему это, и должен был приступить к делу, руководствуясь полученными им известиями. Герц последовательно сообщал ему: что генерал Вольф, по недостатку в съестных припасах, принужден был сдаться на честную капитуляцию; что датчане намереваются разрушить укрепления Тённингена и замышляют произвести в Швеции революцию с целью возвести там на престол принцессу, сестру короля; что герцог Карл-Фридрих будет объявлен совершеннолетним, чтоб можно было делать действительные уступки; что кредит министерства готторпского упал в Швеции и едва ли когда опять восстановится, потому что гордость и самолюбие нации противятся вмешательству иностранцев и не хотят ничем быть им обязанными; что так как двору готторпскому ничего более не остается, как обратиться к помощи царя, то если только его величество захочет действовать прямо и открыто — необходимо решиться на союз с ним, тем более, что робкая Пруссия никогда не предпримет чего-либо ему противного.