Страница 15 из 32
Между тем как внук Карла XI добровольно покидал королевство своих предков, великий царь горько оплакивал потерю своего сына Петра Петровича, которого назначал себе в наследники; но оставаясь верным обширным планам для упрочения величия и славы России, он в то же время изгонял из своих владений иезуитов, заподозренных в хитрых происках, клонившихся к водворению духовной власти (супрематии) папы взамен власти московского патриарха, уничтоженной уже много лет перед тем. Князь Куракин, во время своего посольства в Рим в 1707 году, намекнул на возможность такой попытки, но это только для того, чтобы отклонить Климента от признания Станислава (Лещинского) королем польским. Петр Алексеевич не хотел признавать главою своей церкви никого кроме самого себя. Отважиться на такое предприятие и суметь принести его в исполнение было конечно делом весьма не легким и требовавшим большой смелости. Почести, оказываемые в прежние времена патриарху, доходили почти до обожания. Ежегодно, в память пришествия Мессии в Иерусалим, он в сопровождении всего духовенства торжественно проезжал по улицам Москвы на богато убранной лошади, смиренно ведомой самим царем, который перед тем держал и стремя, когда патриарх садился на нее.
Русские, еще грубые, способны были поддаваться внешним впечатлениям гораздо более, чем влиянию рассудка. Зная это, царь старался делать смешным то, к чему хотел ослабить привязанность и уважение. По кончине последнего патриарха, он создал потешного патриарха который, по вторникам на первой недели поста, обязан был с своею свитою разъезжать, в шутовской процессии, верхом на волах и ослах, или сидя в санях, запряженных медведями, свиньями и козлами, нарочно для того приспособленными. Патриарху этому он придал титул князя-папы и назначил штат из двенадцати пьяниц-дворян, которых называли кардиналами. Эта новая коллегия получила особый забавный статут, где прежде всего требовалось, чтобы никто из её членов не ложился спать не напившись пьяным. Таким образом эксцентричность поведения князя папы и всей его обстановки, выставляемая при всякого рода празднествах напоказ народу, доставляя последнему случай позабавиться, приучала его вместе с тем и соединять с презрением к грязному разгулу презрение к предрассудкам. Чтобы не пострадали достоинство и священные права религии, царь не ограничился тем, что провозгласил себя верховным главою церкви и в некоторых случаях исполнял обязанности, сопряженные с этим саном: он уважал и обряды своего вероисповедания. Так напр. он обыкновенно становился перед алтарем, с непокрытою головою, в ряды певчих; даже часто обладая сильным голосом и верным слухом, сам принимал на себя управление их хором. Распоряжение, сделанное им в то же время о переводе Библии на русский язык, окончательно убедило, что он никогда не думал касаться самой религии, а имел в виду только чрезмерность богатства и власти духовенства, которое злоупотребляло как тем, так и другим. В известных случаях он оказывал даже нечто вроде уважения к духовной юрисдикции. Так, по его указу, приговор над епископом Досифеем состоялся тогда только, когда Синод лишил его духовного сана и отдал в руки светского правосудия под именем Демида.
Так как мир с Швециею должен был определить форму и значение русской монархии в Европе, то царь с удвоенными усилиями приступил к вооружениям и переговорам, чтобы каким бы то ни было образом добиться такого именно мира, какого он желал. Он постоянно, с напряженным вниманием, следил за всем, что происходило в этом государстве. Между тем как Лефорт[53] отправлялся в Стокгольм для поздравления королевы с восшествием на престол, к герцогу, её племяннику, послано письмо, которое дошло до него в Ростоке и заключало в себе самое лестное приглашение приехать в Петербург, где он мог бы найти поддержку и все необходимые удобства до тех пор, пока небо не воздаст должного ему по правам его высокого рождения. Все знали уже, что царь думал нанести окончательный удар Швеции. Герцог боялся, чтоб его интересы не послужили предлогом для готовившихся военных действий и чтоб его не заставили идти против отечества, которое он всё-таки любил, не смотря на свои неудовольствия. Епископ, его дядя, выехал к нему навстречу в Бойценбург (по дороге в Гамбург) и умолял его не ездить в Россию, страну варварскую не уважающую иностранцев, где однажды постигла уже плачевная участь одного из принцев Голштинских[54]. Однако ж предложения царя могли со временем иметь большую цену. Потому герцог, по тщательном совещании с своим министром, отвечал его царскому величеству, «что чувствительный к его милостям, он принимает с благодарностью предложение его высокого покровительства и не преминет со временем лично явиться для выражения своей признательности у подножия царского престола; но что, в качестве имперского князя, ему необходимо предварительно испросить согласие на то главы Империи и обратиться к округу (нижне-саксонскому) за помощью для возвращения своих наследственных земель». Штамке получил приказание хлопотать о положительной декларации касательно того, что сделает царь для его королевского высочества, если последний отдаст свою участь в его руки; но не мог добиться ничего, кроме неопределенных уверений в том, что царь дружески и отечески будет заботиться об интересах герцога. Благоразумный монарх не хотел связывать себе руки, чтобы иметь возможность действовать сообразно с обстоятельствами.
Шведский генерал Койет осмелился провести тайного советника Остермана с Аланда в Стокгольм, не имев на то ни повеления, ни согласия королевы. Министру этому поручено было предложить условия мира, далеко не столь тяжелые, как те, которые сделаны были Швеции через два года после того. Они не были приняты, и Койет за свою смелость навлек на себя ненависть двора, от которой впоследствии претерпел много неприятностей. Тогда царь увидел, что осталось только одно средство — навести ужас на Сенат, и выступил в море с флотом, состоявшим из тридцати военных кораблей, между тем как его великий адмирал Апраксин употребил 130 галер и 100 транспортных судов для ужасной высадки, причинившей ущерба более чем на двенадцать миллионов талеров. Объятые ужасом, шведы уже готовы были купить мир уступкою Эстонии и Ингрии с Ревелем и Нарвою; но в это время сильная английская эскадра под предводительством адмирала Норриса явилась в Балтийском море, и царь, не желая вступать в борьбу с учителями морского дела и рисковать славою своих едва установившихся морских сил, отдал приказание своему флоту возвратиться в гавани.
Жестокости, какими сопровождалась эта высадка, страшно раздражили шведов против царя и послужили к тому, что аландские переговоры были совершенно прерваны. Министры и друзья герцога в Швеции начали представлять ему, что если он но хочет навсегда возбудить к себе ненависть и сам отдать корону принцу гессенскому, он должен избегать всякого общения с Россиею и привязаться к Англии, соединение которой с императором и с Францией называлось в то время великим союзом (la grande alliance). Истинный швед сердцем и душою, герцог поэтому немедленно отозвал Штамке из С.-Петербурга и решился ехать в Вену.
1720. Когда он остановился на несколько времени в Ганновере, где находился тогда король Георг, министерство курфюрста советовало ему возобновить в Стокгольме свои действия относительно престолонаследования, дабы его британское величество мог поддержать их и поставить последнее в число условий мира. Но далеко не допуская об этом никакой речи, шведский двор ставил еще в преступление герцогу, что он принял титул королевского высочества без согласия Швеции, и в то же время, убаюкивая его надеждою вознаграждения за потерю дружбы царя, а именно уверением не заключать никакого мира без возвращения ему прав на его герцогские земли, подписал предварительные условия с Англиею и Пруссиею, где ни одним словом не было упомянуто о его лице, а в Копенгагене только ради приличия заявил холодное предстательство за племянника королевы.
53
Генерал-майор Петр Лефорт, племянник знаменитого Франца Яковлевича.
54
При Борисе Годунове(?).