Страница 3 из 19
«За каменной стеной», «За монастырскими стенами», излюбленный «Обитель строгого режима» – заголовки намекают на жуткие постыдные деяния, которые совершаются в мертвой тишине наглухо запертых келий. Но вот, кажется, «Комсомольская правда» предприняла многообещающую разведывательную операцию, заслав лазутчицу в монастырь за Уралом{2}. Девушка притворилась, что пробует силы на предмет монашества, была обласкана, ей открылись все двери… И что же? Да ничего сенсационного; передавала в газету репортажи почти восторженные… Кто знает, может, приедет когда-нибудь в монастырь не понарошку.
Но обычный способ корреспондентов, командированных на пару часов за экзотикой – фантазировать в меру собственной испорченности, сочиняя причудливые объяснения непостижимого явления, каким остается монашество для всех, чуждых и даже не совсем чуждых христианству. Что ж,
Вообще-то уже во времена святителя Игнатия московские журналы называли монашество анахронизмом. К. Леонтьев цитировал полученное им письмо: «В наше время монахом может стать идиот или мошенник». В начале ХХ века считалось хорошим тоном высмеивать монахов как тупых невежд, никчемных для блага человечества, совершающих бессмысленное насилие над природой. В 1908 году в серии с красноречивым названием «Религия и церковь в свете научной мысли и свободной критики» вышла книжка протестантского богослова Адольфа Гарнака «Монашество. Его идеалы и его история». С раздражением, сглаженным иронией, автор разоблачает абсурдность поведения фанатиков-аскетов, истязающих себя с неведомо какой целью, разве ради музейного хранения давно устаревших обрядов.
Монашество и теперь в России, когда оно хилым цветочком пробивается сквозь асфальт{3}, пытаясь родиться заново, критикуют со всех сторон. Настроенные широко и современно доказывают, как и столетие назад, что монастыри отжили свой век и куда полезнее служить ближнему через благотворительные и социальные учреждения; жалеют горемычных монахов, утративших право на простое человеческое счастье, потерянных для мира с его стремительным ритмом и красочным фейерверком больших и маленьких удовольствий; особенно трагична участь девочек, лишенных радостей любви и материнства; а если опять гонения – убьют ведь всех! И, наконец, всегда злободневный упрек: уходящие в монахи обрекают человечество на вымирание.
Писатели газет, иронизируя по поводу «уютных мифологем» о древних временах, когда люди были благочестивее, а пища вкуснее{4}, на ходу создают мифологемы иные: среди иноков тогда, как и всегда, процветали ссоры, воровство, пренебрежение к больным и конфликты с властью, но зато царила демократия и все высшие церковные должности были выборными («НГ-религии»). Известный контингент, обозначаемый как «обновленчество», более чем дружественный по отношению к староверам, католикам, протестантам и иудаистам, категорически не приемлет монашество, правда, именно русское: Тэзе{5} и прочие иноземные кущи приверженцы православия с человеческим лицом охотно посещают и воспевают.
Другие ищут и не находят высокой духовности: «Монашество потеряло обетование, в нем нет данных нам обещаний самой Пресвятой Троицей»{6}. Звучит критика в адрес Синода, благословляющего открытие новых и новых обителей: зачем так много, если уже открытые так несовершенны; лучше меньше, да лучше, говаривал незабвенный вождь мирового пролетариата, а задолго до него – императрица Екатерина, которая из самых здравых соображений перетасовала излишек иночествующих и добилась почти полного истребления монастырей{7}. По той же логике в интересах качества следует ограничить и заключение браков – слишком уж много неудачных.
Мир да не предписывает закон делу Божию, сказано святителем Филаретом Московским. Сейчас на территории России насчитывается более четырехсот монастырей – но ни один, за исключением Троице-Сергиевой лавры, не достиг двадцатилетнего возраста; некорректно ожидать от них триумфальных достижений, тем более выносить приговоры: монашество приходит в упадок… монашеский дух катастрофически падает{8}. Падение предполагает утраченную высоту; неясно, от какой планки отсчитывать, какое монашество ценить за критерий – египетское? палестинское? византийское? афонское? древнерусское? наше дореволюционное? В истории случались разные ситуации; возьмем феномен тавениссийских обителей: они процветали – количественно и качественно – при жизни основателя, великого Пахомия, а затем пришли в оскудение, которое означало конкретно упадок тавениссийских обителей; монашество продолжало сиять и благоухать, но в иных местах.
Громче всех, как всегда, критикуют монастыри сами монахи, особенно пребывающие вне обителей. Если активно строятся здания и храмы, брюзжат, что созидать следует души, а не камни – будто, если стройки прекратить, души станут расти быстрее. Пускают паломников и туристов – проходной двор, а коли запрут ворота – эгоисты, живут только для себя. Заводят обширные поля или прибыльное производство – обзывают колхозами; если полей и производств нету – лентяи, не желающие трудиться.
Сейчас на территории России насчитывается более четырехсот монастырей – но ни один, за исключением Троице-Сергиевой лавры, не достиг двадцатилетнего возраста. Некорректно ожидать от них триумфальных достижений, тем более выносить приговоры.
Чистота и порядок – декорации; социальное служение – приюты, богадельни – суета и показуха; мало насельников – никто не идет, много – случайные люди; принимают пожилых – зачем, уже ничего не поймут, молодых – кто и чему будет их учить; монашеское жительство, говорят, сегодня одна видимость, без смысла и содержания, поскольку не имеется руководителей, старцев; ссылаются на суждения святителя Серафима Звездинского и преподобного Лаврентия Черниговского, относящиеся к эпохе тотального крушения, когда вообразить возрождение Церкви было так же немыслимо, как и внезапную отмену советской власти; упразднение монастырей виделось окончательным и знаменовало истребление христианства, предваряющее незамедлительный конец света.
Апокалиптический мотив, усилившийся со свистопляской вокруг ИНН, и теперь питает энтузиазм сверхправославных ревнителей: они покидают епархии, если архиерей не угодного им духа; они рассылают по монастырям подметные письма против Синода и в издаваемых листовках призывают шить рюкзаки, приобретать палатки, спальные мешки, примусы, готовиться уходить в леса{9}; такая агитация легко ложится на советскую закваску, привычку всегда ожидать чего-то ужасного; многие так и живут с безотрадной верой не в Христа, а в антихриста, намереваясь, однако, как-то от него скрыться и переждать конец света; брошюрки и статьи полны причитаниями: в наше бедственное время… Так и хочется возразить, как когда-то Леонтьев: его время, быть может, вовсе не моё время.
Причина неприязненного отношения к монашеству кроется, очевидно, всё-таки в том, что монахи живут по законам иного мира. Известно, какое настороженное, враждебное отношение встречают инакомыслящие; тем паче инакоживущие смутно представляются опасными и вызывают тревогу, не объяснимую логикой. Одно дело жалеть пасынков фортуны, замухрышек, не нашедших более веселого и комфортного места под солнцем, чем монастырь, но какое раздражение, даже ярость вызывает противоположная концепция: «Все бездарно в сравнении с монашеством, и всякий подвиг в сравнении с ним есть мещанство»{10}.
2
То ли еще будет! На телевидении, сообщают, готовится реалити-шоу с исследованием монастыря в ряду таких замкнутых структур, как тюрьма, иностранный легион, израильская армия: сажаем туда нашего человека и показываем систему изнутри, – обещал в печати один из авторов проекта. Идея давно осуществлена в США.
3
Хотелось бы сравнить нынешнюю ситуацию с эпохой Миланского эдикта, когда народ узрел президента, то бишь императора, осеняющего себя крестным знамением, и хлынул в храмы, но совесть предостерегает от чрезмерного оптимизма.
4
Какие мифологемы! Положа руку на сердце, любой согласится, что люди были действительно благочестивее и пища действительно вкуснее – даже и в не такие уж древние времена.
5
Там, рассказывают, многочисленных паломников принимают с любовью, т. е. с учтивой улыбкой. «А я, – поделилась одна игумения, – как увижу эту толпу на праздник, в ужас прихожу: хватит ли еды, куда селить, а постельного белья точно на всех не наберем, а вода! а канализационная яма точно переполнится, а откачку не дозовешься!..»
6
Л. Д. Битехтина. Восток – Запад, опыт старчества. Умозрение души. М.: Пересвет, 2002. Приведенная неудобовразумительная фраза отражает стиль этой толстенной, более чем странной книги, открывающейся восхвалением «божественных интуиций» Терезы Авильской.
7
Вопреки веку просвещения. Жизнеописание и творения высокопреосвященного Гавриила (Петрова). Предисловие. М.: Паломник, 2001.
8
Архим. Рафаил (Карелин). Тайна спасения. М., 2001. С. 221–222.
9
Уже в начале XIX века подвижники покидали Рославльские (Брянские, Жиздринские) леса – по разным причинам, в том числе из-за истребления лесов – и устраивались по монастырям. Были и гонения на вольных монахов, с принудительным выселением. Но даже в самый расцвет пустынножительства (вынужденного, по причине закрытия монастырей), в XVIII веке, идиллии не наблюдалось: монахов преследовали земле- и лесовладельцы, грабили и избивали, иногда до смерти, разбойники; какой-нибудь проходимец мог, озоруя, поджечь домик отшельника, пока тот ходил в церковь. Чего же можно ожидать в нынешних лесах!
10
А. Ф. Лосев. Диалектика мифа. М., 2001. С. 168.