Страница 84 из 89
Я провел ночь в этой, никогда еще не испытанной мною, обстановке; признаюсь, мне вовсе не было приятно видеть себя поутру отраженным в двух зеркалах.
В этот же день операция: вырезывание миндалевидных желез у 8-летней девочки, была сделана, и я остался еще на одну ночь у гг...
Вечером за чайным столом нас было только трое: хозяин (еще довольно бодрый господин), хозяйка (очень милая и приятная дама, лет около 40) и я. Зашла речь о старине, о том, что бывало и чего не стало. И тут услыхал я от хозяина два рассказа, памятные мне и до сих пор,- так были необыкновенны для меня тогда события, составляющие предмет этих рассказов.
В обоих действующим лицом был сам рассказчик, и потому надо было ему верить на-слово, что я и сделал.
(Дальнейший текст-карандашом; носит следы предсмертной слабости П.; строки тянутся вкривь и вкось и т. п.)
Рассказ хозяина. У меня не было и ни у кого не будет такого верного друга, каков был Толстой (американец),- передавал мне рассказчик-хозяин.- Однажды, подгуляв, я поссорился у него за обедом с одним товарищем, дуэлистом и забиякою; ссора кончилась вызовом. Толстой взялся быть нашим секундантом на другой день рано утром.
Я не спал целую ночь и, проснувшись чем свет, пошел пройтись; а в назначенный час отправился звать Толстого, по уговору.
К удивлению, нахожу ставни и двери его квартиры запертыми; стучусь, вхожу, бужу моего секунданта. Насилу он
просыпается.
- Что тебе?
- Как что мне! Разве забыл? А дуэль?
- Какой вздор!- отвечает Толстой,- разве я мог бы, как честный хозяин, позволить тебе драться с этим забиякою и ерыжником. Я вчера же, как ты ушел, сам вызвал его на дуэль, и вчера же вечером мы дрались. Дело поконченное.
С этими словами Толстой повернулся от меня на другой бок и заснул.
Таких людей, как Толстой, немного на свете.
Затем последовал - уже не помню a propos de quoi (По какому поводу) второй рассказ:
- Мы стояли в Персии. Скука была смертная, а денег было много. Придумывали разные забавы. Я жил у одного персиянина, отца семейства, и, узнав, что у него есть дочь-невеста, вздумал посвататься. Сначала, разумеется, отец и слышать не хотел; но когда он проведал через одного армянина, что я- обладатель целой груды червонцев, то мало-помалу начал сдаваться и торговаться.
Наконец, дело сладили: уговорились, что я женюсь формально, по русскому обряду, при свидетелях, и что невеста снимет свое покрывало перед венчанием. На этом в особенности я настаивал, надеясь покончить все дело вздором, если окажется рожа. Я пригласил товарищей всего полка на свадьбу. Был между ними и подставной поп, и подставные дьячки. Когда невеста сняла покрывало, то оказалась такою восточною красавицею, какой никто из присутствующих никогда еще не видал. Все так и ахнули. После импровизированной свадьбы я зажил с моею красавицею-женою в доме тестя. Жили мы более года, прижили ребенка. Вдруг поход. Жена моя собралась было со мною и ни за что на свете не хотела оставаться у отца. Но я и товарищи, знакомые принялись так сильно ее уговаривать, что она, наконец, решилась остаться дома и ждать, пока я сам приеду за нею.
В это время рассказа я невольно посмотрел пристально на хозяйку, жену повествователя. Смотрю,- кажется, не похожа на персиянку, чисто русский тип. Повествователь заметил мой пристальный взгляд и сейчас же обратился ко мне с объяснением:
- Это не она, не она; та далеко, бог ее знает где; с тех пор о ней - ни слуху, ни духу.
А наша хозяйка в это время продолжала спокойно разливать нам чай.
Через сутки я был уже в орловском имении Мойера. Уже давно, думал я, что мне следовало бы жениться на дочери моего почтенного учителя; я знал его дочь еще девочкою; я был принят в семействе Мойера как родной. Теперь же положение мое довольно упрочено,-почему бы не сделать предложение?
В- имении Мойера я пробыл дней десять. Екатерину Ивановну (дочь Мойера) нашел уже взрослою невестою, и решился, по возвращении в Москву, отнестись с предложением-письмом к Екатерине Афанасьевне, всегда мне благоволившей. Прощаясь со мною, и Екатерина Афанасьевна, и все семейство Мойера просили меня заехать в Москве к племяннице Екатерины Афанасьевны, г-же Елагиной.
Приехав в Москву и запасшись письмом к Екатерине Афанасьевне (письмо было длинное, сентиментальное и, как я теперь думаю, довольно глупое), я отправился к Елагиной. Дом ее был известен всей образованной и ученой Москве.
(Авд. Петр. Елагина (1789-1877)-близкая родственница В. А. Жуковского, мать славянофилов И. В. и П. В. Киреевских (от первого мужа), не разделявшая, однако, их односторонних взглядов и теорий; в ее салоне бывали все самые выдающиеся деятели русской литературы, культуры и науки.
Письма П. к Протасовой - в комментариях к ним - письма Ек. Ив. Мойер и В. А. Жуковского по поводу сватовства П.)
Я был принят очень любезно. Начались расспросы и рассказы о семействе Мойера, Буниной, Воейковых и Жуковском [...].
Прощаясь, я попросил Елагину на минуту переговорить со мною одним, без свидетелей, и тут же вручил ей мое письмо к Екатерине Афанасьевне, объяснив притом и его содержание. Я заметил, что Елагина, принимая мое послание, улыбнулась, и улыбка ее мне показалась почему-то сомнительною.
Через месяц я получил из Дерпта ответ от Екатерины Афанасьевны и от самого Мойера. (Эти письма не найдены.)
И отец, и бабушка Екатерины Ивановны весьма сожалели, что должны отказать мне.
Катя их,- объяснили они оба мне,- уже обещана давно сыну Елагиной. Все обстоятельства и родственные связи благоприятствовали этому браку. (Ек. Ив. Мойер вышла замуж за В. А. Елагина в 1846 г.)
Прочитав отказ, я вспомнил про улыбку Елагиной. Через год после этого отказа одна мною высокочтимая дама (Екат. Ник. Дагоновская),-никогда не лгавшая,-рассказывала мне о разговоре, который она имела с Екат. Иван. Мойер на пароходе при отъезде за границу.
- Жене Пирогова,- говорила Е. И. Мойер, ехавшая за границу вместе с Елагиной,- надо опасаться, что он будет делать эксперименты над нею.
Говоря это, Е. И. Мойер, конечно, не знала, что через год придется ей писать в лестных выражениях поздравительное письмо к подруге своего детства, Екатерине Дмитриевне Березиной, не побоявшейся мучителя дерптских собак и кошек и выходившей за него бестрепетно замуж.
Месяцев 10 прошло в переписке между министерствами военным и народного просвещения и между департаментами военного министерства о моем перемещении и об учреждении новой должности при военном госпитале.
Я, между тем, переписывался с министром Уваровым и директором Спасским. (Спустя две недели после апрельского письма П. послал Уварову новое-от 8 мая 1840 г. В тот же день он писал Клейнмихелю , а в ноябре того же года-снова Уварову и директору департамента министерства просвещения Ширинскому-Шихма-тову . )
Наконец, наша взяла. Уваров должен был уступить Клейнмихелю.
Тем временем произошло и еще новое преобразование в министерстве внутренних дел и в министерстве народного просвещения.
В первом из них произошло перерождение Медицинского совета, а во втором учреждение особой комиссии по делам, касающимся медицинских факультетов.
Прежний Медицинский совет министерства внутренних дел был такое странное учреждение, что члены его имели право делать докторами медицины, без экзамена, друг друга и других лиц, им нравившихся.
Говорят, что при учреждении этого совета, когда его председателю удалось выхлопотать новые права, происходил in pleno (В общем собрании ) следующий наивный обмен мыслей:
- Василий Васильевич, честь имею вас поздравить со степенью доктора медицины!
- А вам Федор Федорович (примерно), желательно быть медико-хирургом ?
- Нет, если бы угодно было нашему превосходительству выхлопотать мне землицы, то я предпочел бы это награждение награде ученою степенью, и т. п.
В начале же 1840-х годов все переменилось под нашим зодиаком.