Страница 38 из 89
"На прошедшей лекции 182.. года, такого-то числа, Василий Григорьевич такой-то, надворный советник и кавалер, излагал своим слушателям то-то и то-то". Профессор же постоянно и непременно всякий раз прерывал чтение репетитора замечанием, что он действительно надворный советник, но вовсе не кавалер. На это замечание, в свою очередь, репетитор всякий раз отвечал:
"Как же, Василий Григорьевич, вы удостоены медали за 1812-й год на владимирской ленте".
Но, несмотря на комизм и отсталость, у меня от пребывания моего в Московском университете вместе с курьезами разного рода остались впечатления глубоко, на целую жизнь врезавшиеся в душу и давшие ей известное направление на всю жизнь. Так, лекции Лодера, несмотря на мое полное незнакомство с практическою анатомией, поселили во мне желание заниматься анатомиею, и я зазубривал анатомию по тетрадкам, кое-каким учебникам и кое-каким рисункам. Даже обычные выражения Лодера:
"Sapientissima natura, aut potius Creator sapientissimae naturae voluit", (Мудрейшая природа, вернее, Создатель мудрейшей природы пожелал) - не остались без влияния на меня.
Я и теперь еще, через 50 с лишком лет, как будто слышу их. Но и самые надписи на стенах анатомического театра и клиники слились у меня как бы в одно целое с начатками моих научных сведений в Москве [...].
Студенческая жизнь в Московском университете до кончины императора Александра I была привольная. Мы не видывали попечителя - кн. Оболенского. Я его только раз видел на акте; да и с ректором Прокоповичем-Антонским (Ант. Ант. Антонский-Прокопович (1762-1848); с 1788 г. адъюнкт энциклопедии и натуральной истории, затем-профессор; с 1824 по 1826 г.-ректор университета.)
- встречались вступающие в университет кутилы и забияки. Я его видел также только на акте. Мундиров тогда еще не было у студентов. Несмотря на это, я не помню ничего особенно неприличного или резко выдававшегося в наружном виде студентов. Скорее выдавалась и поражала нас наружность у профессоров, так как одни, из них в своих каретах, запряженных четверкою, с ливрейными [ лакеями на запятках (как М. Я. Мудров, Лодер и Е. О. Мухин); казались нам важными сановниками, а другие - инфантеристы или ездившие на ваньках во фризовых шинелях ( Ванька-биржевой извозчик; фризовая шинель - на толстой
ворсистой байке (В. И. Даль. Словарь). - имели вид преследуемых судьбою париев.
Но со вступлением на престол Николая I, после декабрьских дней, и мы почувствовали перемену в воздухе.
Слышим, что назначается новый попечитель, военный генерал Писарев; ( А. А. Писарев (1780-1848)-генерал-майор, участник наполеоновских войн; попечителем университета назначен в 1825 г. В специальном наставлении министерство предлагало ему обратить особое внимание "на нравственное направление преподавании, наблюдая строго, чтобы в уроках профессоров и учителей ничего колеблющего или ослабляющего учение нашей веры не укрывалось, чтобы учащиеся не устранялись от наблюдения правил церковных". Писареву поручалось быть "оплотом против наводнения такими книгами, которые могут угрожать спокойствию всякого благоустроенного государства". Генерал охотно взялся за управление наукой. Ради успешности командования университетом он требовал только сохранения за ним "военного чина и мундира по примеру кадетских корпусов", ибо вся жизнь его "была военным формуляром". Получив возможность принести в университет "строгость и подчиненность", Писарев по вступлении в должность заявил своей профессорской команде: "В умственно расплодившихся науках, педантством взлелеянных, облекается человек в какую-то глупую самонадеянность, упрямство и смешное ячество, делается ни к чему не годным и вреден на кафедре. Без веры и нравственности и самый филомаф [любознательный] есть только гроза для здравого рассудка, а посему опередим верою и нравственностью и начнем учение наше с сих спасительных слов: начало премудрости-страх господень" (моя книга о П., 1933, стр. 18).
слышим, что новый государь во время пребывания его в Москве посетив почти инкогнито университет и университетский пансион, рассердился страшно, увидев имя Кюхельбекера (В. К. Кюхельбекер (1797-1846)-воспитанник университетского пансиона, затем лицея, где был товарищем А. С. Пушкина; талантливый поэт; участник восстания декабристов; приговорен к 20-летней
Каторге.), написанное золотыми буквами на доске в зале университетского пансиона; Антонский не догадался снять доску или стереть ненавистное имя бунтовщика, бывшего отличным учеником.
Антонский - говорю - нам сказывали, был сменен за эту недогадливость, (Официальный биограф Антонского писал при жизни Николая I: "Уволен по болезни от сей [ректорской] должности"; через два года Антонский вернулся к административным должностям по университету (С. П. Шевырев, стр. 14 и сл.) a прежний фрачный попечитель был заменен мундирным.
Мы слышали также, что государь, приехав на дрожках в университет и узнанный только сторожем, отставным гвардейским солдатом, пошел прямо в студенческие комнаты, велел при себе переворачивать тюфяки на студенческих кроватях и под одним тюфяком нашел тетрадь стихов Полежаева. Полежаев угодил в солдаты. ( Поэзия А. И. Полежаева (1805-1838) характерна глубоким революционным содержанием, оставляющим, по определению Н. П. Огарева, "жгучий след". П. не мог ценить эту сторону дарования талантливого поэта, так как художественные произведения последнего находились под запретом цензуры.)
Вскоре после этого посещения были введены студенческие мундиры,- для меня и, верно, для многих других,- кое-как перебивавшихся,- новый расход.
Сестры ухитрились смастерить мне из старого фрака какую-то мундирную куртку с красным воротником и светлыми пуговицами, но неопределенного цвета, и я, пользуясь позволением тогдашнего доброго времени, оставался на лекциях в шинели и выставлял напоказ только верхнюю, обмундированную, часть тела.
Не замедлил явиться перед нами в аудиториях и мундирный попечитель, тотчас же при своем появлении прозванный, по свойству его речи, фаготом. Действительно, речь была отрывистая, резкая. Я видел и слышал этого фагота, благодарение богу, только два раза на лекциях; один раз на лекции у профессора химии Геймана, другой раз - у Мухина, и оба раза появление было сопровождаемо некоторого рода скандалом.
У Геймана на лекции фагот,- высокий, плечистый генерал в военном мундире, входивший всегда с шумом, в сопровождении своих драбантов, ( Драбанты-телохранители.)
- встретил моего прежнего нахлебника, Жемчужникова, в странном для него костюме: студенческий незастегнутый мундир, какие-то уже вовсе не мундирные панталоны и с круглою шляпою в руках.
- Это что значит? - произнес фагот самым резким и пронзительным голосом, нарушившим тишину аудитории и внимание слушателей, прикованное к химическому опыту Геймана.- Таких надо удалять из университета,- продолжал таким же голосом фагот.- Жемчужников встал, сделал шаг вперед и, поднимая свою круглую шляпу, как бы с целью надеть ее себе тотчас же на голову, прехладнокровно сказал:-Да я не дорожу вашим университетом,- поклонился и вышел вон.- Фагот не ожидал такой для него небывалой выходки подчиненного лица и как-то смолк.
В аудиторию Мухина фагот ввалился однажды и сказал уже такую глупость, которая, верно, не прошла ему даром.
Надо знать, что в начале царствования Николая почему-то,- а может быть, именно благодаря разным бестактным выходкам фагота,- русские наши немцееды, видимо, стали на дыбы, полагая, что пришел на их улицу праздник. Начались разные, не совсем приличные, выходки и против такой высокостоящей во всех отношениях личности, как Юст-Христиан Лодер.
Мухин всполошился особенно и каким-то образом достиг на некоторое время того, что даже начал читать лекции в анатомическом амфитеатре, прежде ни для кого, кроме Лодера, недоступном. Это продолжалось, однако же, недолго. Мухин почему-то снова перешел на лекции в прежнюю аудиторию свою, в здании университета, также в довольно пространную (человек на 250), но не так удобную.