Стоп-кадр

Попов Валерий

Стоп-кадр

Валерий ПОПОВ

СТОП-КАДР

Рассказ

События, о которых я хочу рассказать, произошли со мной во время зимних каникул в деревне, точнее, на селекционной станции, на которую перевели отца после трёх лет работы в институте.

Станция эта была далеко, за Сиверской.

...Народу в поезде оказалось мало. Я сидел у окна. Поезд шёл среди синеватого снежного поля, вспоротого кое-где ослепительно белой цепочкой следов. День стоял солнечный и холодный.

Я вышел на станции, сразу закрыл лицо рукой от мороза и побежал по узкой тропинке между высокими снежными стенами. Местами от дорожки уходили снежные коридоры с розовым светом в них, гладким примятым дном, длинными параллельными царапинами на стенах. Хотелось пойти туда, но коридоры эти шли поперёк моего пути. Взбежав на пригорок, задыхаясь от мороза, я с удивлением увидел, что коридоры эти никуда не ведут - доходят до горизонта, до леса, и, описав там широкую дугу, идут обратно.

Стараясь думать об этих странных коридорах, я бежал по тропинке всё быстрее. Лицо стянуло морозом, нос побелел - я это видел, закрывая один глаз. Наконец я выскочил на аллею. Деревья вдоль аллеи стояли высокие, неподвижные, бело-розовые. Люди шли быстро, прикрывая рты шарфами, белыми от дыхания.

Дома отца не оказалось, и я, секунду подумав, побежал в лабораторию. Отец сидел в своём кабинете в пальто - было холодно - и быстро писал. Увидев меня, он в знак приветствия вытаращил глаза, но продолжал писать.

Вдоль стен кабинета свешивались метёлки колосьев, на столах стояли прямоугольные жестяные коробки с семенами.

Я подошёл к папе, увидел, что он быстро заполняет таблицу: "содержание белка в зерне", "стекловидность"...

Наконец он бросил ручку, довольный, откинулся назад.

- Видал-миндал? - сказал он, показывая на таблицу.

- А что... здорово? - спросил я.

- Ка-ныш-на! - дурачась, сказал он.

Он поднялся, довольный, заходил по комнате, потом встал у окна, закинув ладони за голову.

- А давай на лыжах! - сказал он. - Наперегонки!

Потом мы ходили по территории станции, заходили в лаборатории, оранжереи, отец показывал мне "инте-рес-ней-шие вещи". По дороге мы зашли погреться на конюшню, и мне так там понравилось, что неохота было уходить.

Вообще, конюшни не отапливаются - считается, что лошади обогревают их своим теплом, - но в тот день по случаю морозов конюх затопил в своей комнате печку - красное зарево дрожало в тёмном коридоре, доходило до дальней стенки.

Войдя в конюшню, я задрожал от одного только запаха! Ещё раньше, когда мы всей семьёй жили на Пушкинской опытной станции, я всё почти время проводил на конюшне - помогал конюху, чинил сбрую, запрягал и распрягал.

И здесь, когда я на следующее утро снова пришёл на конюшню, я первым делом рассказал конюху Жукову об этом и стал упрашивать его, чтоб он разрешил мне что-нибудь сделать, например почистить стойла, и потом, абсолютно довольный, вёз тачку с лопатой по проходу, по скользким, мягким доскам пола.

Убрав стойла, я снова стал приставать к Жукову:

- Съездить никуда не нужно?

Но он не отвечал. Наконец минут через сорок он сипло сказал:

- Знаешь старый телятник?

- За Егерской аллеей?

- Там прессованное сено. Сюда привезёшь... Букву возьми.

Я подпрыгнул от радости: Буква была самая красивая лошадь. Я зашёл в тёмное стойло, вывел за недоуздок Букву, по пути к выходу надел на неё хомут, чересседельник, взял дугу. Выйдя на свет, Буква затрясла головой, заржала. Проведя её через двор, я впятил её между оглоблями саней, запряг.

Мы проехали по Егерской аллее, проскочили со стуком бревенчатый мост и повернули по узкой дороге к телятнику.

Вся площадка перед телятником была измята отпечатками разных шин, обуви. Что за странная жизнь бурлит здесь, у заброшенного строения?

Перекидав в сани спрессованное кубами сено, я примчался обратно на скотный двор, перекидал сено через окно в фуражный отсек, потом распряг Букву и повёл её в конюшню.

У двухэтажного каменного общежития стояли четыре автобуса - какого-то странного, непривычного вида. Из первого автобуса вылез человек с чёрной бородой и поманил меня пальцем. Слегка испугавшись, ведя сзади Букву, я подошёл.

- Дело есть, - сказал он.

- Сейчас... только лошадь поставлю.

Я вошёл в тёмную конюшню и вдруг услышал, как колотится сердце. Что ещё за дело ко мне у этих людей, приехавших на таких необычных автобусах?

Походив по тёмному пахучему коридору, чуть успокоившись, я вышел. Бородатый человек при внимательном рассмотрении оказался довольно молодым, борода, видимо, была отпущена для важности.

- Привет... Ты здешний?

- В общем, да, - сказал я. - А что?

- Работаешь? - Он показал в сторону конюшни.

Я кивнул.

- С лошадью здорово умеешь! - сказал он.

Я кивнул, хотя понимал, что пора уже что-то мне сказать.

- В кино поработать хочешь? - спросил он.

Я сразу всё понял: и почему он ко мне приглядывается, и для чего эти огромные автобусы!

Вот это дело, действительно! Не то что сено возить!

...Сено можно провозить хоть всю свою жизнь, и в соседней деревне, может быть, будут тебя знать и больше нигде. А тут день работы - и выходишь на мировую арену!

Я кивнул. Он подумал, потом протянул руку, стащив перчатку:

- Зиновий... ассистент режиссёра.

Я молчал.

- Саша, - спохватившись, сказал я. - А эти автобусы - для съёмок?

- Именно, - сказал он. - Это вот - лихтваген, осветительную аппаратуру возит, а этот - тонваген - со звукозаписывающей... Камерваген съёмочная. А этот вообще для всего остального.

...Действительно, не известно, где ждёт тебя удача!

Казалось бы, уехал на глухую станцию, хотел отдохнуть - и вот!

Мы вошли в красный уголок, где сидел почему-то уже обиженный режиссёр.

- Яков Борисыч, - робко сказал Зиновий. - Отличный сельский хлопец! Видели бы, как распрягает.

- Это неважно, неважно! - подняв руки, закричал режиссёр.

- Понимаешь, - сбивчиво сказал мне Зиновий, - мальчик, который должен был у нас играть... заболел. Точнее, мама его стала вдруг против... Точнее, он сам не захотел.

- Понятно, - сказал я.

- Что понятно? Что тут может быть понятного-то?!! - закричал Яков Борисыч.

- Всё понятно, - сказал я. - Мальчик сниматься не может - вам нужен другой.

Зиновий и Яков Борисыч переглянулись. Потом мы с Зиновием вышли в коридор.

- В общем, я с ним поговорю, не беспокойся. Иди домой, приходи завтра, часов в одиннадцать.

- Я могу и раньше!

- Раньше не надо.

Я выскочил на мороз.

Сокращая дорогу, я лез по глубокому снегу. Одно время я чуть не заблудился, только случайно обернувшись, увидел освещённый розовым солнцем угол лаборатории.

Я вошёл к отцу в кабинет.

- А я в кино буду сниматься! - сказал я.

- Ну? Где?! - всполошился отец.

Я рассказал.

- О! А ко мне тоже приезжало кино! - толкнув меня ладонью и откинувшись, сказал он. - Программа "Сельский час"! Нет, ты скажи: ты видел или нет?

- Конечно, - сказал я.

Утром я проснулся, когда солнце уже ярко светило.

От крошек под обоями шли по стене длинные тени.

Я посмотрел на часы. Пол-одиннадцатого!

Какой-то я мальчик-спальщик!

Я попил чаю и выбежал на улицу. Для сокращения пути я снова пролез через заснеженный лес и выбрался к гостинице.

Вся группа стояла у крыльца гостиницы.

- Куда-то Зуев пропал, - озабоченно озираясь, говорил Зиновий.

- А я? Я разве не пропал? - подскочил к нему я.

Зиновий улыбнулся, но ничего не ответил.

- Ну так когда? - спросил я.

- Что когда?

- Сниматься?

- А-а-а-а. Пока не знаю.

- А разве вы... с Яковом Борисычем... обо мне не говорили?