Страница 11 из 17
Наконец, единообразие рощ финиковой пальмы, Phoenif dactylifera, оживилось появлением нового вида пальмы, известного здесь под именем дума, Cucifera thebaica. Это единственная ветвистая пальма; она довольно тениста, с яркою, желтоватой зеленью; широкие, остроконечные листья торчат пуками вверх; плод большой, с ядром в середине, заключающим в себе приятную жидкость: сам плод терпкого вкуса.
Мы посетили древние Фивы, посетили Луксор и Карнак, и утомленная душа опять пробудилась… Я уже не думал, чтобы что-нибудь могло поразить меня в такой степени. Вилькенсон почти прав, говоря, что это самые огромные и самые великолепные развалины древних и новых времен. Шамполион младший, восхищенный чудным зрелищем этих развалин восклицает: «Я удержусь описывать здесь что-нибудь; мои изображения или не достигнут и тысячной доли того, чем они должны быть, или, наконец, если я представлю хотя легкий эскиз, лишенный красок, то прослыву энтузиастом и может быть даже сумасшедшим.»
Я не стану здесь описывать древних Фив подробно: они требуют глубокого изучения; на обратном пути посвящу несколько дней осмотру их и может быть несколько страниц описанию. Теперь представлю вам один очерк престольного города фараонов.
Из Луксора к развалинам храма и дворца Карнака ведет ряд сфинксов, целая улица сфинксов огромного размера, перед которыми два наших были бы карлики; но все это изуродовано, избито, до половины занесено песком. Вы вступаете в Карнак между пилонами, вполне сохранившимися и покрытыми иероглифами снизу до верху. Отсюда открывается направо целый ряд колонн, таких размеров, до которых нынче и приблизиться не смеют; сквозь них светится яркая полоса Нила, осыпанная лучами заходящего солнца, а далее, за ней, стовратые Фивы, которые разбиты, разметаны до того, что едва видны остатки их. Только так называемая статуя Мемнона, да еще другая стоят у некрополиса, поля смерти.
И все это под чудным, прозрачным небом, на горизонте которого ярко рисуются отдельные купы пальм; тут именно, у этих величавых развалин, при этих важно задумчивых лицах сфинксов, под веянием тайны окружающей вас отовсюду, именно тут у места эти пальмы.
Обратимся к Карнаку. По уцелевшим во многих местах стенам, по сотне колонн, еще стоящих и поддерживающих капители чудовищных размеров, по обелискам, из которых один только стоит в первобытной красе своей, – от других остались обломки или цоколи, – по всему этому вы легко представите себе целое: одна зала почти равняется размерами церкви св. Петра в Риме! А груды наваленных камней, поражающие своею огромностью, показывают ясно чем она была обставлена. Тут нет мазанок арабов, кроме прильнувших с левой стороны, в виде ласточкиных гнезд, и это дает возможность обнять все место развалин с одного раза. Не то в Луксоре. Вы должны отыскивать стены храма по всей арабской деревне, на которую стает их; там примкнута изба, там высится голубятня; комната древней гробницы служит жилищем целой семьи; под портиком помещается хлебный магазин паши.
В Луксоре поражает вас обелиск: это лучший, какой мне случалось видеть; другой, соответствующий ему, находится в Париже; примечателен также гигантский сфинкс. Луксор, подобно Карнаку составляет последовательный ряд памятников, из которых древнейшие времен Аменофиса III, а позднейшие Рамзеса. Еще ряды колонн рассеяны там и сям и подавляют своей огромной массой бедную деревушку, среди которой теперь находятся; многие до половины занесены песком и сором; иные поросли колючим кустарником и тощею травой; но не видно и следов моста, которым бы соединялась эта часть города с находящеюся по правой стороне и некрополисом; если мост существовал, то, вероятно, на пантонах, а скорее всего через Нил переправлялись в лодках.
Глава VI. Альме в Эсне и вообще женщины на Востоке
Мы уж кажется имели случай заметить, что египтяне предназначены Мегеметом-Али к роли очень незначительной в системе общего управления Египтом; впрочем, такова была судьба арабов при всех завоевателях; так уже определено свыше, говорят они с удивительным самоотвержением. Все должности, даже второстепенные в руках турок, или бывших рабов черкесов, мамелюков, как называют здесь вообще белых рабов, наконец, греков и армян. Египтяне всех цветов и многоразличных племен служат в рядах солдатами или в нижних офицерских чинах, в деревнях – это феллахи, бедные феллахи… А между тем многих из них образуют в школах, часто даже за границей, и все-таки не определяют ни к каким административным должностям! Впрочем, едва ли они и способны к чему другому. В египтянине нисколько нет чувства самоуверенности, нет силы воли, характера, нет и тени личного достоинства и уважения к себе. Не есть ли это последствие постоянного уничижения и рабства, в котором они издавна находятся? По окончании курса наук, арабы, берберы, копты и другие туземцы поступают иногда учителями в школы, чаще служителями к Мегемет-Али и его пашам, переводчиками и наконец надзирателями фабрики. Много, много что поручают им наконец самим управление фабрикой, пароходом или другим небольшим судном.
Если в таком положении находится мужская половина египетского населения, то женская, которая на востоке вообще, а на магометанском востоке и того более считается породою низшего разряда, которая если не исключается, то избавляется во многих случаях даже от молитвы и обрядов религии, как недостойная ее, как такая, на которую Бог не обращает внимания, женская половина в Египте унижена более, чем где-либо. Аристократия, т. е. турки берут себе жен из своего круга, а чаще невольниц из гор Кавказа, из Греции, или абиссинянок. Белизна тела – необходимая принадлежность красоты для турка; туземные женщины без исключения и разделения принадлежат к низшему классу жителей. А между тем, между ними много хорошеньких: они высокого роста, стройны, хорошо сложены, цвету коричневого, пепельного, или смуглые, смотря потому, какому племени принадлежат, с прекрасными белыми зубами, с чертами лица, не резкими, сглаженными, далеко отличающимися от лиц Нубии Сенаара, как увидим ниже.
Обелиск, рис. Тим, рез. Д.
Стареются скоро: в 10 лет часто уже выходят замуж; в Сенааре – в 8. В городах женщины закрывают лица; в деревнях редко. Апатия и лень – свойства также общие между ними, как и между мужчинами.
Некоторые французские писатели распространили мнение, что необразованность, фанатизм и нетерпимость на востоке зависят преимущественно от отсутствия из общества женщин, их заточения, невольничества. Постараемся доказать неосновательность такого мнения. Во-первых, женщина на востоке не невольница: это пора бы узнать по крайней мере тем, кто берется о ней писать, разве названию невольницы придадут слишком обширное значение. Она выходит или выезжает из-дому, смотря по ее состоянию, когда хочет, посещает бани, базары, делает визиты своим приятельницам, не спросясь мужа, и конечно без него; потому что выйти в сопровождении мужчины ей также предосудительно, как у нас выйти без мужчины, одной: это предубеждение, предрассудок, как и всякий другой, без значения и последствий. Более, муж, увидевши у порога комнаты своей жены папуши посетительниц, не посмеет войти в комнату, ни спросить об имени гостей. Женщина выбирает знакомства по сердцу, во все не справляясь с интересами супруга, и никогда, ни один муж не решился употребить ее орудием для достижения своих целей, хотя на востоке это было бы одно из действительнейших средств, и только сила или слишком хитро веденная интрига могут извлечь женщину из чужого гарема. Женщину в гареме окружает возможное довольство, даже роскошь, если муж богат. Всегда умеренный в желаниях, сам он живет в комнатах, где едва есть бедный диван, одевается просто, не тратит денег для себя и жертвует всем для украшения гарема: это его земной рай, в котором он проводит большую часть свободных часов. Только объевропеевшиеся турки ищут развлечения в обществах. Придайте этой жизни хотя несколько колорита, энергии чувств, а не одной чувственности, и вы поймете, какого значения могла бы быть домашняя, внутренняя, сосредоточенная около одного предмета жизнь восточной женщины; потому что здесь, как и у нас, это не больше как условленный раздел занятий между мужем и женой: муж несет обязанности общественные, если он поставлен в уровень с ними, или хлопочет о прокормлении семьи, если этой работы достаточно, чтобы поглотить его деятельность; жене отдана лучшая, но и труднейшая часть: семья, попечение о муже, о том, чтобы вознаградить его раем домашней жизни за труды, страдания, лишения всякого рода, борьбу нескончаемую, которую он ведет в этом водовороте света, между тем как она, женщина востока, наслаждается миром в своей семье.