Страница 26 из 33
“Да, интересно. И так убедительно. Кого же Игорь боится? Или капитал нажит незаконно и вот таким маневром можно его спасти? Но зачем ему нужна была кандидатская диссертация? Смешно, почти вор в законе – и стал бы кандидат наук. Что-то новое. Да ну их всех к черту! “Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь”. Пьет – не умрет. А уж обо мне, надеюсь, больше не вспомнит”.
Но, увы, через пару дней за Углевым в школу приехал на синей машине с мигалкой младший Калиткин в милицейской форме.
– Просили привезти! – буркнул он, утирая багровое лицо ладонью, с которого выстрелили лучиками золотые колечки и печатки.
– Куда? Зачем? – удивился Углев.
– Увидите. – Судя по всему, мент был крепко пьян. Но вел машину уверенно.
25.
Царила дивная солнечная погода, словно вернулось лето. Хотя внимательный глаз мог различить в ярко-синем небе строчки и спирали птиц: кто готовился, а кто уже и улетал на юг. Да и тайга вдали запестрела, как платье цыганки. На базаре – Углев попутно узрел – уже продавали бруснику с севера и кедровые шишки с южносибирских гор. На берегу Сиречи, за церковью, внизу, на плоской полянке, которую местные называют Сковородкой, выстроились в каре множество черных машин: два “ланкраузера”, “мерседес”, три “тойоты” и пара транспортных средств попроще, фирмы ВАЗ. Здесь же приткнулись и несколько мотоциклов. Вдоль берега были накрыты столы, уставленные бутылками и яствами. Народ пирует? А что это в центре? На столе помассивней, в окружении цветов, тарелок с виноградом и бананами, расположился драпированный красным гроб, в котором явно кто-то возлежал. Рядом топтался духовой оркестр, а толпа стояла поодаль.
Кое у кого на рукавах красно-черные повязки. Когда младший Калиткин подрулил поближе, Углев вышел из милицейской машины и растерянно остановился: в гробу, на красном атласе, лежит Игорь Ченцов в черном костюме. Он замер, смежив глаза, руки покоятся на груди, меж пальцами зажата горящая свеча, которая от порывов ветра все время гаснет, и ее всякий раз поджигает зажигалкой сын Игоря Андрей.
В самом деле умер?.. или шутка? Да, конечно, конечно, шутка! Вон кто-то зажимает рот ладонью… а вон, отворачиваясь, хохочет прокурор.
По твоей, по твоей милости, Валентин Петрович… ты их, ты развеселил пересказом “Сатирикона”… хотя еще до твоего рассказа Шамоха устраивал свои похороны, и Ченцов сам напомнил про них… Но Шамохе опять-таки ты, ты в свое время прочел куски из “Сатирикона”. И все равно, хоть и шутка, но что-то страшное кроется в размахе и серьезности, с которыми разыгрывается действо.
– Валентин Петрович! – приветливо здоровались с Углевым люди, а он продолжал оцепенело смотреть на Игоря. Пропищала, поприветствовала бывшего учителя резко пахнущая нафталином дама в коротком клетчатом пальто – Люся Соколова. Что-то пробубнив, словно из-под облаков, поздоровался за руку – какая холодная у человека рука – редактор
“Бомбы” Вовик Нечаев. Услышав, что пришел Углев, Игорь приподнял голову и пьяно взвыл:
– Петр-рович!.. Я умер. Пусть речи говорят. Или сначала молебен?
Старший Калиткин, играя уголками губ, едва сдерживая смех, буркнул:
– Ты лежи. Мы сами разберемся. Ты же дал указания.
– Да, да… именно так и делайте. – И Ченцов, перехватив левой рукой свечку, нарисовал указательным пальцем правой руки в воздухе что-то вроде квадрата. – И не забыть: здесь же воздвигнете…
– Торопишь события! – как бы осердился прокурор. – Это уже когда похоронят… Итак! Оркестр! Якобы вынос тела.
– Понял… – голова Игоря упал в подушку. Он облизнулся и закрыл глаза.
Духовой оркестр тяжко затянул траурный марш Шопена. Труба, как положено, фальшивила. И Углеву стало нехорошо: с ума, с ума сошли!
Он отошел подальше от вопящего и дышащего оркестра, из толпы ему кивнул трезвый и серьезный на вид Толик, а Чалоев приблизился, чтобы пожать руку. Прокурор скомандовал – оркестр замолк. Где жена Игоря?
Сын здесь. Ксении не видно, наверное, оставили дома, хоть на это ума хватило. А вот гувернантку Игорь пригласил. Худая как жердь, в большой шляпе, стоит рядом, курит, сверкая затемненными очками.
Интересно, о чем она думает? А это кто? В изголовье у гроба – Эмма
Дулова-Калачевская с толстой книгой. Что, молитвы будет читать?
– Друзья мои, – почему-то с грузинским акцентом начал Петр
Васильевич Калиткин. – Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои. – Ясно, копирует знаменитую речь Сталина. – От нас ущёл наш замычателный друг, патриот новой России. Он много сделал для нашего многострадального народа. Он, например, принял участие в достройке
Николаевской церкви. Истинно говорю, отец Василий?
Появился, как черт из табакерки, некий мужичок в рясе, он, видимо, и есть отец Василий. Или ряженый.
– Братья и сестры, – продолжил звонким тенором мужичок, – Господь наш Иисус Христос завещал нам возлюбить друг друга, так? И веровать в его светлое учение, которое заключается…
– Подождите, – поморщился Калачевский. Он тоже был здесь. – Не может в речи священника быть такой оборот: которое заключается… ведь правда, Валентин Петрович? Канцелярщина какая-то. Верно, Валентин
Петрович?
Люди оглянулись на Углева. Он помедлил и хмуро кивнул.
– Ты не мешай, – Дулова остановила мужа, который хотел что-то еще сказать. И открыла толстый том, и, прочитав какие-то строчки, улыбнулась.
– Минуту!.. – в красном гробу завозился Игорь и снова приподнялся: -
А под памятником напишете: этот монумент наследованию не подлежит. И все вокруг размером в один гектар арендовано мною, Ченцовым!
– Хорошо, хорошо… – согласился прокурор. – Ты ложись. Господа, обеденный перерыв скоро кончится, поторопимся. Батюшка, вы что-то должны были пропеть.
– Да, да. – И мужичок в рясе, достав листочек с бумагой, дребезжащим тонким голоском затянул: – Упокой, Го-осподи, душу усопшего раба твоего-о… Игоря… и сотвори ему вечную память… Ве-ечную па-амять…
Стремительно подкатила на красном “феррари” жена Игоря Татьяна.
– Прекратите! – закричала она, выходя из машины. – в городе нас могут не так понять. Журналисты вон бегут с телекамерами.
Из гроба вновь поднялся Игорь:
– Охрана! Не пускать. А ты, Танька, можешь рядом лечь. Я нагим пришел в этот мир, нагим и уйду… но лучше рядом с тобой, тоже нагой.
Пардон! – Ченцов снова откинулся в гроб и плотно зажмурил глаза.
Трое охранников с автоматами пробежали к асфальтовой дороге, чтобы помешать тележурналистам подъехать.
– Вечная па-амять… – продолжил мужичок в рясе. – Помилуй нас, Боже, по великой милости твоей… Услыши и помилуй… Еще молимся об упокоении усопшего раба твоего Игоря…
– Новопреставленного Игоря, – негромко подсказал Углев, – если уж на то пошло.
– А, да-да! – торопливо согласился мужичок в рясе. -
Новопреставленного Игоря… и простятся ему всякие прегрешения, вольные и невольные…
– Невольные… – донеслось из гроба. – Ну, кончай, к делу.
– Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего… новопреставленного
Игоря и сотвори ему вечную память… вечную память.. вечную память… Аминь.
Прокурор махнул рукой, и оркестр снова взревел. И в небо взлетели красные ракеты. И грянул залп – оставшиеся охранники стреляли в небо. Чалоев смотрел на все это пустым, отстраненным взглядом, словно был мыслями далеко.
– Итак, мы простились с нашим бесценным другом… – прокричал прокурор. И еще взлетели ракеты. И снова протрещали автоматы. – А сейчас милости прошу к столу… Помянем нашего дорогого Игоря.
– Пейте и закусывайте… – поддакнул младший Калиткин, который то ли икал, то ли давился от смеха.
Народ окружил столы с яствами. Татьяна стояла поодаль, кусая губы, бледная и потерянная. Что она должна делать? И вообще, что с
Ченцовыми? От больших денег с ума сошли? Или все неспроста: Игорю нужно теперь, чтобы его вправду признали сумасшедшим? Зачем? А что, собственно, Углев о нем знает, об этом человечке в спортивных штанах, с мальчишеской улыбкой? Ничего не знает. И уже становится интересно, что же действительно это за люди.