Привычное место

— Я думаю, это мы поправим. Безобразие.

— …Мы пенсионеры, а нас ограбили. Все наши вклады в 1992 году пропали… Как быть?

— Я подсчитал, дореформенный рубль на сегодняшний день стоит как минимум тысячу новых рублей. Если я стану губернатором, в Совете Федерации первый вопрос, который я подниму — это немедленно, в течение недели, восстановить вклады населения, учитывая вот такое соотношение! — Алексей Иваныч уже размерами сравнялся с толстяком, сидящим напротив. Рот растянут, на щеках прорезались жёсткие ефрейторские складки.

— …Нам три месяца не платят зарплату, а директор отгрохал новый особняк за городом… Можете ли помочь?

— Немедленно! — скрежетал кандидат в губернаторы.— У таких директоров уши надо отрывать и ещё кое-что… Я разберусь.

Напуганно я смотрел на этого Алексея Иваныча. Он напоминал танк, поначалу небольшой, но меняющий размеры во время боя, голос его гремел — человек ни разу не запнулся, не смутился.

И все бы для него ничего, если бы не грянул в эфире неожиданный с хрипотцой голос:

— А вот скажите, господин Туев… у вас-то, поди, «Мерседес» или «Волга», коттедж в пять этажей? Вы же раньше во власти сидели?..

Громко озвученный вопрос смутил фаворита лишь на секунду. Слегка покраснев, и больше руками, а не лицом (но и это — как бы от благородного гнева!), Алексей Иваныч отвечал тем же спокойным, скрежещущим голосом (я вспомнил! точно так ест черепаха капусту):

— Во-первых, я — не господин Туев… был товарищ и остался товарищ для народа! Во-вторых, раньше власть не воровала. Чё не имею, то не имею… Ни машины у меня, ни дачи. Квартира — да, есть. Жить-то где-то надо?..

— Спасибо,— ответил неизвестный человек, и Алексей Иваныч, помедлив, перевёл дух. Впрочем, я заметил, двое-трое за столом переглянулись. Но передача продолжалась, телевизионная девица повернула телекамеру к другому претенденту…

«Позвольте, как же так? — задумался я, всматриваясь в скуластое, как кулак, личико златоуста, застёгнутого в тройку.— Как же нет у него дачи?!»

Будучи доктором наук, я получил года полтора назад в садово-огородном товариществе «Солнышко» свои шесть соток. И слышал я, слышал, что на верхотуре, за сосновой грядой, в поле воздвигают огромные из алого кирпича коттеджи. Мои «деревянные» соседи поминали не раз эту фамилию — Туев. Понятное дело, рифмуя с другим, громким русским словом. Вряд ли однофамилец — туда, на поляну, пустили только больших начальников: из МВД, из прокуратуры, из мэрии… среди них, конечно, и бывшие…

Почему-то обидно мне стало — что они нас все за дураков считают? Надеются, что никому в голову не придёт поверить? Мол, у каждого свои заботы… до того ли?

— Идём ужинать,— позвала жена.— Чего задумался? Левой рукой сможешь? Или тебе помочь?

— Подожди.— От нашего дома до огородов пешком час. Делать мне всё равно нечего. Почему бы не сходить? Вечера сейчас долгие, светлые…

— Ты куда?

— Погуляю.— С тяжёлой в гипсе рукой кое-как накинул на плечи куртку, сунул за пазуху рубашки томик Чейза и вышел из дома.

2.

Снег на огороде уже истаял, только под штакетником серел узкий бугор, как стадо придавленных машиной гусей. Избушка моя была цела, слава богу,— каждый раз идёшь и боишься, что сгорела. Или залётные бомжи подпалили, не найдя в ней водки и еды, или проводку замкнуло… Я уж и сам не рад, что прошлой осенью согласился провести электричество. Оно здесь неустойчивое, случаются рывки напряжения — у многих вышли из строя подсоединённые к сети (хоть и выключенные) телевизоры. А у кого-то, говорят, крысы перегрызли изоляцию кабеля в стене — и случилось короткое замыкание, дом сгорел…

Куда веселее жизнь у богатых, с их краснокирпичными хоромами. Хоть молния попади — ничего не будет такому дому. Вот за оврагом уже показались маковки коттеджей — сверкающие на закате алюминиевые крыши. А кое у кого и немецкая черепица или имитация её — малинового цвета жесть, тоже симпатично.

Но жизнь в таких дворцах весёлая, только если хозяин жив. А поскольку половина этих строений принадлежит воротилам теневой экономики, а сказать прямее — ворам в законе, вот эти, например, три красных корабля без окон пустуют уже второй год. Застрелили, застрелили бритых хозяев, весёлых парней с золотыми крестами навыпуск — одного, по слухам, прямо в центре города, возле главпочтамта, двух других — в собственном подъезде… Жёны без них сюда въезжать боятся, да и дома не готовы — надо же внутри деревянные панели ставить, трубы вести для обогрева (от собственного в подвале котла), паркет стелить, окна стеклить…

Куда легче мне — вот мой деревянный домик, покрытый шифером, обитый жёлтой вагонной рейкой. Одна радость — при строительстве брус клали не на землю, я исхитрился купить в округе и приволочь на свой участок десяток расколотых, а потому дешёвых бетонных балок. Теперь у меня под каменным основанием — погреб, туда ведёт с противоположной от крыльца стороны отдельная железная дверка. Так что если и подпалят домишко, останутся в сохранности в глубине земли картофель и капуста в банках.

Ко мне в назревающих сумерках бросились с весёлым лаем собаки соседей, и первым — приблудный молодой пёсик по кличке Алкаш: глаза сверкают, как у цыгана, хвост ходит, как «дворник» на стекле машины. За ним следует брыластый, внешне угрюмый Зверь, некогда, наверно, вполне хорошая охотничья собака. А поодаль крутится ещё и Машка, мохнатая сучка, время от времени валясь на землю, виясь и кусая себя то за хвост, то за заднюю ногу. Она трусовата, редко подойдёт, молча смотрит: а вдруг и ей что-то перепадёт. Ах, жаль, не подумал я сегодня про них… надо было взять что-нибудь с собой. Впрочем, хлеба эти псы не едят — избаловали их современные крезы остатками своих пиршеств.

Не заходя в свой домик, я обогнул огород с поваленным за зиму куском штакетника, подошёл к обитым белой жестью двум вагончикам, поставленным встык, где живут сторожа: Василий, Зуб и Борода. Впрочем, это те же бомжи, бродяги, только осевшие здесь, они «кантуются» на стройке круглый год: зимой пьют, спят, а весной выходят помогать по мелочи, сгружают с машин привезённые хозяевами будущих дач кирпичи, доски, а потом сами воруют то, что выгружали,— надо ж на бутылку выручить…

У меня с ними старая договорённость: они приглядывают за моей халупой, а я им ношу читать иностранные детективы, иной раз и материалы, привезённые из моих сибирских экспедиций,— частушки, охотничьи байки, сказки малых народностей. Я, кажется, забыл представиться — я филолог, доктор наук. По этой причине с судорогой выбрасываю вон остросюжетные поделки, сочинённые на русском языке,— примитивный, бедный, унижающий Пушкина и Астафьева слог! — а вот Чейза или Шелдона читаю порою и сам. Вполне допускаю, что на английском это звучит неплохо. И со спокойной совестью отдаю лакированные томики своим «лесным братьям» (кто из нас в юности не мечтал стать геологом или даже просто отшельником?). Так что меня здесь крепко уважают.

Сегодня на первом вагончике висел замок, но и в «штабном» (где есть телевизор и где обычно пьют) было тихо, не доносилось ни песен, ни криков — верно, вся компания поехала на ворованном каком-нибудь тракторе за водкой или побрела через сосновую гряду в гости, в строительный посёлок тех самых начальников. Там, говорят, бывают девушки…

Впрочем, дверь была открыта, в печке дотлевали, шаяли угли, на топчане храпел босыми ногами ко входу один из хозяев — Василий, парень лет тридцати. Я подумал, что он пьян, решил не беспокоить, но Василий, уловив движение света в дверях, дёрнулся:

— Кто?!.

— Это я, я, Николай Петрович.

— Петрович?.. А чё у тебя рука перевязана?

— Сломал.

— А… — Он сел, почесал ногтями всклокоченные волосы. — Я однажды ногу сломал… с крыши снег кидали, свалился… Скучное дело — ходишь, а нога как в гробу. — Он зевнул и вопросительно посмотрел на меня.

Он из сторожей самый серьёзный, лицом смугл, как южанин, а глаза синие, настойчивые. Украинских или казацких кровей. На шее багровый след от ножа (так уверяет Василий). Я достал из-за пазухи сверкающий томик иноземного классика.