Страница 4 из 50
И почти мигом, через минуту-две, запыхавшись, но с улыбкой, он вернулся, впрочем, безо всяких чемоданов в руках, но за спиной его маячила, смеясь, чернявая, глазастая гостья в плаще и шляпке, с красным зонтиком в руке.
— Танька! — бросилась к ней жена Хрустова.
— Галка!.. — последовали радостные поцелуи женщин.
— Ой, какая стала! Смуглая! Не желтуха у тебя? У нас мед нынешний…
— Загорела… в Тайланде была.
— В Тайланде! А правда, монатки-то где?
— Да нас же в гостиницу завезли…
— Как в гостиницу?! А мы на что?!
— Сережа говорит: вдруг дома нет. А если дома — перетащимся.
— А куда мы можем уйти?! На огород рано… земля не согрелась… Позвонили бы. — Галина Ивановна вспомнила обо мне. — А это Родя… он приезжал в те годы, может, помните? Из музея.
— Да, да, — закивали, рассеянно улыбаясь, гости. Явно не вспомнили. Да не важно!
Гости и хозяева захлопнули дверь, зажгли свет среди дня и продолжали смотреть друг на дружку. Очерченные тушью глазища гостьи привычно намокли, заплакала и жена Льва Николаевича, кулачком утирая щеки, попутно ворча на мужа:
— А я слышу — не пускает кого-то… в своем репертуаре…
— Да я так!.. — баском оправдывался седой Хрустов. — Он же меня понимает. Хоть и начальник.
Сергей Васильевич, осклабившись, сидел на потрескивающем ветхом стуле и махал рукой: давай-давай, критикуй.
— Малость потрясло в облаках.
— А почему через Москву? Есть же из Владивостока через Иркутск?
Никонов, загадочно ухмыльнувшись, кивнул жене. Та, сделав строгую мину, пояснила:
— Сереже орден вручили… премьер-министр… ну и заодно… давай, говорим, на друзей глянем, столько не виделись… на нашу «маму» посмотрим. Как она тут, стоит?
Всем было понятно, что речь идет о плотине.
— Сверху видел, вроде бы на месте, — продолжал улыбаться Никонов. — И вы рядом тут же, как атланты, вдвоем стоите.
— Ну уж атланты! — захихикала Галина Ивановна. Впрочем, Хрустов лестные слов проглотил, как должное.
Никоновы за день дороги, конечно, устали, но прилечь отдохнуть отказались. Сергей Васильевич вынул из кармана сотовый телефончик размером с полуоткрытую спичечную коробку, позвонил и весьма важным тоном сообщил кому-то, что он у знаменитого строителя Хрустова, и будет хорошо, если багаж кто-нибудь привезет сюда. И продиктовал адрес.
— Что?! А эти пусть подождут. Или на улице поснимают… здесь народ колоритный… — Никонов отключил аппарат. — Увязались телевизионщики… ну их!
Хрустов, уже восстанавливая в своих глазах свое самостояние и свои позиции, страдальчески дергал уголком рта.
— Ну чего ты, чего так смотришь?! — Никонов раскинул в стороны длинные кисти в опояске белоснежных манжет с золотыми, кажется, запонками и еще раз обнял друга стоявшего рядом друга. — За что-нибудь на меня сердишься?!
Галина Ивановна пропела:
— Это у него после больницы, такой взгляд. А он по прежнему добрый. Кедровые орехи оставались — всё птицам скормил с балкона.
— Я знаю, что ты болел, — продолжал ворковать на ухо другу Никонов. — Мне Валера рассказал, мы вместе летели.
— Утконос?! Он вор! — переменился в лице, как от удара, Хрустов и встал по другую сторону стола. — Он украл у народа победу!..
— Да ладно тебе! Украл — отдаст! — хохотнул Никонов. — Хорошо, что ты здесь. Иногда думалось: а вдруг уехал куда? Вон Лешка Бойцов в Индии… окончил МГИМО, дипломат. Не то что мы!
— Я лично отсюда никуда, — процедил, словно ледяной воды попробовал, Хрустов. — Пока не восстановлю статус-кво. Я, кстати, тебе писал.
— Писал, — согласился, улыбаясь, Никонов. — Нас партия научила писать. — Он, как всегда, не упускал возможности пошутить.
— А ты ни разу не ответил… — голос у Хрустова стал жестким.
— Этого не может быть. Этого не могёт быть! Разве что полоса была такая… я же тоже в больнице провалялся… три месяца. Было дело, было-было… — скороговоркой известил гость, как о неком веселом случае. — Инсульт-привет. Слава богу, пронесло.
— Прости… не знал… — смутился Хрустов, продолжая исподлобья смотреть на Никонова. Конечно, три месяца в больнице никак не могли объяснить того факта, почему же Сергей не отвечал на хрустовские письма годами.
Жены ушли на кухню греть заново пирожки, а мы, трое мужчин, сели за стол. Я вновь почувствовал себя лишним и еще раз подумал: не уехать ли завтра же домой? Но смертельно интересно было понять, что ныне происходит со вчерашними друзьями.
Хрустов таинственно мигнул, протянул руку — из самодельного секретера явилась на свет коричневая бутылка кедровой настойки с отпечатанной на принтере наклейкой, которая гласила: «Южно-Саянская ГЭС, отдел кадров», причем в последнем слове буква «а» печатным же образом поверху забита крупной красной буквой «е» (получается «отдел кЕдров»).
— Э-эй! Только вместе с нами! — жены узрели через полуоткрытую дверь стеклянный опасный сосуд и, спасая здоровье мужей, принялись методично выглядывать из кухни. Таня, вся нарядная — с серебряными украшениями на шее, с серебряными браслетами и кольцами на руках — даже пригрозила кулачком Никонову. — Помни, у тебя давление.
— Раньше были времена, а теперь явления… раньше поднимался лифт, а теперь давление, — игриво пропел Никонов.
— А Левке просто запрещено! — предупредила серо-синеглазая хозяйка. — И вообще, вы уже старики. За орден Сережи потом по маленькой — и хватит. Почему молчите? Али уже умерли от волнения?
Лев Николаевич, не оглядываясь, топнул под столом ногой.
— Галина, так нельзя себя вести в обществе! Даже в постсоветском.
— Поц-советском, — хмыкнул Никонов.
— А как же свою любимую пойдете смотреть? Вы же не доползете?
— Доползем, Галка! — отозвался гость. — Мы до нее хоть на коленях доберемся. Она мне, может, все двадцать пять лет снится. Наша дорогая, поднебесная. Все вместе и сходим. Кстати, где сын-то?
— В Москве. В командировке. — Хрустов ответил нехотя.
— Я знаю! Он же летел с нами.
— Илюха?! — насупился Хрустов.
— Ну! Обещал умыться-переодеться и — к родителям. Красивый парень.
— Да, ничего, — холодновато ответил Лев Николаевич. Он явно был недоволен тем, что сын летел в одном самолете с директором ГЭС. И Никонов, с горечью осознав это, осторожно завел речь о другом.
5
— А как ты сам-то, кроме шуток? — спросил Сергей Васильевич, откидываясь на спинку шаткого стула и разглядывая исхудавшего, как подросток, друга. — По прежнему заводишься с пол-оборота? Ты же себя сожжешь. Видел я тебя по телику.
Хрустов, играя скулами, молчал.
— Как Галина? Пишет Таньке: головные боли. Наверное, из-за холодного воздуха, Саяны, — Никонов кивнул на окно.
— В Приморье теплее, хочешь сказать?
— Субтропики. Женьшень растет… тигры ходят.
— Ничего. У нас всё хорошо, Сергей. И на этом точка. — И Хрустов добавил одну из своих сентенций, без которых не мог жить. — Когда человек улыбается, он показывает зубы судьбе.
— Это верно, — хмыкнул Никонов и полез в карман, достал из бумажника две фотокарточки. — А вот мои.
На одном красочном снимке — высокий юноша в смокинге держит под руку пышную юную даму в фате. Очень похож на молодого Сергея.
— Сыночка, думаешь, как зовут? Лёва. Лев.
— Я помню. — Хрустов не смог не покраснеть от удовольствия. Буркнул. — Об этом ты единственный раз и черкнул. Спасибо.
— Недавно подарили внучонка. Как, думаешь, зовут? — Никонов тоненько рассмеялся. — Базара нет. Где Лева, там Лёша. В честь Алешки Бойцова.
На другом фотоснимке — красивая барышня лет двадцати в шляпе, на фоне пальм и моря, определенно за границей. Очень похожа на мать, наверное, такой была Таня (Аня? Лада?) во времена строительства ГЭС.
— Дочурка Вера. Замужем за генералом, у нас, там. Тоже обещают скоро наградить дитем.
— А мой еще не думает жениться.
Никонов с явным недоумением уставился на него и прыснул от смеха.