Страница 5 из 6
пук-пук-пук
вонюк-вонюк-вонюк.
Марик был хороший, веселый, говорил без умолку, хоть и заикался, как и большинство детей в саду. Отец Марика подарил сыну на день рождения альбом американских марок, шестнадцать из которых Марик отдал Саше. А стишок Марика неожиданным и удивительным образом разошелся по детскому саду, его с удовольствием повторяли не только заикающиеся, картавящие и шепелявившие дети, нянечки и пьянчуга сторож, но и воспитательницы, а веселая музраб сочинила фокстрот «Пук-пук», и даже мама Саши, женщина интеллигентная, строгая и малоразговорчивая, стала говорить, когда у Саши что-то не получалось: «Ну вот тебе пук-пук, вот тебе и вонюк-вонюк».
Саша тюкнул кружкой в стену. И понял, что ждать больше нечего. Оглянулся, нажал кнопку в стене.
Куб дрогнул и поплыл вниз. Доплыл до земли. В кубе погас свет.
Саша оказался в темноте. С кружкой в руке вышел из куба на землю. И увидел, что, оказывается, уже наступила ночь. Машина перестала гудеть. В кабине горел свет. Было видно солдата. Но свет быстро погас и там.
Саша попытался оглядеться в кромешной южной темноте. Было и тепло, и прохладно. В кустах пели цикады. Слышался шорох прибоя. Луна вышла из-за единственного облака и осветила все вокруг: скалу, машину. И спящих вповалку на земле людей.
Саша подошел к ним.
Генерал лежал навзничь, раскинув руки и ноги, и громко, равномерно храпел. На его левой ноге лежала голова пузатого: тот храпел шумно, бормоча и хлюпая губами, луна посверкивала в иконке на его животе. На правой генеральской ноге покоилась голова белоусого: он спал, тонко и жалобно постанывая и периодически вздрагивая телом. Рядом спал Евгений: его ноги крепко обнимал во сне, хрипя и присвистывая носом, козлобородый. Здесь же лежал, скорчившись и прижавшись щекой к бедру Евгения, человек из СРИ. Рядом, подложив под голову генеральскую ладонь и запрокинув ноги в жокейских сапогах на подрагивающую во сне задницу белоусого, раскинулся мужчина с суровым лицом. Рыжекудрая дама как на подушке спала на ягодицах козлобородого. Поодаль вповалку спали нацгвардейцы, капитан и адъютант генерала.
Игумен спал сидя, привалившись спиной к скале. Освещенное луною лицо его было мертвенно-бледным.
«Почему он был так пассивен? — подумал Саша. — Ничего не говорил, стоял столбом. Стоял, стоял… Как Столпник…»
Саше вдруг показалось, что игумен мертв. Бросив кружку на землю, он подошел к нему. Наклонился. Лицо настоятеля светилось бледно-серым. От него повеяло холодом. Складки лица кожи ожили, задвигались, словно чешуя, стали наползать одна на другую, прикрытые веки просели в глазницы, провалились на дно, на дны на дни двух темных черных дёрных колодцев холодцев воротцев рот урод наоборот с шипением раскрылся разломился развалился рыхлою могилою земляною силою:
— СПАТЬ ПАСТЬ!
* * *
Саша глаза открыл, закрыл, снова открыл, шумно и бессильно выдохнув.
Потолок белого пластика, стены светлого дерева. Окна ромбовидные. Небо раннее. Море матовое.
Предрассветное.
Аля почувствовала, что он проснулся, придвинулась, прижимаясь теплым телом:
— Уже? Или не спится?
— Аа-а-а-а… — Саша снова выдохнул, вскинул руки к потолку.
— Ранний заплыв?
— О, нет.
— Тяжелые сны?
— О, да.
— И всегда после морского черта?
— О, да.
— Традиция?
— О, нет.
— Фатум?
— О, да-а-а-а-а… — зевнул он.
— Но он был таким вку-у-у-усным… — она ответно зазевала в Сашино ухо, оплетая руками под простыней.
— Мне… такое снилось… — Саша потянулся, руки сами поползли под съехавшую подушку.
— Морской черт и кок опять виноваты! За борт обоих! Скормить муренам!
Он усмехнулся сонно:
— Теперь у нас все сахарное… весь уран…
— Планета? — Аля забрала мочку его во влажные губы.
— Нет, просто уран. Весь государственный уран стал рафинадом. Да! Женя приснился. Женя!
Слабый смех проснулся в Сашиной груди.
— Ты даже в отпуске с ним не расстаешься.
— Женя! И я поехал вместо него наверх… и стоял на коленях…
— На ковре? Перед дядей Вовой?
— Перед пещерой.
— Какой?
— Горной…
— Надеюсь, в пещере была я? Голая? Спасаясь от Минотавра?
— Ка-а-а-анешно!
Саша расхохотался, изнемогая. Алина рука под шелковым покрывалом нашла его теплый сонный жезл, взяла, мягко сжала:
— Сэр, почему вы меня никогда не берете на рассвете?
— Рыбка, я же соня… садовая…
Он тянулся на светло-зеленой простыне, выгибая спину, запрокидывая голову.
Рука сжимала жезл. И разжимала. Сжимала. Разжимала.
— По-чему? По-чему?
— Ну…
— По-че-му? — зубы мочку взяли.
Жезл ожил.
— Ну… why not, honey?
Загорелые руки ее сдернули покрывало. Занесла над ним бронзовое колено, сбрасывая лавину черных волос за спину:
— Чихнуть хотела нимфа, но наступила на скорпиона! Итака!
Саша руки на зеленом раскинул бессильно, прикрыл веки.
— Скорпио, одари нимфу белым ядом своим!
С осторожной уверенностью села на жезл. Тряхнула головой, обрушила лавину волос на поверженного:
— Ааааа… как это хорошо делать утром!
Волосы соленые.
Всегда теплые бедра.
Всегда острые соски.
Всегда умелые губы.
Волна тела накатила.
Саша обнял руками, прижал к себе. Выдохнула ему в шею со влажным стоном:
— Люблююююю…
Он открыл глаза.
она умеет легко и умело умеет умело умеет умело сама неподвижна как сфинкс как сфинкс а все происходит само у нее само у нее само у нее умело умеет умело умеет умело имеет меня умело имеет меня и волосы черные волосы черные волосы лианы лианы волос джунгли волос черные джунгли и два полушария два полушария ягодицы ягод ягоды ягодиц на линии моря на лини моря ягоды ягодиц две ягоды нет два плода ягодиц два персика нет две дыни ягодиц нет два манго ягодиц манго ягодиц две манги ягодиц манги японские манги ягодиц ягодиц на горизонте нежные сильные манги ягодиц на линии моря делают мне хорошо манги делают мне хорошо на ватер линии на фатер линии на пратер линии на скутер линии на мратер линии на братер линии а рассвет а рассвет а рассвет а рассвет уже все уже все уже все уже все заметнее две манги две манги две манги ягодиц вы созданы для наслажденья прелестны бурлесны две манги ягодиц а между ними треугольник треугольник моря это треугольник ягодичный треугольник ягодичный он как рюмка нет как бокал как бокал для мартини сухой нет мокрый мартини морской со своей непонятной тоской ягодичный треугольник мокрого моря очень мокрого моря без льда без льда а что в нем а что в нем а что там за точки фиолетовые пузырьки в мартини в мокром мартини моря в мокром мартини моря какие-то пузырьки фиолетовые что это почему в море фиолетовые точки что это почему почему почему и отчего почему и отчего почему и отчего точки эти в бокале моря точки в бокале точки в бокале куда вы точки стремитесь куда всплываете куда подымаетесь нет подождите куда вы куда вы куда пузырьки куда пузырьки куда пузырьки вы куда вы кудаа-а-а-а-а-а-а-а-а?!
Он застонал, сжимая ее руками.
Шепот в шею:
— Ах, скорпио, ты уже плещешь ядом…
— Что это… точ…ки фио…летовые в море, а теперь… а теперь в небе?
Ее тело начало умело содрогаться.
— Ах, скорпио, ах, скорпио, а-а-а-ах, скорпио, а-а-ах, ядовитый мальчик мой, а-а-а-а-а!!
Луч солнца, восходящего над Ионическим морем, коснулся кончиков перьев спящего вожака. Он вытащил голову из-под крыла. Открыл лиловый глаз с черным зрачком. Солнце заиграло в оперении лебедя всеми оттенками фиолетового: от иссиня-фиолетового до желто-фиолетового. Лебедь стал медленно поднимать голову: розово-фиолетовый клюв с багрово-фиолетовым выступом, голубо-фиолетовая шея, переливающаяся каждым перышком на солнце.
Вожак поднял голову, встряхнул ей. Солнце сверкнуло в его зрачках. Он издал крик. Все двадцать два лебедя, спящих на воде, стали просыпаться, встряхиваться.