Беглец (сборник)

От ветра стало легче. Юрка поднялся, поставил велосипед на колеса и потащил его к дому. Его все еще мутило, но уже не так сильно, только разболелась голова, в ранке дергало и саднило. И хотелось есть. Но как только он подумал про еду, его снова начало тошнить, и он старался о ней больше не думать. Так плохо ему еще никогда не было. Будь ему хоть чуточку лучше, он бы, наверно, заплакал, и стало бы легче, но сейчас он почему-то плакать не мог, и легче не становилось, а только все сильнее и сильнее разгоралась злость. Зачем и за что ему так? Зачем папка поехал в Гроховку, совсем упился и поломал велосипед, и самому ему хоть бы что, а вот он, Юрка, разбился. И зачем мамка послала его в Гроховку? Будто не знала, что отец его не послушается? А ее он слушается? И почему он, Юрка, должен с разбитой головой тащить этот велосипед, хотя это уже не велосипед, а утиль, чинить его не станут, потому что денег нет, и он будет валяться, пока не превратится в ржавый, ни на что не годный хлам, что валяется у них за оградой. Бросить его, и все, пускай переедет грузовик или подбирает кто хочет…

Но он не бросал, а, сцепив зубы, толкал и толкал велосипед вперед.

У Федора и Нюшки было уже темно, у деда окошко еще светилось, но дверь была заперта. Юрка обогнул дом. Их дверь была распахнута настежь, на крыльцо падал свет лампы. Не успел Юрка прислонить велосипед к крыльцу, как выбежала мать и закричала:

– Где? Где он?

– В Ломовку ушел.

– А ты? Тебя я зачем посылала? – Она увидела разбитый велосипед и закричала еще громче: – Поломал?! Ах ты паршивец!

Не размахиваясь, коротко и резко она ударила его по правой скуле.

– То ж не я, то папка! – закричал Юрка.

Мать схватила платок и побежала к дороге.

– Гасите свет, ложитесь спать. Сейчас же! – крикнула она из темноты.

Славка, Митька и Ленка стояли на крыльце, испуганно таращились на Юрку.

– Уй, – сказал Славка, – где ты убился?

Юрка вошел в комнату, посмотрел в зеркало. Левый глаз заплыл багровым кровоподтеком, надбровье вздулось бугром, от него через скулу и щеку тянулась засохшая кровяная корка. Юрка не испугался, только его снова затошнило, и он поспешно отвернулся от зеркала.

– Слей, – сказал он Славке.

Славка торопливо подтащил к тазу ведро, зачерпнул кружкой воды. Стоять наклонившись было больно, в ране дергало все сильней и сильней, снова начало мутить, но Юрка перемогался и плескал в лицо водой, пока кровяная корка не отмылась. Глаз заплыл совсем, открыть веки можно было только пальцами. Юрка кое-как обтер лицо.

– Спать будем, ага? – спросил Славка. Он понял, что сейчас Юрка ни о чем не расскажет.

Юрка посмотрел на железную койку, развороченную постель, в которой они спали вместе со Славкой. Напротив стояла кровать папки и мамки. Он отчетливо увидел, как все было уже много раз, как будет и теперь: мамка приведет упирающегося отца и станет укладывать его спать, а он будет хорохориться, обзывать ее всякими словами, а мамка его тоже, он полезет драться, и она даст ему сдачи, потом они помирятся и лягут вместе спать, а может, и не помирятся, просто папка свалится и захрапит… Юрка скрипнул зубами и пошел к двери.

– Куда ты? – спросил Славка.

– А твое какое дело? – закричал Юрка. – И не ходи за мной, а то как дам!..

Он со злостью захлопнул дверь, постоял на крыльце, пока привыкнут глаза. Свет у деда уже погас, над переправой стояло холодное синеватое зарево, по дороге ползла цепочка спаренных светляков – там шли машины. Под тентом спокойно и ровно горел свет, светилась и оранжевая краюшка палатки. Значит, Юливанна лежит и читает, она всегда читает при электрическом фонарике, а Виталий Сергеевич сидит за столом. Пойти к ним? Начнут спрашивать да расспрашивать, а ему и без того тошно…

Он вышел за ограду к бугру. Жучка попросилась с ним, даже заскулила, но он ее не отвязал. Под ногами глухо брякнули железяки, зашуршал овсюг. Дочка встревожено фыркнула, вскинула голову, потом опять захрупала свежескошенной травой – дед с вечера обязательно оставлял ей целый ворох. Негромко шумело невидимое в темноте море – затихало под ночным бризом. Стог жарко пахнул разогретой за день соломой и мышами. Юрка лег и привалился к стогу…

Его разбудили голоса. Во дворе кричали то разом, то по очереди папка и мамка – звали его.

– Фиг я к вам пойду! – зло сказал Юрка.

Заново вспыхнуло все, что случилось вечером, – как мамка зря послала его в Гроховку, как пьян был отец, как разбил велосипед и расшиб его, Юрку, как кувыркался потом в кювете, а он мучился, тащил поломанный велосипед, и как ни за что опять побила его мамка. Голоса уговаривали, требовали и угрожали. Завтра он придет домой и его опять побьют за то, что ушел, не ночевал дома. Но сейчас он не боялся. Его все сильнее охватывала злость за все несправедливые обиды и мученья. Он сжал кулаки и протянул их в темноту, из которой неслись голоса:

– Ух я вырасту! Ух я вам покажу!..

Голоса утихли, Юрка опять уснул и проснулся оттого, что его тронули за плечо. Юливанна стояла над ним на коленях, испуганно смотрела на рану, заплывший глаз.

– Боже мой, – сказала Юливанна. – Что случилось?

– Упал, – сказал Юрка и отвернулся. – С велосипеда.

– Хорошенькое «упал»!.. Почему ж ты здесь? Почему тебя не перевязали?

Юрка молчал. Он совсем забыл, что приезжие повесили свой умывальник возле стога и утром не могли не увидеть Юрку.

– Пойдем! – решительно сказала Юливанна. – Можешь встать? Давай я помогу.

– Да ну, – сказал Юрка, – я сам…

Но Юливанна все-таки помогла и повела его к палатке, придерживая за плечи, будто боялась, что он упадет или убежит.

– Виталий, – еще издали окликнула она, – достань, пожалуйста, аптечку!

Виталий Сергеевич оглянулся, брови его удивленно и озабоченно двинулись, но он не сказал ни слова, достал металлическую коробку, в которой лежали бинт, разные коробочки и пузырьки. Юрка сел на складной стул, на котором ему так хотелось раньше посидеть, оказалось, стул как стул, только неустойчивый.

– Сейчас я промою, – сказала Юливанна, – будет щипать, а потом перевяжу.

– Ничего, – сказал Виталий Сергеевич, – он мужчина, вытерпит. А повязки не надо. Ушиб сильный, а ранка небольшая. Заклей лейкопластырем. И ему будет свободнее, и другим не так страшно.

Юливанна намотала на спичку вату и стала промывать, рану начало жечь и щипать. Юрка крепился изо всех сил, но слезы сами по себе потекли по щекам.

– Больно? – встревоженно склонилась к нему Юливанна.

– Не… – внезапно осипшим голосом ответил Юрка. Разве это больно? Вот когда о столб треснулся, а потом мамка стукнула… Дело совсем не в боли. У Юливанны были такие ласковые, нежные руки, она так осторожно и бережно придерживала его голову, промывала ранку, что Юрке почему-то вдруг стало отчаянно жалко себя, и он впервые за все время заплакал.

Виталий Сергеевич сделал вид, будто ничего не заметил. Юливанна залила ранку едучим, крест-накрест заклеила белой липучей лентой.

– Ну вот, заштопали тебя по всем правилам, – сказал Виталий Сергеевич, – можно падать снова.

Юрка поднялся, уронил стул и едва не упал сам.

– Куда ты? Нет уж, лечиться так лечиться. Садись с нами завтракать.

Юрка отнекивался, но есть хотел, как Жучка, и остался. Юливанна поставила перед ним тарелку. На ней было мясо с кашей. С какой кашей, он так и не понял, потому что мучился с вилкой – с нее все падало, – пока Юливанна не догадалась дать ему ложку. Потом пили очень сладкий и крепкий чай с печеньем. Печенье на зубах хрустело, а потом сразу таяло во рту.

И тут прибежала мамка. Она, наверно, увидела Юрку, а может, увидали и сказали ей ребята. Еще издали она начала корить и стыдить Юрку, какой он бессовестный, надоедает людям, морочит им голову… Юливанна сказала, что он вовсе не надоедает и не морочит, она сама его привела и сделала перевязку, и это такие пустяки, что не стоит и говорить. Мамка тут же подхватила и начала кричать, что на такие пустяки никто и внимания не обращает – подумаешь, упал с велосипеда, шишку набил! – зарастет, как на собаке. Она сама на днях мало не отрубила лопатой палец на ноге, и хоть бы что – потому что ненабалованная, не неженка… А все-таки большое Юливанне спасибо, что перевязала, сама она просто с ног сбилась, то то, то се, то пятое, то десятое…