Спасти и сохранить

— Дедушка! — обрадовано закричал Гафур. Старик подошёл и с покряхтыванием уселся напротив. — Дедушка, пожалуйста, скажи — в какой стороне Мекка? Мне помолиться очень нужно.

Старичок захихикал. Дряхлый, еле ходит уже, а хихикает.

— Так и молись, если нужно. Мекка-то зачем?

— Как — зачем? — и откуда такие дедушки берутся. Гяур он, что ли? Или издевается? — Молиться в сторону Мекки нужно, так Пророк учил и камень Кааба там. Так все делают! — выпалил Гафур и смущённо надулся. Ходят тут всякие. У самого Аллаха в доме, а — хихикает. Ой! И вправду, зачем Мекка, если Аллах, Великий и Милосердный, здесь обитает!

— Спасибо, дедушка, научил, — улыбнулся, быстро прошептал положенные слова, протянул старику самую пышную лепёшку. — Ты садись, угощайся.

Незнакомец снова захихикал. Ну что опять не так? Ой!

Все блюда внезапно исчезли, даже лепёшка из руки пропала, как не было.

— Ну, малыш? Чем угощаешь? — старик уже не хихикал, а откровенно хохотал. Может, лучше я тебя угощу?

«Издевается» — подумал Гафур, и понял, что сейчас заплачет. Эх, а как всё хорошо было, пока этот не появился…

— Ты ешь, не стесняйся.

Ковёр снова заполнился многочисленными мисками, котелками, чашами.

— Не сердись, малыш. Кушай. Это ведь ты у меня в гостях.

Теперь на лице старика… Да какой он старик, то есть, конечно, куда старше Гафура, но совсем не дряхлый… На лице у мужчины была лишь ласковая улыбка.

«Я у него в гостях. Но я же… Значит…»

— Ну, а ты чего хотел? Грома и землетрясения? Могу устроить. Хочешь?

Гафур отчаянно замотал головой и на всякий случай зажмурился, судорожно бормоча обрывки сутр.

— Эй, ты чего? — хозяин забеспокоился. — Испугался, что ли? Я ж Милосердный, забыл? Ешь давай, воин.

Мальчик несмело поднял глаза.

— Ешь-ешь. Силы тебе понадобятся.

Силы? Зачем? Ведь всё уже кончилось! Или…

— Я еще буду воевать с неверными, да? Я стану великим воином Ислама?

— Будешь. И станешь. Ты будешь воевать с тем, что наиболее мерзко и противно Моей воле. Ты станешь Моим великим воином. Воином Милосердного. Но об этом никто не узнает. Только ты и Я.

А через минуту на глазах Гафура сами собой появились слезы обиды:

— Я думал, я воевать буду! Сражаться!

Сидящий напротив тяжело вздохнул. Лицо его впервые стало совершенно серьёзным и даже печальным.

— Говорю ещё раз: ты будешь воевать. Это и есть настоящая война. И первым делом тебе придётся победить себя.

Мальчик сдавленно всхлипнул. Он всё понял. Он, маленький Гафур, сын кандагарского шорника, обязательно победит.

Первый

Казнь должна была состояться на рассвете. Ещё с вечера к стоящему у Римской Дороги холму был доставлен свежевыструганный крест. Преступник проведёт немало часов под палящим августовским солнцем. Специально прибывший всадник прилюдно клялся Юпитером, что не позволит приговорённому умереть быстро.

Ещё бы! Даром, что ли, два легиона целый год ловили по всем северным германским землям вождя Эйриха?! Знаменитого Эйриха, который, придя на римскую службу, покрыл себя славой в походах, дезертировал, бежал в родные леса, сумел обучить соплеменников знаменитому черепашьему строю и нанес войскам Империи ряд оскорбительных поражений? Говорят, родной брат Тита Верумния, того самого всадника, что обещал Эйриху мучительную казнь, бросился на меч после одной из них. Говорят, Эйрих в одиночку победил огромного льва. Говорят, он соблазнил сестру наместника. Многое, ох, многое рассказывает про Эйриха жадный до сплетен плебс!

Одноглазый попрошайка, с утра отирающийся на рынке (у, орясина! С такими плечами да кулачищами — и побираться! Подумаешь, глаза нет, руки-ноги ведь на месте, шёл бы в порт, там люди завсегда нужны), жадно впитывал слухи. Его цепкий ум мгновенно отмечал важное. На рассвете. В Старой Башне. Три десятка стражников, да легионеров Верумния, считай, столько же. В подземелье, в бывшей энотеке. Других заключенных нет. Повезут сперва по старой Актус, затем свернут на Римскую Дорогу. Что ещё? Высокий, черноволосый, с густой бородой. Одно слово — варвар. Кажется, всё.

Нищий еще немного потоптался по рынку, хмыкнул про себя перед прилавком с доспехами и, не торопясь, направился к храму Марса. Долго стоял перед лицом Отца воинов. Не похож. Хоть убейте ещё раз, не похож! А все равно — Он. И не понять, не выговорить…

Бывший центурион, бывший воин, бывший живой, Гней Сервилий хорошо знал этот город. Когда-то, очень давно, здесь начиналась его служба Империи. Строение, что нынче называли Старой Башней, в те далёкие времена никто не счёл бы старым. Весёлые Казармы, так оно тогда звалось. Веселье это совсем не одобрялось командирами, так что стены карцера должны были хорошо запомнить одного зелёного, но необычайно задиристого новобранца. Стоп. А ведь не было в Весёлых Казармах других подземелий. Это, значит — здравствуй, молодость. Энотека, говорите? Эх, ту энотеку бы да в одну из его отсидок! Согласен без закуски и не разбавляя.

Отставить разговорчики. Энотека, сиречь винохранилище. Стало быть, воздух сухой потребен. А в карцере — ему ли не помнить — сырость стояла страшная, водопровод рядом шел, огромная дыра решёткой была забрана, капало оттуда постоянно. Стало быть, замуровали. А как? Сунули пару булыжников покрупней, да глиной замазали — и все дела. Станет кто-то особо корячиться, как же… А потом один наместник сменился, другой. Про дыру эту, замурованную, давно забыли. Вытащить Эйриха — можно хоть сейчас, дело плёвое. Только как бы завтра вместо него кого-то из горе-стражников не распяли. После того, как остальных милосердно обезглавят. Не дело — за одну жизнь полцентурии класть. Тут думать нужно.

И ведь не объяснишь — мол, божью волю творю. Угу. Долго объяснять будешь, аккурат пока слушателям не надоест на крест пялиться. А ведь в самом деле…

Старый воин замер. Решение было совсем рядом, очень близко. Божья воля. А зачем, собственно, что-то объяснять? Сами поймут. Малость помочь только…

Гней Сервилий поспешил вернуться на рынок. Нужно было ещё раз заскочить к оружейнику, а перед тем…

Он всегда думал быстро.

Вскоре к множеству бурлящих в городе слухов прибавился новый.

— Как, ты разве не знаешь? Да этот Эйрих…

— Ха-ха-ха! Причем тут сестра? Ты что думаешь, простой варвар, будь он хоть вождь-перевождь…

— Точно говорю — так и сказал: мой, говорит, сын.

— Да ну?

— Ну да. Так и было всё.

— Ох, грехи наши тяжкие!

— Да не даст он сына в обиду!

— А вот завтра и посмотрим.

Одно слово — провинция! Дай только повод языки почесать.

Смеркалось. Почему-то всё самое важное всегда происходило с ним на закате.

Когда старая кладка уступила доброй бронзе ножа, Гней осторожно постучал по камню. Знаем мы этих варваров, их спасать без предупреждения — себе дороже. Голову скрутит, потом разберётся. Ну, голову, положим, ему скрутить не так просто, но вот лишний шум — точно ни к чему. И так мышью часа четыре стенку ковырял, что б стража не услыхала. На стук никто не отзывался. Центурион приложил к появившейся щели ухо и тихонько присвистнул: из узилища доносился сочный храп крепко спящего человека.

«Уважаю. Так храпеть перед крестом. Ну, мужик!»

Уже не таясь, он несколькими ударами выбил валуны — надо же, угадал ведь, — и проскользнул внутрь. Надо же, какие рулады выводит! Гней Сервилий склонился над едва различимым в тусклом свете масляного светильника телом. М-да, не застрял бы — плечи — вон какие. Он прикоснулся к спящему. Тот мгновенно раскрыл глаза и сел.

— Пошли? — спросил Эйрих. Его латынь оказалась на удивление правильной.

— Угу, — буркнул Гней. Старому вояке нечасто приходилось вытаскивать из темниц приговоренных к смерти. Откровенно сказать, этот вообще был первым. Однако, ему казалось, что в таких ситуациях люди должны вести себя иначе.

По заранее разведанному коллектору они выбрались далеко за городскую черту. Эйрих полной грудью вдохнул ночной воздух, повёл крутыми плечами.