Апрель. Книга первая

Так Брэндли оказался на «Лунной бабочке».

Ба Цзинь привёл гостей в свою каюту. Ступив за порог, водяник вздрогнул от неожиданности — на полу, на толстом ковре сидел мальчик, тоже человечий и совершенно слепой. Он был тоненький; сидел, скрестив ноги, а ладонями упирался в ковёр. Глаза его, большущие и как будто не совсем человечьи, смотрели на Брэндли непонятно — водяник чуял, что мальчик слепой, но что-то он этими своими удивительными глазами видит.

Ведьмучка ткнула Брэндли острым пальцем под ребро, чтобы он не загораживал дорогу.

Попался, подумал водяник. Сейчас ветхий старичок Ба Цзинь сгребет в охапку девчонку, они превратятся в мерзкого Луха…

Слепой мальчик неожиданно и звонко рассмеялся.

— Аль? — удивился Ба Цзинь.

— Я чувствую ветер. Очень много ветра, он совсем рядом, его надо только чуть подтащить.

Старичок заулыбался.

— Как замечательно. Сейчас я принесу чай.

И тут Брэндли разволновался ещё сильнее. Он понял, что слепой мальчик — это и есть ветряной корабельный маг.

Потом оказалось — не просто ветряной маг, а один из лучших. Ба Цзинь сказал это при нём, спокойно и запросто. Мальчик, которого старик звал Алем, видно, и сам прекрасно всё знал.

— На магов никто не учится. И опыт с возрастом тут ни при чём. Ты либо чувствуешь ветер, либо нет. Это как со слухом и голосом, только ещё сильнее разница.

— А я слышал про школу ветряных магов в Лисипке… — сказал водяник… и тут же понял, что зря. Мальчик Аль чуть вздрогнул, хоть лицо его и не изменилось, зато сам хозяин Ба Цзинь даже как будто сгорбился. Ведьмучка, кажется, тоже ничего не знала про школу.

— Я могу вам рассказать, — проговорил Аль медленно. — Не вижу особенных причин скрывать от вас, только… это плохая тема для первого чая. На самом деле это вовсе не школа…

Старичок мелко и часто закашлял. Аль замолчал, задумчиво улыбаясь; тогда Ба Цзинь стал готовить чашки, обливая их кипятком. Крошечные чашки иногда тонко позвякивали, девчонка то и дело касалась ногтем края чашки и слушала. Она так увлеклась, и обнаружила, что все замерли и смотрят и слушают только её. Она подняла чашку к лицу.

— Дзынь! — сказала она.

— Цзынь? — переспросил старичок-хозяин.

— Это её имя, — сказал Аль.

…Они втроём вышли на палубу. Ба Цзинь проводил их и что-то тонко крикнул — как чайка, подумал Брэндли, — человеку на вантах, потом спустился вниз.

— А почему, — спросил Брэндли, — нельзя вынуть из корабля все летучие части, сделать из них судно поменьше, зато оно будет совсем летучим.

— Им нельзя будет управлять, — откликнулся Аль. — Части «забудут» своё предназначение. Ты слышал легенду о Доме Сумасшедшего Ацки?

— Слышал, конечно.

— Так вот, его замок стоял близко от дорог, которыми добытчики обломков переправляли мастерам найденные в лесах куски кораблей. Ацки скупал добычу поплоше — дешевые обломки, вплоть до щепы, — у тех, кто не хотел или не мог сам доставлять её крупным скупщикам. У него была идея — построить летающий замок… или хотя бы дом.

— И у него получилось!..

— Получилось. Только дом вышел неуправляемым, появлялся то тут, то там, и поделать с этим ничего было нельзя. Ацки предлагали за дом большущие деньги, но он отказался. Люди стали считать его сумасшедшим; думали, будто он сам виноват, что Дом переносится куда попало. Потом Ацки совсем пропал, и больше не видели ни его, ни Дома.

— Аль, а ты видел… — Брэндли поперхнулся, поправился: — Ты встречал Бродяг? Почему они летают вместе, стаей? Как ты думаешь?

— Я видел Бродяг.

В нашем городе самые красивые мостики. Перила у них необыкновенные, столбики резные, между ними — переплетение цветов и листьев; зверей, настоящих и волшебных; всяких замков и завитушек. Если смотреть с нижних улиц, когда солнце восходит, можно разобрать слова вычурными буквами и даже целые стихи, в которые складываются узоры перил. Поэтому многие мосты и мостики называются по этим строчкам. Например, в мостик у моего дома вплелась такая фраза: «Осенние золотые листья усеяли голубую ленту ручья у тихих, высоких деревьев, остановивших небо».

Я не знаю, откуда взялись эти строчки, кто их придумал. Говорят, это был странноватый, или даже немного сумасшедший архитектор, он спрятал в нашем городе целую книгу своих стихов. Есть несколько списков «мостиковых стихов» — но ещё ни у кого не получилось так соединить все строчки, чтобы получилось единое, большое стихотворение, о котором бы все сказали: «Да, это именно оно, всё именно так и должно звучать!»

Мой мостик — «Осенний».

И он — особенный.

Мой дом стоит у овражка, сбегающего почти с самой вершины Холма. Ореховый ручей журчит громко, протекая под моими окнами; я слышу его всегда — а когда не слышу, я знаю, что наступила настоящая зима.

Но дело не только в этом. Над моим мостиком есть ещё три. Они — выше. Самый высокий — Майский Звон, — кажется тоненьким и хрупким. Почти точно под ним — мостик Цветочниц-Одуванчиков. И ещё ниже — Гребешок.

В день Карнавала Августа этот неприметный овраг с каскадом мостиков становится самым удивительным местом в Городе. Потому что с них устраивают прыжки. Участвуют ребята не старше четырнадцати лет и легче сорока килограммов. Вообще-то прыжки с мостиков запрещены Мастерами. Но по рекомендации Старшего Часовщика прыжки разрешают — один день в году. Часовщик решил, как нам рассказал учитель рисования Денник, что лучше проводить «это безобразие» один раз в году, под присмотром лекарных колдунов, чем запретить совсем — и тогда всё равно будут прыгать, но только «с более печальными последствиями». И Часовщик сказал, что если сами ребята будут соблюдать запрет весь год, кроме Карнавала Августа, то соревнование останется, а за победу в нём положены замечательные призы… Угадайте, какие? Ну конечно, летучки! Это такие небольшие дощечки с петлями для рук. Они сделаны из настоящего заморского летучего дерева и стоят бешеных денег. Если схватиться за петли, поднять летучку над головой и быстро-быстро побежать с холма — так, чтобы ветер засвистел, — то скоро почувствуешь, что ноги едва касаются земли…

С летучками и прыгают с Майского Звона. В день соревнований их выдают участникам, те тренируются с утра и до пяти часов вечера. А в семь часов вечера начинается финал. Прыгуны, схватив летучку, бросаются с перил Майского Звона. Самое опасное — эти первые мгновения, когда ты падаешь совсем по-настоящему, и, кажется, ничто тебя не спасёт, а летучка — обыкновенная доска. Земля несётся на тебя… Нужно не одуреть от страха. И метров через двадцать начинается волшебство. Летучка «просыпается», почувствовав воздух. Ты и сам становишься легче, почти как во сне. А доска, будто зонт в сильный ветер, тянет вверх. Перед самым Одуванчиком летучка относит тебя чуть-чуть вперёд. Тут надо подогнуть ноги, оттолкнуться от перил второго мостика и прыгнуть дальше. Или, если не получилось, если промахнулся, то хотя бы просто стать на ноги на мосту. А не шлёпнуться в овраг и не шандарахнуться об перила каким-нибудь не тем местом. Перила, конечно, накрывают набитыми травою мешками, но всё же…

После Одуванчика ты отталкиваешься от Гребешка, а потом точно так же летишь к Осеннему. Самым шиком считается, коснувшись перил последнего, четвёртого, мостика, отбросить летучку; удержав равновесие, пробежать по перилам и спрыгнуть на траву у самого ручья.

Теперь я вам открою мою тайну… Ну, это я так для красивости написал, на самом деле я ни от кого особенно не скрываю.

Я боюсь прыгать с мостиков. Дело в том, что прыгать надо обязательно с самого верхнего, Майского. Потому что между остальными расстояние маленькое, летучка не успеет почувствовать воздух и не удержит тебя. Те, кто прыгают первый раз, сильно-сильно отталкиваются от перил и стараются приземляться на дно оврага, минуя мостик. Тогда ты почти наверняка довольно мягко коснёшься травы у ручья. А ещё — пока не привык, надо обязательно привязывать к летучке верёвку и наматывать её на ладони, чтобы, если пальцы разожмёшь, не шмякнуться. Но всё равно это очень страшно. У кого есть своя летучка, те идут на Косогоры. Там хорошо — ты бежишь по склону, почти не чувствуя земли, а потом начинаешь перелетать небольшие буераки, и в конце — планируешь с откоса, уже почти ничуть не боясь.