Страница 13 из 44
Завтрак поспеет через полчаса, можно еще немного вздремнуть. Но уснуть мешает смутное беспокойство. Что-то надо вспомнить… Но что именно?.. A-а, письмо! Письмо с пограничной заставы, которое привезли вчера вечером вместе с почтовым голубем для ответа. Просили сообщить, не видел ли кто из нас — ведь геологи бродят повсюду — двух незнакомцев: одного — старого, седобородого, другого — помоложе. Дальше шло подробное описание: начальник заставы в совершенстве владел искусством словесного портрета.
«Следует обратить особое внимание на глаза младшего: желтовато-зеленые, как у снежного барса, с застывшим, очень жестоким выражением».
«В пустынных горах Дарваза людей очень мало, всех знаешь наперечет, — задумалась я. — Но глаза? Где я видела именно такие?» И вдруг вспомнила.
Это было весной, когда наш отряд только приехал в горы. Кончилась автомобильная дорога. На геологической базе мы перегрузили экспедиционное имущество на лошадей и ишаков и двинулись по тропе вверх. Вдали сияли снежные вершины — легкие, невесомые.
Караван шагал очень медленно. Я пошла вперед. Легкий ветер умерял жар отвесных лучей. Он нес снежную прохладу фирновых полей, медвяный запах донника и нежную горечь полыни. Я брела как во сне…
Поворот тропы — и долина, которую окаймляли изглоданные временем скалы, превратилась в сумрачное ущелье. К нависшей скале прижался тяжелый каменный куб без окон. Его плоскую кровлю венчало полушарие купола. Пустыми глазницами смотрели на меня черепа архаров с огромными крутыми рогами — украшение шершавых стен. На шестах висели конские хвосты. Длинные обрывки выгоревших тканей едва шевелились на кустах от слабого ветра.
Это был мазар — усыпальница местного святого.
Сквозь шум потока, бежавшего по дну ущелья, мне послышалось невнятное бормотание, оно доносилось из темного отверстия — входа. Заглянув туда, я от неожиданности отпрянула. Перед надгробным камнем лежал человек. Когда я привыкла к полумраку, я различила в глубине мазара еще две темные фигуры. На меня уставились глаза — желтовато-зеленые, холодные, жестокие, Поминутно оглядываясь, я двинулась по тропе дальше. И долго еще щемящее чувство необъяснимого страха не покидало меня.
Слева открылась обширная треугольная площадка, зеленевшая ячменными всходами. На дальней ее стороне приютилось несколько кибиток, слепленных из неровных каменных глыб.
Горы уже бросали косые тени. Вечер должен был мгновенно смениться южной ночью. Идти назад, навстречу отставшему каравану? Ишаки — животные медлительные и упрямые: кто знает, где их захватит темнота? Лучше переночевать в кишлаке.
Так я и сделала. В кибитке, куда я вошла, такой же древней, как и мазар, бросились в глаза пирамида расписных сундуков и очаг из крупных сланцевых плит. Вслед за мной зыбкой походкой вошла женщина в длинном сером балахоне. Она постелила на пол кошму. Полевая сумка под голову — и я мгновенно уснула.
Среди ночи меня разбудило глухое ворчание. В очаге пылали кривые ветви арчи. Перед огнем, поджав ноги, сидел древний старик. Его протянутые к огню руки дрожали. Отсветы пламени причудливо играли на редкой бородке и в глубоких, словно трещины, морщинах. Вскоре старец встал, вынул из верхнего сундука ковер — намазлык, разложил его и начал молиться. Я узнала богомольца из мазара.
Я просыпалась несколько раз, но дед все не ложился спать.
Утром, выйдя из кибитки, я заметила, что старец — уже в новом, полосатом халате — принимает гостей в крытой террасе, примыкавшей к строению.
На ковре стояли цветастые чайники и расписное блюдо с пловом. От него шел пряный запах горного тмина — зиры. Рядом с хозяином сидели два гостя в больших, словно плоские тыквы, чалмах. Старший держал тонкую пиалу с кок-чаем и что-то важно говорил, Наклонив голову и прижав руку к сердцу, хозяин почтительно слушал.
Гость помоложе поглаживал пальцами темную бороду. Конец ее по традиции был окрашен в огненно-рыжий цвет.
Уже пройдя мимо террасы, я обернулась. Крашеная Борода полоснул по мне холодными, светлыми глазами — глазами снежного барса; это они сверкнули накануне из глубины мазара.
Четыре с лишним месяца протекло с тех пор. Ночевка в кишлаке забылась, словно причудливый завиток старинного орнамента. Но сейчас та мимолетная встреча приобретала особую значительность. Я снова перечитала письмо.
Стало как-то неприятно и тревожно. Ведь наш отряд — горсточка людей, затерянная среди необъятных памирских гор. Днем в лагере остается один старик повар. С ним справится любой, а сейф — несгораемую шкатулку — увезет без особого труда. В ней — карты, результаты наших трудов. За это время мы, геологи, нашли немало ценного. Горы вокруг Ордебара перестали быть бесполезным нагромождением скал.
Я вышла из палатки. Нигде ни дерева, ни куста, ни клочка зелени: лед, снег, обломки скал.
«Начинаем урок утренней гимнастики», — прозвучало по радио. Под горными ботинками зашуршали камни: невысокий, голый по пояс крепыш, наш рабочий Федя Смоленков, делал зарядку.
— Хозяин, завтрак скоро? — прозвенел голос из палатки. Вышла девушка в стеганой куртке и брюках, с румяным, смуглым от горного солнца лицом. Из-под вышитой тюбетейки свисало бесчисленное количество тонких и длинных темно-русых косичек. Это была геолог Наташа Иванова.
— Через лыпо-ошки! — ко всеобщему удовольствию, протяжно крикнул Алимджан.
Около повара вертелся Тюнька — дворняга с густой и жесткой шерстью. На его плоской заросшей морде доверчиво светились умные карие глаза.
Солнце поднялось над перевалом, в воздухе потеплело. Изрядно промерзшие, мы уселись на камнях вокруг очага.
На сковородке шипела и слегка подпрыгивали пшеничные лепешки.
Съели по одной — ай да Алимджан-ака![1] Принялись за вторые— ай да хозяин!
— Если погода не помешает, дня через три закончим работу, спустимся в долину, — сказала я товарищам.
Где-то наверху послышался нарастающий шорох: с пика Алмаз катился большой камень. Вот он оторвался от крутого склона и понесся гигантскими прыжками прямо на лагерь. Мы рассыпались в разные стороны. Долетит или нет? Ударившись последний раз о скалу, обломок, замедляя ход, затерялся среди каменного хаоса морены.
На Памире мы привыкли и не к таким сюрпризам. И все же у меня промелькнула мысль о подозрительных незнакомцах. Взяв бинокль, внимательно осмотрела предательский склон. Никого! Затем перевела взгляд на горы: необходимо наметить последние маршруты. А вдруг пропустили что-либо интересное?
Тюнька оторвался от своей миски и с визгом бросился вниз. Вскоре показался наш караванщик Володя Широких. За ним, осторожно выбирая дорогу, ступала сильно навьюченная гнедая Дона — подтянутая, с тонкими ногами, сторожкими ушами и волнистой гривой.
За нею флегматично вышагивали жеребец Серый и трое ишаков.
— Где Карымов? — спросила я.
Безнадежно махнув рукой, Володя щелкнул себя согнутым пальцем по горлу.
— Абдурахман — пьянчик! — скорбно покачал головой Алимджан.
Абдурахман Карымов был несчастьем нашего дружного отряда.
— Заночевали мы в Мын-Тэке, — заговорил Володя, сдвигая свой кашгарский колпак с затылка на лоб. — Знаете, тот кишлак возле мазара. Я, понято, все вьюки обыскал, чтобы Карымов, чего доброго, не напился. Водки не было, а к утру он и лыка не вязал. Что за притча? Не Абдул же Каюм его напоил!
— Абдул-Каюм? По кличке «снежный барс»? — спросила я. — Разве он в этом кишлаке живет?
— Ну да, испокон века в Мын-Тэке. Кстати, какие-то двое у него гостюют. Оба нездешние, я их видел впервой. Один аксакал — белая борода, вроде на афганца смахивает. А другой не разбери поймешь: рожа темная, борода крашеная, а глаза светлые.
…Через несколько минут почтовый голубь понес мой ответ на пограничную заставу.
Мы стали готовиться к походу. Лупа, горный компас, пластинка неглазурованного фарфора — бисквита для определения твердости пород, молоток, бинокль и записная книжка в порядке. Надеты широкополые шляпы, подбородки и носы смазаны цинковой мазью: днем солнце обжигало кожу до язв. Стеганые костюмы туго подпоясаны, на ногах толстые шерстяные носки и тяжелые горные ботинки на шипах — триконях. В карманах — таблетки глюкозы, кусок шоколада, горсть ореховых ядрышек и немного печенья: легкий, но питательный второй завтрак, точнее — обед, альпиниста. Осталось только защитные очки надеть.
1
Аха — друг (тадж.); приставка вежливости, дань уважения.