Страница 5 из 14
И так всегда! Сначала – «что это?», а потом – «прекрасно»!..
– А это «Завтрак на траве», – говорит мама голосом экскурсовода. – Московский вариант… Это Ленка придумала. Шла как-то мимо стройки и увидела эту компанию. Женщины в платьях, а мужчины до пояса голые… Как тут не вспомнить Эдуара Мане?..
– Кого? – спрашивает Зинаида.
– Художник был такой. Его картина «Завтрак на траве» вызвала в свое время большой скандал. У него в картине мужчины были чуть ли не во фраках, а женщины совершенно нагие…
– У Ленки более жизненно, – говорит Зинаида.
Я не выдерживаю и выхожу из комнаты. Заглядываю к отцу. Он смотрит по телевизору хоккей.
– Какой счет? – спрашиваю я.
– Три – два, – говорит он, не оборачиваясь.
– В чью пользу?
Он не отвечает. Идет борьба за шайбу, и отец, подавшись вперед, ерзает на стуле, повторяя движения вратаря. Но вот шайба прижата к борту, и отец откидывается назад и облегченно вздыхает. Теперь можно взяться за мое воспитание.
– Прежде чем узнавать, какой счет, не мешало бы спросить, кто играет, – говорит он.
– А кто играет? – спрашиваю я и прислушиваюсь к кудахтанью за дверью: кажется, Зинаида уходит.
– Не мешай! Видишь, ответственный момент…
– Зинаида уходит, – объявляет мама голосом дворецкого. Несмотря на «ответственный момент», папа спешит в коридор, чтобы подать ей пальто.
Я ухожу из дому рано утром, в темноте, и возвращаюсь, когда уже темно. Это самые короткие дни в году. Институт далеко от моего дома. Иногда я даже рада этому. Сколько всего увидишь по дороге!..
Я люблю утреннюю темную Москву, ярко освещенные газетные киоски, поднятые лица людей, едущих на встречном эскалаторе вверх. Почему-то у всех такое выражение, как будто они к чему-то прислушиваются. А в вагоне метро! Какое разнообразие лиц! Иногда увидишь такое лицо!.. И все это мимо, мимо… Хочешь взглянуть еще раз, запомнить, а там уже кто-то другой на его месте, и тоже по-своему интересно. Как тут не вспомнить наших близнецов, которые обижались, когда их путали! Каждый человек хочет быть единственным, неповторимым, и, по-моему, он имеет на это право! У природы достаточно изобразительных средств, и она вполне может не повторяться. Ведь все, что существует в одном экземпляре, кажется более ценным!..
Впрочем, я где-то читала, что у каждого живущего на земле есть свой двойник. Что-то вроде запасного игрока или дублера. Если ты не состоишься как личность, состоится он… По-моему, эта сказка годится для фантастического романа. Я не верю, что где-то есть мой двойник. Но если он все-таки существует, мне его только жаль…
Выйдя из метро, я пересаживаюсь в автобус и еще полчаса еду в автобусе. Тут всегда попадается кто-нибудь из наших. Из Компании или Протоплазмы, – Общага рядом с институтом. В этот раз мне попадается Сурок. Так мы на курсе зовем Колю Суркова. Он очень смешной, длинный, с детским лицом и большими руками. Он тоже из Протоплазмы, как и я. Для Общаги он не подходит, потому что москвич, а в Компанию не вошел, хотя его и звали. Ему тоже девятнадцать лет, но он курит и вообще всячески доказывает, что он уже взрослый. Он обидчив и совсем не ценит мой юмор.
– И мой Сурок со мною, – говорю я, пробравшись к нему. И он тут же обижается.
– А потише нельзя? – говорит он и краснеет, потому что ему кажется, что все на нас смотрят. Ему всегда что-нибудь кажется.
– К семинару готовился? – спрашиваю я. Надо же о чем-то говорить.
– Готовился…
– На тебя вся надежда, – говорю я.
– Надейся на себя, – бурчит он и краснеет, потому что автобус резко кренится на повороте и я хватаю его за локоть. Нечаянно, конечно.
Я тут же отпускаю его. Сурок прав, – на него надеяться нельзя. Потому что он сам на себя не надеется. Все смотрит по сторонам. Пугливый такой Сурок. Нервный.
Мы выходим из автобуса и идем по аллее к институту. Идем парком. Утро пасмурное, тихое. Деревья в инее. Позади слышатся голоса, это нас нагоняет Компания.
– Ты обещал мне посидеть, – говорю я. – Придешь?
– Не знаю, – говорит он и оглядывается на голоса. – Скоро мой доклад, готовиться надо… Напиши кого-нибудь еще…
– Например?
– Хотя бы Тарасова, – говорит он и краснеет.
Кто-то сзади бросает в меня снежком. Я оборачиваюсь и вижу двух парней из Компании, модницу Риту в макси, из-под которого виднеется брючный костюм, и Вальку Тарасова.
– Привет, Детка, – говорит он мне и протягивает руку Сурку.
– Где ты ночевал? – спрашиваю я. – Не в Общаге?
– Он ночевал у любовницы, – отвечает за Вальку один из парней, и все покатываются. Это главарь Компании по кличке Гранд. У него рыжие усики и бородка – предмет зависти и дискуссий.
– Понятно, – говорю я. Но Гранд не унимается.
– И никогда не спрашивай у взрослого мужчины, где он ночевал, – это неприлично…
– Я не знала, что у Вальки есть любовница, – говорю я.
– И у Вальки, и у меня, и у всех мужчин, достигших определенного возраста… У всех, кроме Коли Суркова… Не красней, Сурок, я же сказал, что к тебе это не имеет отношения!..
Все покатываются, а бедный Сурок отрывается и идет впереди. Какой он нескладный, долговязый! Мне его почему-то жаль.
– Ладно, Гранд, – говорит Валька. – Кончай трепаться…
Ему тоже неприятен этот разговор. Как и мне. Как и Коле Суркову.
Но Валька старше и лучше умеет владеть собой.
Семинар ведет женщина с круглым курносым лицом. Мы с Валькой прозвали ее Дама просто приятная, а историю искусств преподает Дама приятная во всех отношениях… Если первая просто нагоняет сон, то вторая еще режет на зачетах и лишает людей стипендии…
Я сидела на семинаре и думала о том, что хоть Гранд и трепался, но был по-своему прав. Надо подумать, а потом спрашивать! Что мне за дело, где ночевал Валька и есть у него любовница или нет…
В буфете он высмотрел меня и протянул деньги, попросил взять ему винегрет, кофе и конфету «Гулливер». Мы сели за один стол.
– Наша мадемуазель заболела, – говорит он. – А у вас будет английский? Я пробовал изучать, жуткое дело! Ты не боишься сломать язык?
– А ты не боишься сломать нос? – спрашиваю я, намекая на французское произношение. Валька смеется. Он ценит мой юмор. Я тоже ценю его юмор. Вот и все, что нас связывает.
– Я ушел из Общаги, – говорит он вдруг. – Надо серьезно работать, Детка… Теперь у меня своя хата.
Я хочу спросить, что за хата, но вспоминаю урок Гранда и молчу.
– Отличная хата, – говорит Валька. – В высотном доме. Есть такая частушка; «Я живу в высотном доме, но в подвальном этаже…» Слыхала? Вот так и я…
Мы встаем из-за стола.
– Конфету забыл, – говорю я.
– Это тебе, – говорит Валька. – Я их не ем.
У него простое, открытое лицо. Взгляд с лукавинкой. Как жаль, что он не в моем вкусе!..
Когда я выхожу из института, уже темнеет. В окнах горят огни, и воздух кажется синим. Я люблю сумерки. Они лишают предметы определенности, и все становится условным, как в театре. И наш парк в снегу, по которому я иду одна, кажется совсем другим, чем был утром.
И люди в автобусе и в метро совсем другие. Они все о чем-то думают, и эта задумчивость придает их лицам что-то общее, Может показаться, что все они думают об одном и том же. Но каждый думает о своем. Девушка с нарисованным лицом вспоминает чьи-то слова, старушка обдумывает, что сготовить на ужин, африканец из Университета Лумумбы скучает по какой-нибудь Тананариве, столице Мальгашской республики… А я думаю про Вальку Тарасова. От наших я уже знаю, что Валька устроился дворником в высотный дом…
Вечером папа с мамой уходят в гости, и я остаюсь одна в квартире. Они не часто уходят.
Если они засиживаются там допоздна, то включают дистанционное управление, Первой звонит мама:
– Ленка, ну как ты там? Что делаешь? Ничего, потом расскажем… Газ перекрой на кухне перед тем, как ляжешь, ладно? Ну, будь умницей! Целую.